Две научные школы, два подхода в исследовании повседневного

Историки в числе первых обратились к проблемам изучения повсе­дневной жизни. Еще во второй половине XIX – начале ХХ в. в Рос­сии были опубликованы работы А. Терещенко, Н. Костомарова, И. Забелина, а в Европе – книги Э. Виолле-ле-Дюка, Э. Фукса, П. Жиро, посвященные различным аспектам истории быта. Эти ра­боты имели преимущественно описательный характер, что не ума­ляло их значения как исследований, в которых впервые были обо­значены и раскрыты темы, ставшие в дальнейшем традиционными для исследований повседневности.

Перспективность «антропологического подхода» в изучении прошлого задолго до модернистских концепций «прочувствовали» французские историки М. Блок и Л. Февр. Именно они сформирова­ли исторически первую научную школу, адепты которой ставят за­дачу восстановления истории в ее всеохватности и целостности (то­тальности), не ограничиваясь одной лишь политико-событийной, экономической, военной или какой-то другой, отдельной стороной. Подобный историко-антропологической подход стал основой работ М. Блока, Л. Февра, Ф. Броделя – представителей известного на­правления, группировавшегося вокруг созданного в 1950-е гг. жур­нала «Анналы». Для Броделя, как и для многих представителей Франкфуртской школы, повседневность была одной из нитей узора

Глава 16. История повседневностей и микроистория 319

истории, ткань которой соткана также из демографических, произ­водственно-технических, экономических, финансовых, политиче­ских, культурных и других процессов. История повседневности выступала в трудах французских историков-«анналистов» частью макроконтекста жизни прошлого или, как они сами именовали его, тотальной истории (см. подробнее главу 14 настоящего из­дания).

Рассказывая о «прозрачных» (трудно улавливаемых) реалиях экономики – механизмах производства и обмена, ярмарок и рын­ков, бирж и банков, мастерских и лавок, Ф. Бродель увидел в про­шлом медленное чередование периодов «большой длительности» (“ long dure ”), в которые была включена и повседневно-бытовая со­ставляющая. В экономике любого общества он предложил видеть два уровня структур: структуры жизни материальной (предметной) и жизни нематериальной (непредметной), охватывающей человече­скую психологию и каждодневные практики. Этот второй уровень и был назван им «структурами повседневности».

К ним он отнес то, что окружает человека и опосредует его жизнь изо дня в день – географические и экологические условия жизни, трудовая деятельность, потребности (в жилище, питании, одежде, лечении больных), возможности их удовлетворения (через технику и технологии). Для такого всестороннего изучения был не­обходим анализ взаимодействий между людьми, их поступков, ценностей и правил, форм и институтов брака, семьи, анализа ре­лигиозных культов, политической организации социума.

Характерной чертой реконструкции повседневной истории в духе Ф. Броделя на первых порах было предпочтение, отдаваемое изучению возможно более массовых совокупностей явлений, вы­бор больших временных длительностей для обнаружения глобаль­ных социальных трансформаций. Много внимания уделялось и то­му, как официальная культура воспринималась низами. Продол­жавшие «линию Броделя» французские историки второго поколе­ния школы «Анналов» скрупулезно изучали взаимосвязи между образом жизни людей и их ментальностями, бытовой социальной психологией.

Важнейшим завоеванием броделевской школы стал особый принцип историописания. Еще М. Блок утверждал, что исследова­ние историка начинается вовсе не со сбора материала, как часто думают, а с постановки проблемы, с разработки предварительного

320 Теория и методология истории

списка вопросов, которые исследователь желает задать источни­кам. Ф. Бродель и медиевисты его школы, не довольствуясь тем, что обществу прошлого, скажем средневекового, заблагорассуди­лось сообщить о себе устами хронистов, философов, богословов, – убедили научный мир: историк путем анализа терминологии и лек­сики сохранившихся письменных источников может и должен уметь заставить эти памятники «сказать» больше. Инициаторы применения новых методов апробировали их сами и передали другим, научив ставить «чужой», ушедшей культуре такие новые вопросы, какие она сама себе не могла помыслить («мы ищем ответы на эти вопро­сы, и чужая культура отвечает нам…» [Гуревич 1986: 196]).

Новый подход к восстановлению прошлого поставил и новый для тогдашней исторической науки вопрос о том, как влияли на ру­тину и обыденность человеческие чувства – взрывы отчаяния и ярости, безрассудство, внезапные душевные переломы. М. Блок и Л. Февр в истории чувств и образа мышления видели свои «запо­ведные угодья» и увлеченно разрабатывали эти темы. Использова­ние такого подхода в историографиях ряда стран Центральной Ев­ропы (Польши, Венгрии, Австрии), начавшись в середине – второй половине 1970-х гг., осмыслялось как интегративный метод позна­ния человека в истории и «духа времени». Оно получило наиболь­шее признание у медиевистов и специалистов по истории раннего Нового времени и в меньшей степени практикуется специалистами, изучающими недавнее прошлое или современность.

Продолжатели традиции первых двух поколений школы «Ан­налов» (в России, например, А. Я. Гуревич) поставили в центр сво­их исследований общую реконструкцию «картины мира» опреде­ленной эпохи, социума, группы. Они изучают в повседневности прежде всего ее ментальную составляющую (общие представления о нормальном, как и общие страхи, общие тревоги и одержимости). Их работы пишутся более в содружестве с социальной психологи­ей, нежели, например, с этнологией.

Другое понимание истории повседневности превалирует в гер­манской, скандинавской и итальянской историографии.

Германский сборник «История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни», вышедший в конце 1980-х гг., был сразу замечен за рубежом, но сдержанно принят в самой Гер­мании представителями традиционной науки. «От изучения госу­дарственной политики и анализа глобальных общественных струк-

Глава 16. История повседневностей и микроистория 321

тур и процессов обратимся к малым жизненным мирам» – так зву­чал призыв германских исследователей, задумавших написать «но­вую социальную историю» как историю рядовых, обычных, неза­метных людей.

Те, кто откликнулись на этот призыв, стали изучать маленьких людей в Большой Истории, и со страниц множества трудов послед­него времени на читателя взглянул не «человек-хозяин», не агент собственной истории, но человек, затерянный в массе.

Такие критики «старой науки», как Х. Медик и А. Людтке, при­зывали молодое поколение обратить все силы на изучение зауряд­ного, ординарного, малопримечательного – «микроисторий » лю­дей или групп, носителей повседневных интересов (отсюда – вто­рое название «истории повседневности» в Германии – Geschichte von unten, «история снизу»). «История повседневности, – отмечал А. Людтке, – оправдывает себя как самая краткая и содержательная формулировка, полемически заостренная против той историогра­фической традиции, которая исключала повседневность из своего видения». «Важнее всего изучение человека в труде и вне него, – продолжает он. – Это детальное историческое описание устроен­ных и обездоленных, одетых и нагих, сытых и голодных, раздора и сотрудничества между людьми, а также их душевных пережива­ний, воспоминаний, любви и ненависти, а также и надежд на буду­щее» (Людтке 1999 а).

Центральными в анализе повседневности для повседневноведов этой школы являются жизненные проблемы тех, кто в основном остались безымянными в истории. Индивиды в таких исследовани­ях предстают и действующими лицами, и творцами истории, ак­тивно производящими, воспроизводящими и изменяющими соци­ально-политические реалии прошлого и настоящего. Это стало программой особого направления в германской историографии – истории повседневности (Alltagsgeschichte), которую иногда име­нуют «этнологической социальной историей».

В германской историографии прочно утвердилось противопос­тавление категории повседневности как всего повторяющегося, обыденного тому, что выходит за эти рамки как яркое, необычное или уникальное. Такой подход противопоставил повседневность в качестве «жизни масс» «жизни отдельных, уникальных и не­обычных личностей». Это привело к появлению германского вари­анта «истории повседневности», который можно охарактеризовать

Теория и методология истории

как микроисторию обычных, незаметных, типичных для своего времени и социального слоя индивидов. К «оппозициям» повсе­дневного германские ученые обычно относят «праздники» как про­явление чего-то особенного, не обыденного, а также «экстремаль­ные ситуации», которые при определенном стечении обстоятельств могут перейти в разряд обыденных и составить повседневность. Работа, труд, игра, учеба в подобных классификациях оказываются включенными в понятие «повседневного» (а не противопоставлен­ными ему). Их изучение и составляет задачу истории повседневно­сти, считает один из ее главных современных идеологов А. Людтке (1999: 121). Понимание «истории повседневности» как микроисто­рии негативно повлияло на степень признания этого направления научным истеблишментом Германии. Сторонники микроистории рассматривались как покусившиеся на святое, и их перестали до­пускать к конкурсам на замещение должностей в университетах и научных центрах. Вследствие этого в Германии возник парал­лельный официальному мир «мастерских историков» и особых журналов. Примером тому является журнал «Историческая антро­пология», а также региональная группа активистов в Геттингене, действовавшая под девизом «Берем историю в свои руки!». Одной из главных задач этих активистов, среди которых были и профес­сиональные историки и обычные граждане, являлась борьба за пе­реименование улиц и сохранение памяти о преступлениях нацизма в разных городах Германии.

Помимо германских «историков повседневности» к толкова­нию ее как синонима «микроистории» оказался склонен ряд иссле­дователей в Италии. В 1970-е гг. небольшая группа таких ученых (К. Гинзбург, Д. Леви и др.) сплотилась вокруг созданного ими журнала “Quademi Storici”, начав издание научной серии “Microstorie”. Эти ученые сделали достойным внимания науки не только распространенное, но и единичное, случайное и частное в истории, будь то индивид, событие или происшествие. Исследова­ние случайного - доказывали сторонники микроисторического подхода - должно стать отправным пунктом для работы по воссоз­данию множественных и гибких социальных идентичностей, кото­рые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети взаимоотношений (конкуренции, солидарности, объединения и т. д.). Тем самым они стремились понять взаимосвязь между индивиду­альной рациональностью и коллективной идентичностью (Ревель 1996: 236-261).

Глава 16. История повседневностей и микроистория 323

Германо-итальянская школа микроисториков в 1980–1990-е гг. расширилась. Ее пополнили американские исследователи прошло­го (сторонники так называемой «новой культурной истории»), ко­торые чуть позже примкнули к исследованиям истории ментально-стей и разгадыванию символов и смыслов повседневной жизни. Под знамена микроисторического видения истории повседневности отошли и некоторые представители третьего поколения школы «Анналов» (Ж. Ле Гофф, Р. Шартье). Попытки последних вытес­нить или ограничить «историю менталитета» в изучении повсе­дневности были попытками дистанцироваться от «неподвижной истории», какой она виделась Ф. Броделю.

Многообразие идей, которые нес с собой новый (по сравнению с броделевским) подход в изучении повседневности, определялось политическим контекстом его возникновения. Если концепция «неподвижной истории» была уместна в 1960-е гг., то подходы микроистории были востребованы эпохой постструктуралистского вызова гуманитарному знанию с его интересом к языку, критикой текстоцентризма, любопытства к образам «другого» и толерантно­го признания этого «другого».

Значимость микроисторического подхода в исследовании по­вседневности определяется, таким образом, тем, что он позволил принять во внимание множество частных судеб. Поэтому история повседневности стала реконструкцией «жизни незамечательных людей», которая не менее важна исследователю прошлого, чем жизнь людей «замечательных». Значимость микроистории для по­вседневности состояла в апробации методик изучения несостояв­шихся возможностей и причин неудач того или иного предприятия, в том числе и случайных обстоятельств «состоявшегося историче­ского выбора». Описываемый подход определил новое место ис­точников личного происхождения, помогая пониманию степени свободы индивида в заданных историко-политических, хронологи­ческих, этнокультурных и иных обстоятельствах. Микроисторики придали огромное значение автобиографиям и биографиям в исто­рических исследованиях, признав за ними немалую роль в форми­ровании у потомков картины исторического процесса. В этом исто­рия повседневности сблизилась с «историей частной жизни» и «устной историей». Особенно заметно это сходство в США, где направление “new cultural history” родилось практически одновре­менно с так называемыми «исследованиями частных случаев» (case studies) в социологии.

Теория и методология истории

Наконец, именно микроисторики поставили задачей своего исследования изучение вопроса о способах жизни и экстремаль­ного выживания в условиях войн, революций, террора, голода. Конечно, и историки броделевской школы обращались к этим сюжетам, однако именно микроисторики, изучавшие повседнев­ность XX столетия, озаботились анализом скорее переходных и переломных эпох, нежели периодов относительной стабильно­сти и стагнации.

Общим для двух подходов в изучении истории повседневно­сти – и намеченного Ф. Броделем, и обозначенного микроистори­ками – было новое понимание прошлого как «истории снизу». Та­кой подход сделал предметом исторического исследования жизнь «маленького человека». Это способствовало преодолению застаре­лого снобизма в отношении людей не просто не знаменитых, но и разного рода маргиналов и отщепенцев. Разбойники, психопаты, ведьмы, анархисты, инвалиды, проститутки, представители сексу­альных меньшинств, преступники – все они обрели право попасть в центр исторического исследования.

Оба подхода предполагают – на макроисторическом и микро­историческом уровнях соответственно – другие методы изучения элит. Жизнью царей и знати, личными перипетиями известных и великих, конечно, интересовались и ранее, однако реконструкция повседневности элитарных слоев приобрела новое качество. Это была уже иная биографическая история великих, в ней ставились совершенно иные исследовательские задачи – и прежде всего вы­явление взаимосвязей между жизнью «высоколобых» и знатных особ и повседневными жизнями тех, кто от них зависел. Два под­хода в исследованиях повседневности объединяет междисципли-нарность (связь с социологией, психологией и этнологией). Оба подхода предполагают также – хотя и на разных уровнях (макроис-торическом и микроисторическом) – изучение «символики повсе­дневной жизни». Наконец, они в равной мере внесли вклад в при­знание того, что человек прошлого не похож на человека сего­дняшнего дня, они в равной мере признают, что исследование этой «непохожести» есть путь к постижению механизма социопсихоло­гических изменений.

В мировой науке продолжают сосуществовать оба понимания истории повседневности – и как реконструирующей ментальный макроконтекст событийной истории, и как реализации приемов микроисторического анализа.

Глава 16. История повседневностей и микроистория 325