Методы изучения истории повседневности

Ученые так и не пришли к единому мнению относительно методов изучения истории повседневности.

Традиционно мыслящий историк полагает, что тексты «спо­собны говорить сами», важно их лишь найти, и, установив репре­зентативность дошедшего, постарается без искажений привести найденное в своем исследовании. Такой истории-повествованию как пересказу историк повседневности противопоставляет свой ме­тод работы – метод вчитывания в текст, размышлений об обстоя­тельствах высказывания запечатленных в нем идей и оценок, про­никновения во внутренние смыслы сообщенного, учета недогово­ренного и случайно прорвавшегося.

Фокус анализа историка повседневности – изучение социально­го с точки зрения индивида, не просто быт, но повседневное созна­ние и поведение. Индивид в исследованиях повседневности должен

Теория и методология истории

быть воспроизведен действующим на жизненной сцене в заданных обстоятельствах (природных, временных, политических), показан определяющим ситуацию, конструирующим – совместно с други­ми – социальные роли и играющим их. Без выяснения мотивации действий всех актеров «театра жизни» прошлого историку повсе­дневности не понять их. В объектах исследования (в том числе в авторах тех текстов, которые служат для него источником) такой историк видит своих соавторов, ведет с ними диалог, не дистанци­руясь, не стараясь сохранить объективность, встать «над» ними.

При этом специалисты по истории повседневности отказыва­ются выступать в роли объективного судьи прошлого, или, как они любят повторять, отказываются от желания встать «над» источни­ком и над его автором. Вместо этого они ведут «диалог» с источ­ником, пользуясь теми приемами, которые в состоянии обеспечить этот диалог, ставят перед текстом вопросы, которые его состави­тель или автор сами бы никогда не поставили, поскольку вопросы эти рождены современным состоянием научных знаний.

Они отказываются от признания существования неизменности, универсальности, «общечеловечности» и внеисторичности многих устойчивых понятий, в том числе Истины, Правды, Справедливо­сти, и старается проанализировать, что именно понималось под ними в каждую эпоху. Это удается сделать через использование эт­нографических описаний и “сase studies” (анализов отдельных слу­чаев), изучая биографии и человеческие документы. Вот почему специалисту по истории повседневности XX в. проще, чем иссле­дователю отдаленных эпох: он имеет возможность расширить свою источниковую базу за счет свидетельств еще живущих информан­тов, использовать метод «устной истории» – сбора и записи «жиз­ненных рассказов», интервью всех видов (нарративных, полуструк­турированных, биографических, лейтмотивных, фокусированных и проч.; об устной истории см. следующую главу). Такая работа для него – не просто сбор фактов, но создание нового вида эмпири­ческого материала (собранный воедино, а затем раздробленный на части, секвенции, а после распределенный по темам сообразно ис­следовательскому замыслу, он образует так называемый «вторич­ный источник»).

В советской историографии к воспоминаниям как к ис­точнику было принято обращаться в основном тем, кто изу-

Глава 16. История повседневностей и микроистория 331

чал вначале «историю фабрик и заводов», а затем историю Великой Отечественной войны (Курносов 1974). Однако в последние 20 лет устная история завоевала заметное ме­сто в отечественных исследованиях по истории повседнев­ности. Здесь оказываются полезными методы работы с ав­тобиографическими текстами, разработанные психологами и социологами, в особенности зарубежными. В частности, одна из таких методик предполагает свободный рассказ, перед которым интервьюер просит интервьюируемого рас­сказать о себе и своей жизни, не умалчивая ни о чем суще­ственном. Сопоставляется повторяемость тем и жизнен-ных коллизий, что позволяет делать обобщения (Девятко 1996: 93).

Исследователи, не располагающие возможностями лично, вслух «задать вопрос прошлому», работают с традиционными письменными памятниками. Среди них они выделяют прежде всего эго-документы – биографии, мемуары, дневники и письма. Именно они позволяют понять человека и его поступки в конкретной си­туации, то, что отличает его повседневность от жизни и поведения других, находящихся в тех же обстоятельствах.

Но у медиевистов и специалистов по более ранней истории, изучающих человека в его «серой обыденности», зачастую нет да­же их – ни писем, ни дневников, ни воспоминаний. На помощь ис­следователю истории повседневности здесь приходит этнология. Приблизиться к чужой культуре можно путем поиска и анализа символических форм – слов, образов, институтов, поступков, – по­средством которых люди проявляли себя. Вот почему для медиеви­ста или специалиста по XVI–XVII вв. главными в реконструкции истории повседневности становятся толкования смыслов и симво­лов, обнаруживаемых при чтении сложившегося корпуса источ­ников.

Пользуясь психологическими приемами вживания («эмпатии») в сокровенное и одновременно банальное, исследователь повсе­дневности неизбежно создает более субъективированное знание, нежели знание, получаемое с помощью традиционного этнографи­ческого или исторического описания. В этом – достоинство и свое­образие данного метода восстановления прошлого. Труд исследо­вателя повседневности – интерпретация чужих мыслей и слов – это всегда «перевод» с чужого эмоционального языка. В этом он бли­зок работе исследователей истории психологии и специалистов по истории частной жизни (Пушкарева 1997).

Теория и методология истории

Труды историков, изучающих чужую эмоциональную жизнь, стилистически отличны от обычных научных трудов неравнодуши­ем, вчувствованностью в жизнь другого, сопереживанием расска­зываемому. В идеале исследования по истории повседневности должны писаться иным языком, в который исследователь может вложить и свое собственное эмоциональное восприятие предметно­го мира, окружавшего человека прошлого.

Этнографический и социологический метод включенного на­блюдения применяется, когда исследователь одновременно собира­ет фактическую информацию и «ведет наблюдение» за ее автором. В этом случае он пользуется информацией из иных источников о контексте написания данного текста этим человеком, например, его возрасте на тот момент, семейной ситуации, психологическом настрое. Анализ стенограммы какого-то важного форума, учиты­вающей реакцию зала, может быть превращен в методику анализа фокус-группы – при изучении повседневности историк часто ис­пользует эти этнолого-социологические методы работы.

Радости и страдания, мечты и надежды людей предшествую­щих поколений часто оставляют лишь случайные следы в истори­ческих источниках, к тому же представленные «зашифрованно». Поэтому иногда единственным способом выйти из тупика стано­вится переоценка тех свидетельств, которые уже использовались раньше в ином ракурсе (скажем, газетных статей и фотографий с целью извлечения деталей и примет обыденного быта), привлече­ние свидетельств иностранцев, которым больше бросаются в глаза культурные отличия в повседневном быту.

Но историк в итоге должен привести свои микроисторические изыскания в единую систему взаимосвязей, только в таком виде маленькие элементы помогут ответить на большие вопросы. Не случайно критики истории повседневности как «трогательных рас­сказов из жизни людей из массы» утверждают, что авторам работ по истории повседневности есть чему поучиться у специалистов по социальной истории – они имеют в виду сложность преобразования множества «историй» в цельную картину.

Пути такого преобразования хорошо известны социологам.

В собранном однородном массиве источников (записях судеб­ных процессов или, например, автобиографиях или агитационных брошюрах) выделяются отрывки текста (так называемые «секвен-

Глава 16. История повседневностей и микроистория 333

ции»), которые структурируются по темам «факт», «контекст», «субъективная значимость для индивида», а затем этот материал подвергается новому анализу с точки зрения повторяемости ин­формации. Большим подспорьем для микроисторика является воз­можность сравнить получаемые им выводы для определения степе­ни типичности ситуации (или реакции) через привлечение иных источников. Но она представляется историку не всегда.

* * *

Обобщая сказанное, подчеркнем: история повседневности воз­никла на волне очевидного самоисчерпания позитивистских прие­мов работы с источниками и устаревания прежних объяснительных парадигм (марксистской, структуралистской). М. Маффесоли, ди­ректор Центра исследований повседневной жизни (Сорбонна), именно так трактуя повышенное внимание к повседневности, об­ращает внимание на то, что аналитик (историк, социолог, антропо­лог) отныне лишен права вещать с позиций «научного превосход­ства», определяя, что истинно, а что ложно. Он не может более планировать, каким должно быть будущее общество. Он (и мы все) – не более чем участники общественной жизни наравне с дру­гими. Мы все – свидетели трудной революции духа, абсолютно не­обходимой, коль скоро мы желаем раскрыть новые формы соци­альности и по-новому осмыслить прошлое.

Структуры повседневности, составляющие почву порядка, вла­сти, познания, определяются специфически организованными дис­циплинарными пространствами общества. Изучая структуры таких пространств, существовавших в прошлом, люди способны по-иному оценить свой каждый настоящий день, его мимолетность, малость, стремительность и в то же время связанность с другими такими же днями, своими и чужими. Каждый из таких дней пред­стает не случайностью, но неотъемлемой частичкой внутреннего содержания, наполнения культурной традиции.

Рекомендуемая литература

Бессмертный Ю. Л. 1996. Человек в кругу семьи. Очерки по истории ча­стной жизни в Европе до начала нового времени. М.

Касавин И. Т., Щавелев С. П. 2004. Анализ повседневности. М.

Лелеко В. Д. 1997. Пространство повседневности в европейской культу­ре. СПб.

334 Теория и методология истории

Людтке А. 1999. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии. Социальная история. Ежегодник 1998/99, с. 77–100. М.

Пушкарева Н. Л. 1997. Частная жизнь русской женщины доиндустри-альной России. X – начало XIX в.: невеста, жена, любовница. М.

Пушкарева Н. Л. 2004. Предмет и методы изучения истории повседнев­ности. Этнографическое обозрение 5: 3–19.

Пушкарева Н. Л. 2011. Частная жизнь женщины в Древней Руси и Мос­ковии. М.

Глава 17 УСТНАЯ ИСТОРИЯ

Развитие исторической науки в XX столетии привело к появлению целого ряда новых направлений, одним из которых стала устная история. Как современная технология сбора исторических источ­ников и самостоятельное научное направление она сложилась по­сле Второй мировой войны. Еще в 1938 г. профессор Колумбийско­го университета, специалист по истории Гражданской войны в США Аллан Невинс призвал своих коллег создать организацию для систематического сбора и записи устных рассказов и мемуаров «видных американцев». Весной 1948 г. по его инициативе был соз­дан Кабинет устной истории для записи мемуаров людей, сыграв­ших значительную роль в жизни Америки. К 1971 г. сотрудники Кабинета собрали 2,5 тыс. записей бесед общим объемом почти в 350 тыс. страниц.

Заметим, что Невинс, первым введший в научный оборот тер­мин «устная история», понимал под ней сбор и использование воспоминаний участников исторических событий. Однако впо­следствии термину придали расширительную трактовку, обозна­чая им как различные виды устных свидетельств о прошлом, так и исследования, написанные на их основе. Популяризация нового направления в США в 1940–1950-е гг. была связана с деятельно­стью американского журналиста Джозефа Гулда. Появившись как узкое направление в рамках прежде всего архивного дела, устная история постепенно завоевала признание профессиональных ис­ториков, нашедших в устных воспоминаниях исключительный источник информации о прошлом. Рождение в 1971 г. журнала “Oral History” («Устная история») и появление несколько позже общества с одноименным названием во главе с одним из пионеров устной истории в Великобритании Полом Томпсоном свидетель­ствовало о стремлении шире использовать новые методики в по­знании общества. Отражая своеобразный протест против «за­стывшей» академической истории, основанной на письменных источниках, устная история в 1970-е гг. получила широкое рас­пространение в западной историографии, а с начала 1990-х гг. – и в российской. С 1997 г. на трех языках выпускает свой журнал “Words and Silences” («Слова и молчание») Международная уст­но-историческая ассоциация.

336 Теория и методология истории

Рождение “oral history” следует рассматривать в контексте со­временных тенденций в социальных науках вообще. Ее появление было обусловлено рядом факторов: во-первых, актуализацией про­блематики, связанной с «недавним» прошлым; во-вторых, развитием звукозаписывающей аппаратуры. Первый звукозаписывающий при­бор (фонограф) был изобретен в 1877 г., а система записи на сталь­ную проволоку – в самый канун ХХ столетия. К началу 1930-х гг. значительно усовершенствованный аппарат стал использоваться на радио, а через десятилетие появилась магнитофонная лента и бо-бинные магнитофоны. В начале 1960-х гг. были разработаны и кас­сетные магнитофоны. В-третьих, появление устной истории было обусловлено методологическими поисками в зарубежной историо­графии, находившейся под влиянием философии экзистенциализ­ма, постмодернизма и традиций социальной истории. Нарастающее разочарование в глобальных историко-теоретических построениях («метарассказах») вызвало к жизни позитивную программу по­стмодерна, нацеленную на участие «интерпретирующего разума», на диалог с познаваемым субъектом. Устная история представ­лялась приверженцам этого направления одним из перспективных направлений исторической науки, позволявшим ей остаться «нау­кой о Человеке во времени».

Истоки устной истории

Устные источники давно служили важным способом передачи ин­формации о прошлом. Передаваемые из поколения в поколение мифы и эпические сказания, легенды и предания предшествовали письменной истории, выступая самой ранней формой историческо­го сознания общества. Но и с появлением письменности устные ис­точники оставались важными свидетельствами прошлого. В V в. до н. э. «отец истории» Геродот активно расспрашивал очевидцев греко-персидских войн, а Фукидид использовал устные источники при написании «Истории Пелопоннесской войны».

В начале VIII в. Беда Достопочтенный в предисловии к своей «Церковной истории народа англов» полагался на устные преда­ния, особенно доверяя сведениям жителей своей родной Нортум-брии. Это доверие к устным свидетельствам разделялось историка­ми до XVIII в. включительно. Даже Вольтер, довольно скептически относившийся к «абсурдным мифам» далекого прошлого, для сво-

Глава 17. Устная история

их трудов собирал не только документальные, но и устные свиде­тельства.

В XIX в. устные источники привлекали в большей степени ли­тераторов, чем историков. Одним из приверженцев устной тради­ции был Вальтер Скотт, в 1802–1803 гг. вместе с Робертом Шорт-ридом составивший сборник «Песни шотландской границы». Чарльз Диккенс намеренно сделал местом своих произведений зна­комый по детским воспоминаниям Лондон. Во Франции Эмиль Зо­ля собирал материалы для романа «Жерминаль», общаясь с шахте­рами из Монса.

Постепенно устные источники берутся на вооружение учены­ми. Например, в трудах Маколея, особенно в «Истории Англии» (1845–1855 гг.), наряду с другими источниками используется и устная традиция. Другой пионер устной истории Жюль Мишле в своей «Истории Французской революции» (1847–1853 гг.) широ­ко использовал устные источники для уравновешивания официаль­ных документов. Сибом Раунтри, развивая метод «наблюдения из­нутри», в исследовании «Бедность» (1901 г.) опирался на прямые интервью, хотя и без цитирования. В более позднем труде «Безра­ботица» (1911 г.) он уже использовал цитаты из записей интер­вьюеров. Беатриса Вебб в монографии «Кооперативное движение в Британии» (1891 г.) и позднее, работая с мужем Сиднеем Веббом над «Историей тред-юнионизма» (1894 г.), систематически собира­ла устные свидетельства. Именно они разработали метод периоди­ческих полевых исследований, арендуя в этих целях жилье в каком-либо провинциальном городке (Томпсон 2003: 40–57).

Со второй половины XIX в. ведущей тенденцией в рамках процесса профессионализации истории стала документальная традиция. Под девизом «Нет документов – нет истории» развитие научной критики источников, а затем утверждение позитивизма привели к установлению в историографии своеобразного «культа факта», опиравшегося на представления о безусловной достовер­ности письменного документа. Хотя методология проведения ин­тервью была более или менее отработана, отсутствие звукозапи­сывающих устройств ставило вопрос о точности письменного текста интервью.

Однако ко второй половине ХХ в. зародились серьезные со­мнения в абсолютизации документального метода. Например, анг-

Теория и методология истории

лийский философ и историк Древней Британии Р. Дж. Коллингвуд в своей «Идее истории» (1946 г.) призвал к критическому анализу и сопоставлению различных источников для установления истори­ческих фактов. Один из основателей школы «Анналов» Марк Блок, сочетавший архивные поиски с изучением формы полей, географи­ческих названий и фольклора, много беседовал с крестьянами французской глубинки.