Триумф исторической антропологии. «Третьи Анналы»

Таким образом, в 1970-х гг. параллельно с развитием истории мен-тальностей утверждался жанр исторической антропологии. Офици­ально Высшая школа исследований по социальным наукам объяви­ла о введении направления исследований по исторической антро­пологии в 1976 г. Она была сразу представлена «двенадцатью се­минарами и семнадцатью преподавателями». Еще годом ранее Жак Ле Гофф переименовал свой курс «истории и социологии средне­векового Запада» в «историческую антропологию средневекового мира».

Произошли изменения и в редакции «Анналов»: с 1969 г. на смену единоличному верховенству Ф. Броделя пришло коллеги­альное управление Ж. Ле Гоффа, Э. Ле Руа Ладюри, М. Ферро. На­ступил период «Третьих Анналов». Отдавая дань моде, «Анналы» публикуют специальные номера, посвященные антропологическим темам: «Биологическая история и общество», «История и структу­ра», «Семья и общество», «История и сексуальность», «За антропо­логическую историю», «История потребления», «Вокруг смерти», «Антропология Франции», «История и антропология андских со­обществ», «Исследования об исламе. История и антропология».

Антропологическое измерение проникало в разнообразные сферы исторического знания, став благодатной почвой для реаль­ного, а не только декларативного осуществления исторического синтеза. Оно оказалось удобным ракурсом для историков, воспи­танных в «лабруссовской» парадигме исторического знания, ото­ждествлявших себя с социальной историей. Так, например, в книге «Культура внешности. История одежды в XVII–XVIII вв.» (1989 г.) Даниэль Рош совместил виртуозное знание истории быта и матери­альной культуры (того, как, из каких материалов шили наряды, как одевались разные слои населения, как продавали новое и поношен­ное платье, и даже куда воровки сбывали украденные носовые платки) с обращением к культурным кодам цивилизации, посколь­ку, по словам автора, «за нарядом действительно можно обнару-

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 275

жить ментальные структуры». В «портновском театре эпохи» вы­бор одежды выражал претензии на определенный социальный ста­тус, но происходившая «революция в одежде» была сродни «Вели­кой Французской революции», поскольку мода перестала быть ис­ключительным достоянием привилегированного класса.

В 1970-е гг. движение «Анналов» переживало свой «золотой век», если считать мерилом успеха все возрастающую, приобре­тающую мировой масштаб аудиторию почитателей, которые от­крывали для себя многочисленные произведения наследников ле­гендарной традиции. Это обширное историографическое производ­ство сами анналисты без ложной скромности назвали «Новой исто­рией» (Nouvelle histoire). Настаивая на новизне своих начинаний, «третьи Анналы» подчеркивали революционный по размаху обнов­лений характер исследований и преемственность с первыми полеми­ческими манифестами Февра, противопоставивших традиционной истории свое видение «новой исторической науки», основанной на междисциплинарном сотрудничестве и конструировании гипотез, предшествующих работе с источниками. Энциклопедия «Новая ис­тория», выпущенная под редакцией Ж. Ле Гоффа в 1978 г., подтвер­ждала свою преемственность по отношению к «первым Анналам», заявив о неприятии «трех идолов» историка: политического, инди­видуального и поиска истоков, то есть стремления объяснять явле­ния и события прошлого их происхождением, несколькими обще­известными причинами. Дело дошло до того, что в энциклопедии отсутствовала статья о политической истории.

Для понимания ориентиров «Новой истории» необходимо при­нимать во внимание социальный и идейный контекст эпохи. Не случайно события, последовавшие за студенческими волнениями 1968 г., порой называют «второй французской революцией», по причине существенных перемен, произошедших в организации французского общества и переворота в умах французов. Стреми­тельные изменения переживали, казалось, незыблемые француз­ские ценности: представления о семье и гендерных ролях, роль ре­лигии и политических партий, отношения между работниками и патроном и даже издавна характерная для французов привержен­ность рационализму все чаще подвергались сомнению. Все это да­ло возможность говорить об «антропологическом кризисе», пора­зившем Францию. С другой стороны, все больший интерес вызы­вали другие цивилизации, их способность сопротивляться структу-

276 Теория и методология истории

рам и идейным константам западного общества. Экзотика образа Другого, осознание многообразия ценностных ориентаций челове­чества подтачивали привычные европоцентричные схемы, неслу­чайно в эти годы разразился кризис существующих теорий модер­низации.

Возвращаясь в метрополию, профессиональные этнологи с удивлением обнаружили в сознании и быте западного общества свои «внутренние колонии», «островки дикости», неподвластные переменам, которые, как считалось, свойственны лишь «холодным обществам». Свежесть и острота этого восприятия, позволяющего обнаружить сгустки прошлого в современной жизни, экзотизм внутри самих себя быстро покорили историю. Появились новые междисциплинарные проекты, руководимые историками, потребо­вавшие привлечения народной памяти. Характерным примером яв­ляется исследование в бретонской деревне Плозеве, возглавляемое Андре Бюргьером, где местное население изучалось коллективом представителей различных социальных наук.

Мировой экономический кризис, разразившийся в 1973– 1974 гг., положил конец вере в идеологию экономического и соци­ального прогресса, столь характерную для историков предшест­вующего периода «Славного тридцатилетия», когда Европа пере­живала бурный рост. Запад открыл для себя потаенный шарм древ­них времен, ностальгию о потерянном веке, о той прекрасной эпо­хе, что была раньше Второй мировой войны и «тридцати славных лет». Заимствуя у этнологов инструменты анализа, историки пыта­лись выведать у прошлого самые сокровенные тайны, традиционно не обсуждаемые в историографии. Носителями смысла стали «из­гнанные» объекты, воскресшие в исследованиях девиантные соци­альные группы средневековых маргиналов, волшебников, сума­сшедших. Пытаясь приобщиться к доиндустриальным культурам, историки игнорировали эпохи больших перемен и сосредотачива­лись на повседневной памяти «маленьких людей». Вместе с тем новые исследования стремились выявить историческую глубину происходящих общественных трансформаций, занимаясь вопроса­ми функционирования семьи, социальной роли и образа ребенка, воспитательных и карательных механизмов в обществе, методов регулирования рождаемости (см. об этом также в следующей главе настоящего издания). Новая свобода поведения, быстро получив­шая ярлык «сексуальная революция», расширила границы исследо-

Глава 14. Школа «Анналов» и историческая антропология 277

вания за счет истории тела, запахов, гигиены, любовных отноше­ний. Процессы урбанизации, в считанные годы уничтожившие тра­диционный крестьянский уклад, подъем регионального и экологи­ческого движений в 1970-е гг. возродили интерес к средневековью и традиционному обществу Франции.

Вызванная к жизни множественными причинами, историческая антропология представляется скорее многовекторным движением, чем четко выраженной доктриной. Несмотря на это, предпринима­лись и предпринимаются попытки дать формальное определение исторической антропологии, провести водораздел между нею и ис­торией ментальностей, или новой социальной историей, то есть превратить историческую антропологию в академическую дисцип­лину, которой можно обучать. В этом можно усмотреть парадокс, впрочем, довольно часто наблюдаемый в историографии: поколе­ние ниспровергателей-революционеров само превращается в носи­телей своеобразной ортодоксии. Апогей влияния исторической ан­тропологии и «третьего поколения Анналов» пришелся на середи­ну 1970-х – начало 1980-х гг. Но триумф исторической антрополо­гии был ограничен во времени.