Становление истории ментальностей

Уже в 1960-х гг. все чаще появляются книги историков, посвящен­ные «этнологическим» сюжетам. Все чаще предметом исследова­ния становится сфера коллективного сознания, для характеристики которого используется слово «ментальность». Не все авторы по­добных изысканий изначально принадлежали движению «Анна­лов», но эти новаторские работы, как правило, обсуждались на страницах журнала. Так, широкий резонанс вызвала книга Филиппа Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» (1999

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 269

[1960]). В исследовании, посвященному ребенку, он представил идею детства как особого возраста, отличного от возраста взрос­лых, как относительно недавнее (с XVIII в.) изобретение.

Позднее, изучив закономерности и эволюцию западной культу­ры, значимые для жизни, Арьес исследовал вариации поведения перед лицом смерти, основанные на бессознательном коллективной практики. В книге «Человек перед лицом смерти» (1992 [1970]) он выделил пять идеальных «возрастов» в восприятии смерти: 1) смерть в античности и на заре Средневековья, воспринимаемая как закономерный этап коллективной судьбы; 2) «смерть себя» среднего и позднего Средневековья, финал биографии без трагиче­ских переживаний; 3) «смерть долгая и близкая», характерная для Нового времени и рассматриваемая как страшная неотвратимая уг­роза; 4) «смерть тебя» XIX – начала ХХ вв., – трагическая потеря дорогого существа в культуре, ориентированной на семейные цен­ности; 5) «перевернутая смерть» второй половины ХХ в., которая рассматривается как феномен возмущающий, вытесняемый из соз­нания.

Филипп Арьес сформировал популярный образец истории мен-тальностей, использующий в качестве основных источников па­мятники литературы и искусства. В дальнейшем многие положения были оспорены, в первую очередь самими историками «Анналов», но сама постановка исторической проблемы, затрагивающая новые для историка области человеческого существования, была новатор­ской.

Историк-медиевист Жорж Дюби создал первый теоретический манифест истории ментальностей в сборнике «История и ее мето­ды» (1961). История ментальностей, по Дюби, изучает символиче­ский универсум в его целостности, историк не должен изучать ис­торическую реальность, разводя ее по этажам экономического, со­циального и культурного. Еще в 1950-х гг. Дюби ввел в научный оборот понятие «феодальной революции», парадоксальным обра­зом определяя феодализм как средневековую ментальность, то есть особого рода мыслительный инструментарий. Именно понятие ментальности позволяет ему в книгах «Общество XI–XII вв. в про­винции Маконнэ» (1953 г.), «Время соборов» (1966 г.), «Бувинское воскресенье» (1973 г.), «Рыцарь, женщина и священник» (1981 г.) гармонично связать воедино изменение экономических, социально-политических и семейных структур.

270 Теория и методология истории

Наиболее ясно иллюстрировала представление Дюби о мен-тальностях его книга «Три сословия или средневековое вообра­жаемое» (1978 г.; рус. пер.: «Трехчастная модель, или Представле­ния средневекового общества о самом себе» [Дюби 2000]). Прила­гая древний индоевропейский миф – управление, война, производ­ство – к исторической конкретике европейского Средневековья, автор показывает, что формирование трехсословной общественной системы стало и результатом, и движущей силой феодальной рево­люции. После распада империи Каролингов установилась новая система социального разделения труда, новая легитимная модель подчинения, выражаемая знаменитой формулой: оrаtores, bella-tores, laboratores, – одни правят, другие сражаются, третьи работа­ют. Идеологическая система, призванная предотвращать внутрен­ние войны, обеспечивать защиту «святых мест» и поддержание ми­ра, насаждалась клириками, но закрепляла господство сеньоров – рыцарей. Таким образом, структурирование трех сословий, по Дю-би, проходит путь, обратный алгоритму, обозначенному Марксом, от идеологического к социальному.

Сторонником истории ментальностей выступал также Робер Мандру, человек из команды «Анналов», единомышленник Люсье-на Февра, ратовавший за создание союза психологии и истории. В 1961 г. Мандру опубликовал свою новаторскую книгу «Введение в современную Францию: 1500–1640 гг. Эссе психологической ис­тории», замысел которой подсказал Л. Февр. Диссертация Мандру была посвящена изменению судебных практик в отношении фено­мена колдовства, произошедшему в XVII в. В книге «Магистраты и колдуны» (1968 г.) автор отслеживал медленное, занявшее почти столетие, разрушение традиции «охоты на ведьм». Если в начале века судьи, без колебаний обличая козни Сатаны, выносили обви­нительные вердикты, то в конце века этот тип приговора все чаще отвергался. Мандру усматривал суть подобной перемены в измене­нии самой структуры сознания судей и даже шире, в изменении приоритетов элитарной культуры, отмеченной нарастающей ра­ционализацией мышления.

Чаще всего в нашей стране историю ментальностей и историче­скую антропологию связывают с именем Жака Ле Гоффа (р. 1924). В обобщающей работе «Цивилизация средневекового Запада» (1992 [1964]) автор дает целостную картину развития средневеко-

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 271

вого общества, раскрываемую через характеристики материальной культуры, социальной структуры, экономических изменений в не­разрывной связи с эволюцией ментального инструментария. Вос­приятие средневековым человеком времени и пространства, систе­мы ценностей, представлений о структуре общества, бедности и богатстве, духовного опыта – все это оказывается у Ле Гоффа сис­темообразующим фактором, без понимания которого изучение средневекового общества невозможно. Жак Ле Гофф выбирает предметом истории ментальностей «уровень повседневного и ав­томатического», внеперсонального и ускользающего от понимания отдельных людей, «то, чем являются Цезарь и последний солдат его легионов, Святой Людовик и крестьянин его вотчины, Христо­фор Колумб и моряк с его каравеллы».

Жак Ле Гофф является одним из самых известных представите­лей «третьих Анналов». Его книги «Интеллектуалы Средневековья» (1957 г.), «Другое Средневековье» (1977 г.), «Цивилизация Средне­векового Запада» (1992 [1964]), «Рождение чистилища» (2009 [1981]), «Средневековое воображаемое» (1985 г.), «Святой Людо­вик» (1996 г.), и др. были переведены на многие языки, включая русский. Но не менее известными стали его теоретические манифе­сты. Так, например, в трилогии «Заниматься историей» (1974 г.) Жак Ле Гофф писал об истории ментальностей как об истории мно­гозначной, дающей свободу сблизиться с этнологией, социологией и социальной психологией, поддерживать множество отношений, имеющих стратегическое значение. Всеобъемлющий характер гиб­кого понятия «ментальность» позволял свободно трудиться на ниве других социальных наук.

Наряду с этими историками к проблемам ментальностей и ис­торической антропологии обращались практики так называемой «сериальной истории». Они продолжали пользоваться методом экономической истории Лабрусса, завоевывая сферы других изме­рений прошлого. «Третьим уровнем» сериальной истории, по вы­ражению Пьера Шоню, после уровней социального и экономиче­ского стала широкая область ментального и социальной психоло­гии, в том числе истории религиозных практик, книги и грамотно­сти. Это движение «от подвала к чердаку» дома истории происходило с опорой на статистику и компьютерные технологии. Именно в этот момент ряд «новых историков» решили, что компью­тер является инструментом подлинной научности, который посчита­ет в истории все, что только может быть посчитано.

272 Теория и методология истории

П. Шоню, известный своими исследованиями трансатлантиче­ской торговли XVI–XVII вв., создает из своих учеников творческий коллектив для фронтального обследования Центрального архива нотариальных актов Парижа, чтобы выявить максимальное количе­ство завещаний, содержащих благочестивые формулы (упоминания святых покровителей, количество заупокойных месс). На основе полученных данных выстраивались серии, которые должны были показать динамику изменения отношения человека к смерти. Ре­зультаты коллективного исследования были в итоге обобщены в книге «Смерть в Париже. XVI–XVII вв.» (1978 г.). Это был своего рода ответ на вызов, брошенный Ф. Арьесом, который опирался на отдельные литературные примеры.

К дискуссии с Арьесом в работе «Барочное благочестие и де-христианизация Прованса в XVII в. Поведение перед лицом смерти по материалам завещаний» (1978 г.) присоединился и Мишель Во-вель, историк-марксист, специалист по Французской революции. Он учитывал демографические и социально-экономические факто­ры, характеризующие индивида и семью в «ожидании смерти». Анализируя «дискурс о смерти», автор восстанавливал ткань свя­занных с нею идеологий, места института Церкви и светских вла­стей. Меж этих двух полюсов располагался ментальный опыт «пе­режитой смерти», всегда имеющий социальные различия. Исследо­вав двадцать тысяч завещаний, сделанных в XVIII в., Вовель при­шел к выводу о радикальном изменении ментальностей в эпоху Просвещения, переставшей соблюдать «ритуалы эпохи барокко». Вполовину реже заказывались посмертные мессы, похоронный об­ряд не занимал больше центрального места в завещании. Выясняя факторы подобной эволюции, Вовель отверг схему противостояния народа и элиты, утверждая решающую роль городской буржуазии в этой десакрализации ментальностей, которая контрастировала с защитной реакцией знати.

Так историки, воспитанные в духе «вторых Анналов», занима­ли новую территорию историка – историю ментальности. В этом отношении характерным примером совмещения различных тради­ций служит творчество Эммануэля Ле Руа Ладюри (р. 1924; о его творчестве см. также в главах 9 и 10 настоящего издания). Уже в его диссертации «Крестьяне Лангедока» (1966 г.), написанной в лучших традициях методологии Лабрусса, чувствовались некото­рые новые веяния, не без удивления отмечаемые рецензентами.

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 273

Автор уделял непривычно много внимания различного рода фоби­ям, коллективным психозам, и отсюда вырастет его интерес к мен-тальностям. С другой стороны, он отмечал наличие очень жестких рамок, заявляя в духе Броделя, что крестьянское существование – это история «почти неподвижная», но подверженная всевозмож­ным превратностям – климатическим изменениям (и отсюда про­исходит его интерес к истории климата), эпидемиям, чреватым де­мографическими катаклизмами (и отсюда его увлечение историей народонаселения), истощению почв (и отсюда репутация Ле Руа Ладюри как одного из столпов неомальтузианства).

В начале 1970-х гг. Ле Руа Ладюри выступает с методологиче­ским манифестом о «неподвижной» истории, произнеся сакрамен­тальную фразу о том, что «историк завтрашнего дня будет про­граммистом или его не будет вовсе». Отдельный человек и событие не представляют интереса для такой истории, ее целью являются глобальные эпохи, отражающие исторические изменения плане­тарного масштаба. В парадоксальном несоответствии собственным заявлениям он выпускает в 1975 г. книгу «Монтайю, окситанская деревня». Опираясь на давно известный историкам источник – ин­квизиционные протоколы допросов жителей горной пиренейской деревушки начала XIV в. по делу о катарской ереси, автор вместо привычного для политической истории рассказа об инквизиции вы­ступает в роли этнолога, создающего описание экзотической куль­туры. Автор воссоздает все стороны жизни простых людей: струк­туру семьи, особенности материального быта, верования, повсе­дневные практики, взаимоотношения враждебных крестьянских кланов, представления о социальном и небесном порядке, распро­странение еретических взглядов (в том числе – веры в переселение душ) и даже разговоры деревенских кумушек, занятых доверитель­ной беседой, пока одна вычесывает паразитов в голове у другой. Эта объемная книга получила неожиданный общественный резо­нанс, превратившись в бестселлер, переведенный на многие языки мира. «Монтайю» становится классикой исторической антрополо­гии, хотя сторонники микроистории считают эту книгу образцом своего жанра (Ле Руа Ладюри 2001).

Вскоре последовала монография «Карнавал в Романе» (1979 г.), которая рассказывала об истории кровавого праздника, устроенно­го в 1580 г. в городе Романе знатным сословием, чтобы устранить лидеров народной партии – потенциальных мятежников. Социаль­ные позиции ряженых на празднике символически выражались об-

274 Теория и методология истории

разами животных: знатных – летающими, с различением полов, нижестоящих – земными и бесполыми. Анализируя игровые формы карнавала, автор нашел в нем все черты традиционных итальян­ских праздников, воплотивших в себе мифологемы народного соз­нания.