Предмет изучения истории повседневности

Как остроумно заметила в начале 1990-х гг. германский этнограф и антрополог К. Липп, похоже, в литературе «существует столь же много “повседневностей”, сколько есть авторов, ее [повседнев­ность] изучающих». Изучение повседневной жизни есть попытка вникнуть в человеческий опыт, потому вопрос о содержании поня­тия «повседневность» предполагает вопрос о том, какой человече­ский опыт при этом следует рассматривать, а какой нет.

Специалисты по истории социальных конфликтов и движений полагают, что сопротивление насилию, если оно ежедневно или хо­тя бы систематично, тоже есть часть истории повседневного. С та­кой точки зрения, повседневность с неизбежностью должна вклю­чать «формы поведения и стратегии выживания и продвижения, которыми пользуются люди в специфических социально-полити­ческих условиях», в том числе и самых экстремальных. Едва мы сталкиваемся с повторяемостью исключительного – оно, это ис­ключительное, «оповседневливается», становится частью нашей жизни и предметом изучения. Поэтому постановка таких тем, как повседневность военной поры или времени революций, вполне оп­равданна.

Этнографы обычно говорят о повседневности, имея в виду «быт» – то есть традиционные формы личной и общественной жизни, «повторяющиеся, устойчивые, ритмичные, стереотипизиро-ванные формы поведения». Однако история повседневности не равна истории быта, она шире ее, хотя историки повседневности многое позаимствовали у этнографов и «бытописателей» XIX в.: интерес к типично этнографическим темам – исследованию жили­ща, системы питания, стиля одежды и т. д. Этнографический метод включенного наблюдения позволяет историкам приметить такие стороны жизни людей, от которых не остается следов в историче­ских, документальных источниках. Однако принципиальное отли­чие изучения повседневности от этнографических исследований быта состоит в понимании значимости событийной истории, в стремлении показать многообразие индивидуальных реакций на череду политических событий.

Взгляд через призму повседневности позволяет увидеть историю в другой перспективе. Например, исследования по­вседневной жизни 1930–1950-х гг. в Германии открыли для историков несколько неожиданный факт: в субъективном

Теория и методология истории

восприятии населения окончание войны как неблагополуч­ного периода жизни и возвращения к «нормальному» прихо­дится не на 1945, а на 1948 г., – год проведения денежной реформы (Lipp 1993).

Исследователь истории повседневности всегда имеет в виду подвижное, изменчивое время, в котором полно случайных явле­ний, влиявших на частную жизнь, менявших ее. Именно в триви­альной обычности витают мысли и чувства, зреют замыслы, ситуа­ции, рождается эксперимент. Историка повседневности интересует, как это происходит. Этнограф воссоздает быт, историк повседнев­ности анализирует эмоциональные реакции, переживания отдель­ных людей в связи с тем, что его в быту окружает. Он ищет ответ на вопрос, как случайное становится вначале «исключительным нормальным», а затем и распространенным.

Самое скрупулезное описание быта не способно представить мужчину или женщину прошлого, наделенных замыслами, которые осуществились, или мечтами, которые не удалось реализовать. Быт всегда выглядит медленно и мало изменчивым, сопротивляющимся переменам. Любая из книг русских бытописателей XIX в. и совет­ских этнографов представляла человека раз и навсегда скованным рамками жизненного сценария, вырваться за пределы которого ему было нелегко. Но ведь отдельные люди вырывались. И они делали историю. Вот почему в центре внимания историка повседневности не просто быт, но жизненные проблемы и их осмысление теми, кто жил до нас. История повседневности в изучении ментальных мак­ропроцессов есть форма историоризации коллективного бессозна­тельного (а не этнографическая картинка конкретно-бытовых на­выков и обыкновений).

Каковы механизмы возникновения новаций в укорененных и привычных структурах? Что заставляет сближаться новые и тра­диционные формы (нормы) социального действия, почему одни из них устойчивее других? Это тоже круг вопросов историков повсе­дневности.

Историки повседневности проблематизируют изучение быта и «историю эмоций» малых, дискредитируемых социальных групп, их прозу жизни и переживания (а не только основных классов: дворян, крестьян, рабочих, предпринимателей, священников, – как это делалось ранее). Сопрягая осмысление повседневного с поли­тической культурой личности, новое направление заставляет выяс-

Глава 16. История повседневностей и микроистория 327

нять, насколько индивидуальное восприятие человека влияет на его обыденную жизнь, в том числе в сложившейся политической сис­теме. Историку повседневности «важно представлять пределы са­модеятельности индивида в разные эпохи и механизм формирова­ния его решений, особенно тех, которые расходились с нормой. Именно взаимодействие стереотипного и индивидуального высту­пает сегодня, пожалуй, как самое интригующее при изучении исто­рии общества…» (Бессмертный 1996: 12).

В отличие от культурологических и этнологических работ, в трудах по истории повседневности, основанных на микроанализе, авторы стремятся к меньшей географической и временной локали­зации. Они обрисовывают часто небольшой регион, малый период времени, описывают крохотную группу людей – но их работа предполагает углубленность анализа за счет жизненных историй представителей разных возрастных, профессиональных, половых и других социальных когорт. Историку повседневности важны «се­ти» их взаимосвязей и взаимодействий в частной, домашней, а также внедомашней, в том числе производственной, жизни.

Если юристов интересует общая официально-правовая регла­ментация поведения людей, если этнографы выявляют в ней эле­менты обычного права, то историк повседневности (не упуская из виду этого общего контекста) ставит перед собой задачу понять и объяснить групповые и индивидуальные реакции отдельных лю­дей на существовавшие в их время правила и законы. Он пере­проверяет действенность тех установлений, что были зафиксиро­ваны или считались неписаными, определяя, какие из них соблю­дались, а какие нет.

В традиционной науке «быт», «бытовая сфера» противопостав­ляются (вместе с досугом, свободным временем и т. п.) «труду», сфере производственной. Большинство отечественных исследова­телей по неизвестно как сложившейся «традиции» подразумевают под повседневностью главным образом сферу частной жизни и только некоторые включают в сферу анализа и жизнь трудовую, те модели поведения и отношения, которые возникают на рабочем месте. Однако социологи и этнографы обеими руками за понятия «производственного быта» и «повседневности труда». Исследова­тель повседневности ставит задачу изучения связанности труда и досуга, монотонной обыденности и праздников, каждодневных обстоятельств работы и стремления найти в редкие минуты отсут-

Теория и методология истории

ствия контроля над вовлеченностью в трудовой процесс возможно­сти, например, для перекуров и отдыха, иными словами, включает производственный быт в сферу повседневного. Среди тем, связан­ных с «повседневностью работы», и такие как мотивация труда, отношения работников между собой, их взаимодействия (в том числе и конфликтные) с представителями администрации и пред­принимателями.

Бесспорно, к изучению повседневного относятся:

• событийная область публичной повседневной жизни, как крупные потрясения, пути приспособления людей к событиям внешнего мира, так и мелкие частные события, их место в жизни отдельных индивидов и их групп;

• эмоциональная сторона событий и явлений, переживание обыденных фактов и бытовых обстоятельств отдельными людьми и группами людей;

• обстоятельства частной, личной домашней жизни, быт в са­мом широком смысле и все, что связано с личным отношением к нему рассказчика (автора документа, источника).

Ставшее социологической классикой определение повседнев­ной жизни как «реальности, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного ми­ра» (Бергер, Лукман 1995: 38) малоизвестно историкам. Это опре­деление подчеркивает двойственную природу повседневности: ее реальность организуется вокруг того, что являет собой «здесь» и «сейчас» для каждого конкретного человека, и потому глубоко субъективна. Но одновременно повседневная жизнь представляет собой мир, в котором человек живет и взаимодействует с себе по­добными.

Историк и социолог обладают инструментами анализа опреде­ленного явления не только в индивидуальном контексте (страсти, аффекты, депрессии и т. п.), но и в контексте социально-хроно­логическом, политическом, этнокультурном и т. д. Историк может проследить, как на обломках одного уклада жизни и одной обы­денности в результате их разрушения возникает новая обыденность и повседневность, которая по сравнению с предыдущей кажется странной и «неповседневной». Подобный анализ содержит в себе перспективу прогнозирования будущего, поскольку позволяет про­следить развитие системы ценностей, роль в этом отдельных лич­ностей, пытавшихся и пытающихся «изменить жизнь» как в госу-

Глава 16. История повседневностей и микроистория 329

дарственном масштабе, так и на локальном уровне, как в прошлом, так и сегодня.

Не стоит забывать и того, что повседневность – всегда, во все эпохи, во всех культурах «имела пол», то есть была гендерно де­терминирована. Именно поэтому феминистски ориентированные исследователи настаивают на необходимости отдельного изучения структур повседневности женщин и мужчин (Пушкарева 1997; см. предыдущую главу). Содержание обыденной жизни мужчин и женщин, непризнанных сексуальных меньшинств и трансвеститов всегда было разительно отличным. Лишь в последние десятилетия, в XXI в., берет начало явление, именуемое условно «гендерной ре­волюцией». Ее содержанием является ослабление поляризации со­циально-половых ролей, сближение социальных интересов и сис­тем ценностей (аксифосфер) разных полов, конвергенция норм по­ведения и социальных ожиданий, языков вербального и невербаль­ного общения мужчин и женщин. Мужчина больше не «добытчик», сокращаются его права, появляются новые обязанности. Женщина яснее осознает особость своих социальных интересов и умеет их самостоятельно отстаивать. Вместе с ослаблением гендерной поля­ризации более схожими становятся структуры повседневности мужчин и женщин. В какой мере и насколько – изучают социологи, социопсихологи, а историки предоставляют сравнительный мате­риал с предшествующими эпохами.