Судьбы исторической антропологии в России

Можно спорить о том, насколько широко оказалась представлена историческая антропология за пределами Франции. У этого на­правления были сторонники и популяризаторы во многих странах (Натали Земон Дэвис в США, Питер Берк в Англии, Томас Нип-пердей и Ханс Медик в ФРГ, Хулио Каро Бароха в Испании). Но еще большим было число исследователей, которые вполне само-

280 Теория и методология истории

стоятельно шли своим, параллельным курсом, хотя иногда и сверя­ясь с работами коллег из «Анналов». В расширительном смысле этого слова к исторической антропологии можно причислить и представителей «истории повседневности» и «истории снизу» в Германии, и сторонников итальянской «микроистории», и много­численных англоязычных авторов, активно применяющих методы культурной антропологии. Именно такой, расширительный подход к исторической антропологии представлен в учебнике М. М. Крома (2004). Он, безусловно, имеет полное право на существование, по­скольку все вышеперечисленные направления могут быть названы подвидами мощного течения, по-разному называемого в зависимо­сти от обстоятельств – «Новой социальной», «Новой социально-культурной», «Новой культурной» или просто «Новой историей».

В России так же, как и в большинстве европейских стран, у исторической антропологии при желании можно отыскать немало предшественников: от ученых-филологов XIX в. Ф. И. Буслаева, А. А. Потебни, А. Н. Веселовского, до дореволюционных истори­ков Н. И. Кареева, Л. П. Карсавина и А. С. Лаппо-Данилевского, призывавшего принять «принцип чужой одушевленности». Но все эти параллели порождены стремлением современных российских гуманитариев, воодушевленных успехом французской историче­ской антропологии, показать, что и наша наука шла тем же путем. В какой-то мере это верно, поскольку и движение «Анналов» воз­никло не в безвоздушном пространстве, но было порождено разви­тием науки своего времени, развивавшейся по схожим принципам и во Франции, и в Германии, и в России. Но важно, что догадки российских «предтеч» не привели в то время к созданию новой па­радигмы развития национальной исторической науки.

Это не означает, что искания российских и в особенности со­ветских ученых никак не повлияли на создателей исторической ан­тропологии. В работах авторов «Третьих Анналов» часто цитиро­вались популярные у структуралистов работы В. Я. Проппа (1895– 1970), в особенности – «Морфология сказки», переведенная на анг­лийский язык в 1950 г., и еще чаще – книга М. М. Бахтина (1895– 1975) о карнавальной культуре («Франсуа Рабле и народная куль­тура Средневековья», англ. перевод – 1968 г.). Примечательно, что в свое время эта книга явилась ответом на работу Люсьена Февра «Франсуа Рабле и проблема неверия в XVI в.», теперь она прочно вошла в арсенал исследователей ментальностей, и Э. Ле Руа Ладюри

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 281

называл Бахтина главным вдохновителем его книги «Карнавал в Ро­мане».

Несмотря на существование «железного занавеса» и языковой барьер, советские и французские историки не были полностью изо­лированными друг от друга. Удостоенная Сталинской премии кни­га Б. Ф. Поршнева «Народные восстания во Франции перед Фрон­дой» (1949 г.), в которой он среди прочего писал о замалчивании массовых народных движений французской «буржуазной историо­графией», была переведена на французский язык с предисловием Р. Мандру и стала предметом оживленной дискуссии в самом нача­ле 1960-х гг., как тогда писали, поделив французских историков на «поршневистов» и «антипоршневистов». Но в результате дискус­сии французские исследователи всерьез занялись народными вос­станиями, и вскоре помимо анализа их социально-политических аспектов перешли к изучению различных фольклорных особенно­стей «ритуалов насилия», то есть к излюбленному предмету «исто­рических антропологов». Но и Б. Ф. Поршнев, ранее писавший в основном о «политэкономии феодализма», под влиянием обще­ния с Р. Мандру обратился к историко-психологической проблема­тике, написав книгу «Социальная психология и история» (1966), и создав в Москве семинар по исторической психологии.

Пример эволюции взглядов А. Я. Гуревича (1924–2006) заслу­живает особого внимания. В 1950-х гг. он изучал процессы феода­лизации в странах Северной Европы и постепенно вполне само­стоятельно пришел к пониманию того, что общество лучше описы­вать в его собственных категориях, не отбрасывая, как это делали ранее, различные «экзотические» элементы из правовых докумен­тов, эпоса и исторических хроник, но, наоборот, обращая на них самое пристальное внимание. Например, тот факт, что англосаксы при письменном оформлении прав земельного участка клали гра­моту на землю или вместе с полем передавали чистый лист перга­мента, легко находил объяснение в трудах этнографов. А ключ к пониманию института королевских разъездных пиров – «вейц-лы», ставшего специфическим путем феодализации скандинавско­го общества, следует искать в трудах Марселя Мосса и его последователей, описывающих этнографические институты дара и потлача. Сейчас это кажется само собой разумеющимся, но в со­ветской историографии середины 1960-х гг. воспринималось с на­стороженностью. По собственному признанию Гуревича, в эти го­ды на него произвело большое впечатление знакомство с «Цивили-

Теория и методология истории

зацией средневекового Запада» Ж. Ле Гоффа. Подход, при котором не только агрикультуре и сеньориальным отношениям, но и карти­не мира средневекового человека придавался структурообразую­щий характер, был созвучен наблюдениям советского историка.

В 1970 г. Гуревичем было подготовлено учебное пособие «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе», имеющее целью показать возможные пути создания «другой истории», исто­рии, пропущенной сквозь призму представлений современников. Неудивительно, что книга была принята официальной наукой вра­ждебно (с нее был снят гриф учебного пособия), поскольку ее вы­воды шли вразрез с постулатами советской медиевистики. Сам термин «собственность на землю» вообще объявлялся для Средне­вековья неприемлемым, вместо него говорилось о “dominium”, бывшем одновременно и собственностью, и властью, и господ­ством. Провозглашалось, что для понимания раннесредневекового общества межличностные связи куда важнее связей вещных. И во­обще наши привычные термины – «собственность», «богатство», «свобода», «государство», «индивид» и проч. не помогут нам ниче­го понять в средневековом обществе. Только дешифровка культуры дает ключ к восприятию раннесредневековых обычаев, ритуалов, поступков, иррациональных с нашей точки зрения, но образующих достаточно строгую систему. Это не означало отказа от изучения средневековой экономики, которая оставалась в центре внимания историка, но важно было осознать, что она функционирует не сама по себе, а лишь будучи насыщена человеческим содержанием. Для этого нужна экономическая антропология, ключ к которой надо ис­кать с помощью культуры. Причем под культурой А. Я. Гуревич понимал не столько шедевры готики или философские трактаты, а нечто неотрефлексированное, разлитое в сознании любого члена данного общества.

Так А. Я. Гуревич вполне самостоятельно подходил к необхо­димости изучения истории «менталитета», как предпочитали гово­рить у нас. Следующим шагом стала его книга «Категории средне­вековой культуры» (1972), в которой речь шла о представлениях о времени и пространстве, об отношении средневекового человека к бедности и богатству, к праву и власти. Затем последовал ряд блестящих исследований о народной культуре Средневековья. Зна­чило ли это, что Гуревич встал под знамена «Анналов», став пред­ставителем этого движения в Москве, а то и вовсе его эпигоном?

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 283

Нет, поскольку путь его был самостоятельным, он опирался на анг­ло-саксонский и скандинавский материал, в ту пору малознакомый французским историкам. Его статьи публикуются в «Анналах» с 1972 г., а книги, начиная с «Категорий», регулярно переиздаются на Западе. Но, конечно, А. Я. Гуревич весьма способствовал попу­лярности работы историков школы «Анналов», в особенности тре­тьего их поколения, публикуя реферативные обзоры и рецензии (порой вполне критические) на их издания. Впрочем, здесь он был не одинок – Ю. Л. Бессмертный, В. М. Далин, А. Д. Люблинская, В. Н. Малов, А. Л. Ястребицкая много делали для того, чтобы рос­сийские историки были в курсе достижений французских предста­вителей «Новой исторической науки».

С творчеством представителей «школы Анналов» советские ис­торики могли ознакомиться также из работ, выдержанных в духе поощряемого в СССР жанра «критики буржуазных теорий», при­званных показать разложение буржуазной науки и триумф метода исторического материализма. Но, как это не раз бывало в истории, критика давала читателям шанс составить представление о взгля­дах критикуемых. Если в книге М. Н. Соколовой «Современная французская историография» (1979) критике подвергались пред­ставители разных поколений анналов без разбора – Мунье, Бро-дель, Фюре, Лабрусс, Ле Гофф, Ле Руа Ладюри), – то в работе Ю. Н. Афанасьева акценты были расставлены иначе. Несмотря на весьма боевое название – «Историзм против эклектики. Француз­ская историческая школа “Анналов” в современной буржуазной историографии» (1980), где под историзмом понимался марксизм, а под эклектикой – «школа Анналов», автор вполне четко отделял «вторые Анналы» Броделя и Лабрусса, не утратившие свой про­грессивный характер, и «третьи Анналы», противопоставившие се­бя марксизму.

В дальнейшем, однако, взгляды Ю. Н. Афанасьева претерпели значительное изменение, а идеи «Анналов» становились все более популярными в СССР. Когда наступила перестройка, к их методо­логическому арсеналу обратились многие историки, призывавшие к обновлению исторической науки. Ю. Н. Афанасьев обеспечил перевод и публикацию «Материальной цивилизации и капитализ­ма» Броделя, медиевист Ю. Л. Бессмертный работал над книгой по исторической демографии – «Жизнь и смерть в Средние века» (1991) во многом созвучной идеям Ф. Арьеса и его оппонентов. А. Я. Гу-

284 Теория и методология истории

ревич все чаще публиковал методологические манифесты, ратую­щие за историческую антропологию.

Правда, выяснилось, что в отечественной науке уже существо­вало направление, имевшее точно такое название. В русской тра­диции «антропологией» именовался раздел биологии, изучавшей происхождение человека и особенности его физического облика. Антропологи измеряли параметры строения тела представителей различных рас и народов, населяющих землю. А исторические ан­тропологи занимались тем же применительно к черепам и скеле­там, добытым археологами (такими наиболее известными резуль­татами являются скульптурные реконструкции М. М. Герасимова – неандертальского мальчика, Андрея Боголюбского, Тамерлана и других персонажей). Академик В. П. Алексеев, антрополог, еще в 1979 г. опубликовавший книгу под названием «Историческая ан­тропология», поддержав исследовательское направление, за кото­рое ратовал А. Я. Гуревич, предлагал называть его «исторической психологией», чтобы не создавать путаницы. Однако несмотря на то, что с 1987 г. А. Я. Гуревич воссоздал в Институте всеобщей ис­тории семинар по исторической психологии, он настаивал именно на термине «историческая антропология» как на наиболее удачном лозунге преобразований советской исторической науки. При этом часто цитировались слова Ж. Ле Гоффа о том, что « историческая антропология представляет собой общую глобальную концепцию истории. Она объемлет все достижения новой исторической науки, объединяя изучение менталитета, материальной жизни, повседнев­ности вокруг понятия антропология».

1989 г. был «годом великого перелома» для исторической антропологии в нашей стране. По инициативе А. Я. Гуревича, Ю. Л. Бессмертного и Л. М. Баткина начал выходить альманах «Одиссей. Человек в истории», получивший прозвище «русских “Анналов”» и завоевавший большую популярность как рупор исто­рической антропологии. В том же 1989 г. в Москве усилиями Ю. Н. Афанасьева, Ю. Л. Бессмертного, А. Я. Гуревича была про­ведена масштабная конференция, посвященная юбилею школы «Анналов», собравшая со всего мира цвет «новой исторической науки». Советские историки обсуждали пути синтеза лучших тра­диций отечественной науки с достижениями школы «Анналов».

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 285

Ю. Н. Афанасьев, возглавивший только что созданный Россий­ский государственный гуманитарный университет, на рубеже 1991–1992 гг. открывает в нем Российско-французский центр исто­рической антропологии им. Марка Блока, призванный стать форпо­стом нового подхода к истории, идущего на смену «обветшавшей традиции советского марксизма». В 1991 г. на русский язык пере­водят «Цивилизацию средневекового Запада» Жака Ле Гоффа, а за­тем и остальных классиков французской исторической антрополо­гии. А. Я. Гуревич с коллегами работает над альтернативным школьным учебником по истории Средних веков, написанным в духе исторической антропологии. Затеваемый «Словарь средне­вековой культуры», где лучшие специалисты должны были дать описание Средневековья с позиций исторической антропологии, обязан был, по мнению авторов, показать, что изучать и препода­вать историю по-старому станет невозможно.

В первой половине 1990-х гг. историческая антропология пе­реживала апогей своего могущества в нашей стране. Даже в лекси­кон депутатов Государственной думы прочно вошел термин «мен­талитет». Могло сложиться впечатление, что историческая антро­пология вполне способна стать осью нового исторического знания в нашей стране, где большинство исследователей и преподавателей все еще были уверены, что истинно научный метод должен быть всегда один-единственный.

Но и движение «Анналов», и историческая антропология ока­зались вовсе не приспособленными для такой роли. Прежде всего из-за отсутствия жесткой понятийной структуры и строгости в оп­ределениях и даже общепринятой системы ценностей. Выяснилось, что традиции школы «Анналов» каждый склонен понимать по-своему, и между вчерашними единомышленниками возникли серь­езные трения. Так, Ю. Н. Афанасьев и А. Я. Гуревич резко разо­шлись в оценке роли Ф. Броделя, творчество которого последний считал досадным отступлением от традиций Блока и Февра, за­тормозившим развитие исторической антропологии. Разногласия в редколлегии «Одиссея» привели к созданию альманаха «Ка-зус» (под ред. Ю. Л. Бессмертного и М. А. Бойцова), осмысляемого как альтернатива не только традиционной истории, но и историче­ской антропологии. Понятие культуры как надличностной системы, налагающей на человека готовую сеть смыслов, постепенно сменя­лось представлением о культуре как о пространстве свободы, даю-

286 Теория и методология истории

щей индивиду возможность выбора. «Период исканий», характери­зовавший во Франции переход к «четвертым Анналам», затруднял обращение к готовым матрицам и схемам исторической антрополо­гии (никогда, впрочем, не существовавшим) с целью их переноса на российскую почву. Выяснилось, что ни культурная, ни социаль­ная, ни политическая антропологии, внедряемые в программы уни­верситетов, не походят на антропологию историческую в ее фран­цузском звучании. Попытки представить историческую антрополо­гию неким монолитным учением, четко противостоящим другим исследовательским школам, оказались не более успешными, чем стремление создать историко-антропологическую специализацию в университетах. В итоге выяснилось, что исследователи предпочи­тают говорить не об исторической антропологии, но об «антропо­логически ориентированной истории».

Успехи, достигнутые в нашей историографии с опорой на на­следие «третьих Анналов», неоспоримы. Среди прочих можно бук­вально наугад взять несколько имен ведущих медиевистов (таких как М. А. Бойцов, С. И. Лучицкая, М. Ю. Парамонова) или специа­листов по русской истории (М. М. Кром, Е. С. Сенявская, Е. Б. Смелянская, А. Л. Юрганов), и в творчестве всех эти истори­ков, как и многих других, увидеть влияние исторической антропо­логии (хотя сами авторы с этим не согласятся). Но привести их ра­боты к какому-то общему знаменателю, объединить под каким-либо общим определением крайне сложно. Это означает, что на­блюдение, сделанное Морисом Эмаром, вполне справедливо и для нашей страны.

Рекомендуемая литература

Блок М. 2003. Феодальное общество. М. Ле Гофф Ж. 1992. Цивилизация средневекового Запада. М. Гуревич А. Я. 1972. Категории средневековой культуры. М. Гуревич А. Я. 1993. Исторический синтез и школа «Анналов». М.

Глава 15 ГЕНДЕРНАЯ ИСТОРИЯ

Что значило быть мужчиной или женщиной в разные времена? Как и почему происходит воспроизводство социального порядка, осно­ванного на социально-половом неравенстве? Как проявления этого неравенства изменяются в разные эпохи, от одной культуры к дру­гой? Возможно ли преодоление такой социальной асимметрии? Все это вопросы, которые обсуждаются сторонниками данного направ­ления в науках о прошлом, которое развивается и обогащается в течение более чем 30 лет.

Женские и гендерные исследования в исторических науках ста­вят в центр изучения проблему социального конструирования по­ловых различий, взаимосвязь и влияние этих процессов на общую картину исторического развития человечества. В центре изучения историков-гендерологов – анализ представлений о каждом из полов в разные исторические времена, самопредставлений каждого пола, изучение неравного распределения материальных и духовных благ, власти и престижа между полами, а также институтов социального контроля, регулировавших это распределение. Гендерологи изуча­ют возникавшие в связи с этим социальные иерархии – как в мас­штабе всего общества, так и класса, социальной, этнической, род­ственной или иной группы.

Однако существуют определенные расхождения в терминоло­гическом аппарате, поэтому необходимо привести наиболее важ­ные определения, относящиеся к предмету исследования данной главы.

Женские исследования прошлого – направление в гумани­тарном знании, предметом изучения которого является история из­менений женского социального статуса и функциональных ролей, это история, увиденная глазами женщин, написанная с позиций женского опыта.

Гендерные исследования в исторических науках – направ­ление в исследованиях прошлого, предметом изучения которого является система отношений и взаимодействий, стратифицирую­щих общество по признаку пола.

Гендерная история включает в себя историю женщин (исто­рическую феминологию), историю мужчин (историческую андро-

Теория и методология истории

логию), историю квир-сообществ¹ и отчасти историю сексуальной культуры.