Математическое моделирование

ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ.

КЛИОДИНАМИКА

Мыслители прошлого и современные ученые много спорили о том, может ли история быть такой же наукой, как физика или биология. История, конечно, состоялась как описательная наука, и источниковедение – не менее трудный и технический предмет, чем, скажем, материаловедение. Но физика и другие естественные науки совершили переход от описательной к теоретической, «объ­яснительной» науке. В XIX в. на волне впечатляющих успехов ес­тественных наук многие думали, что вскоре наступит черед и исто­рии. Лев Толстой, например, посвятил этому вопросу вторую часть эпилога «Войны и мира». Но этого не произошло. Кстати, многим другим общественным/гуманитарным дисциплинам – экономике, социологии, антропологии, лингвистике – удалось преодолеть этот барьер, а истории – нет.

Большинство мыслителей пришли к заключению, что между историей и естественными науками есть качественная разница, по­тому что исторические процессы слишком сложны, да и по сути своей отличаются от физических и биологических процессов (см. об этом главу 18 настоящего издания). Так думал один из влия­тельнейших философов ХХ в. Карл Поппер (Popper 1957; 1993). По-видимому, многие современные исследователи придерживают­ся подобной точки зрения. Тем не менее авторы исторических книг (включая «Выбирая свою историю», см.: Карацуба и др. 2005) все­гда как-то объясняют логику событий, которые они описывают. Никто не ограничивается сухим изложением фактов; какая-то тео­рия процесса, пусть явно не вербализуемая, обитает на задворках сознания автора. Но по-настоящему что-то объяснить без общих законов (в широком смысле этого слова) невозможно – в этом фи­лософы едины.

Если объективных законов нет, то успех исторического труда определяется в большей степени литературным талантом автора, чем его аналитическими способностями или его научным авторите­том (аргументы академика выглядят более убедительно, чем дово­ды кандидата исторических наук), либо идеологическими установ-

448 Теория и методология истории

ками, превалирующими в обществе на данный момент. Собствен­но, так обычно и происходит в традиционной исторической науке. Неудивительно, что в последние десятилетия часто приходится слышать о кризисе исторической науки как в России, так и за ру­бежом.

Яркое свидетельство кризиса российской истории – катастро­фический успех «Новой хронологии» Фоменко и его последовате­лей, который поначалу оказался полной неожиданностью для про­фессиональных историков. Оказалось, что читающая публика в своей массе предпочла пойти (хотя бы и временно) за очевидны­ми (для любого мало-мальски сведущего в истории человека) фаль­сификаторами, чем за историками-профессионалами.

Претензию к традиционной истории можно сформулировать так. Где тот процесс, с помощью которого одни гипотезы отверга­ются в пользу других? Если историки отказываются участвовать в этом процессе, то стоит ли удивляться, что найдутся желающие из­вне? Проиллюстрируем эту проблему на примере Римской истории. Историки выдвинули сотни различных гипотез, которые объясня­ют, почему Римская империя пала. Хуже всего то, что список гипо­тез не уменьшается со временем, а только растет. Это как если бы на уроках физики учитель рассказывал нам не только о молекуляр­ной теории тепла, но и о теории флогистона, а затем заключал, что и у той и у другой теории есть свои приверженцы (а еще хуже было бы, если бы мы склонялись к той теории, которая описана в более «цветистых» терминах).

Весь ход науки, по тому же Карлу Попперу (1902–1994), за­ключается в том, что какие-то теории отвергаются, а другие под­тверждаются. Этого не происходит в истории, а если и происходит, то по соображениям моды или политической корректности, когда некое объяснение отвергается, потому что оно не соответствует идеологическим установкам общества или его влиятельного сег­мента.

На самом деле, конечно, не все так плохо, и в исторической науке происходит свой тектонический сдвиг (именно поэтому, ко­гда мы говорили о кризисе, речь шла о кризисе традиционной ис­торической науки). Была ведь французская школа «Анналов», воз­можно, наиболее влиятельное историческое течение прошлого ве­ка. Когда это течение выдохлось, эстафета перешла к «новой» экономической истории – направлению, которое потом оформи-

Глава 23. Математическое моделирование. Клиодинамика 449

лось как клиометрия (см. выше главу 22; см. также: Williamson 1991). Это течение может даже похвастаться своими нобелевскими лауреатами.

Приведем лишь один пример реальных достижений клиомет-рии. До середины прошлого века среди ученых-обществоведов ца­рило мнение, что экономические системы, основанные на труде ра­бов, в принципе менее эффективны, чем системы, основанные на свободном труде. Однако когда экономические историки, среди ко­торых был и будущий нобелевский лауреат Роберт Фогель (1926–2013), проанализировали большой массив данных, имею­щихся для США, они обнаружили, что рабы производили сущест­венно больше продукции за единицу времени, чем свободные фер­меры (Fogel, Elton 1983). Этот результат вызвал бурю протеста как среди историков, так и среди широкой среды интеллектуалов. Он полностью противоречил идеологическим установкам как либера­лов, так и марксистов, – тут правые и левые были едины. Результа­ты Фогеля и других были проверены и перепроверены. Еще боль­ший массив данных был привлечен, методы анализа были усовер­шенствованы. А общий вывод остался тем же. Усовершенствован­ные модели и данные показали, что в количественном выражении преимущество рабского труда над свободным на американских плантациях было даже выше, чем было оценено первоначально. И этот вывод был широко признан научным сообществом. Получа­ется, что хозяйственная система, полностью неприемлемая по мо­ральным соображениям, тем не менее, может быть более эффек­тивной экономически (Там же).

Чем этот пример знаменателен? Тем, что были выдвинуты аль­тернативные гипотезы, проведена большая эмпирическая и теорети­ческая работа и на этом основании одна из гипотез была отвергнута в пользу другой. И это несмотря на то, что всем участникам противо­стояния, включая сторонников гипотезы большей эффективности раб­ского труда, очень не хотелось верить в эту гипотезу (куклукскланов­цев среди них не было). Значит, тот процесс, в результате которого одни гипотезы отвергаются в пользу других (то есть, попросту говоря, научный метод) возможен и в исторических приложениях.

Понятно, что человека, по-настоящему убежденного в том, что история не может быть наукой, вышеизложенный пример ни в чем не убедит. Любой консенсус, достигнутый группой «немолодых белых мужчин среднего класса», конечно же, просто результат их социальной запрограммированности или выполнения ими заказа

450 Теория и методология истории

правящей верхушки. Если объективного знания нет, то и наука в обычном понимании невозможна. Кстати, постмодернизм в гума­нитарных дисциплинах – не единственное современное антинауч­ное движение. У биологов в Америке, например, есть своя Немези­да – сторонники так называемой «Науки о Сотворении Мира» (кре­ационизма), учения, которое отвергает, в частности, теорию эво­люции (да и большую часть геологии). Однако большинство скептиков не принадлежат к классу людей, отрицающих объектив­ное знание, с кем дискуссия в принципе невозможна.

Первая реакция на проблему математической истории – а где тут предмет теоретического знания, то есть что можно моделиро­вать? Если история не более чем собрание каких-то фактов, то ос­новные вопросы будут такими: «А было ли Ледовое побоище?» или «А умертвил ли Ричард Глостерский своих племянников в Тау­эре?» Но есть ведь и другие вопросы: почему же пала Римская им­перия? Какие общие причины и закономерности объясняют крах больших аграрных государств (объяснение класса событий, а не единичного факта)?

Вторая реакция – как можно выдвигать теории, да и еще пы­таться описывать эти теории математическим языком, когда оче­видно, что история хаотична и полна случайностей, что в ней при­сутствует гигантский субъективный фактор, ведь никто не отменял свободу воли. Для многих история – это «каша» событий, без осо­бых причин и закономерностей. Ход истории – процесс чрезвычай­но сложный и многофакторный, люди обладают свободой воли, и поведение отдельно взятого человека в принципе непредсказуе­мо. Однако из этого не следует, что поведение больших людских масс полностью непредсказуемо. Когда мы думаем об успехах фи­зических наук, нам в первую очередь приходят на ум ньютоновская механика и объяснение движения планет. Ясно, что в истории ни­чего подобного нет и не будет. Но, впрочем, и в естественных нау­ках такие примеры идеально предсказуемой динамики чрезвычайно редки. Более продуктивна метафора из биологии. Представьте себе реальный лес: холмы и низины, ручьи и лужи, множество растений разного вида и размера – от мхов до дубов, их едят разнообразные насекомые, тех едят птицы. Вокруг бегают мыши и зайцы, растут грибы и плесень, ползают черви. В общем, полная неразбериха.

Казалось бы, какие могут быть закономерности в хаосе приро­ды? Стоя в реальном лесу и видя всю его сложность и многообра-

Глава 23. Математическое моделирование. Клиодинамика 451

зие, естественно предположить, что колебания численности разных организмов будут чрезвычайно хаотичными, случайными. Для большинства популяций так оно и есть. Однако, тем не менее, на определенном уровне это биологическое сообщество предсказуемо. Например, лиственничные леса в горах Швейцарии каждые 8–9 лет желтеют и «лысеют» – теряют все иголки, к неудовольст­вию туристов. Оказывается, на этих горных склонах живут опреде­ленные гусеницы, численность которых достигает пика каждые 8,5 лет. На пике насекомые пожирают все иголки деревьев, а затем в течение 3–4 лет их численность падает в 100 000 раз! После этого начинается популяционный подъем и новый цикл. Практически каждый лесной массив мира, особенно в северных широтах, имеет своих «жуков-вредителей», среди которых наблюдаются периоди­ческие вспышки размножения (Turchin 2003).

Данные циклы вызываются одним и тем же общим экологиче­ским механизмом. Причем всего лишь двадцать лет назад экологи серьезно рассматривали более дюжины общих гипотез, объясняю­щих циклы. Но за последние два десятилетия в результате матема­тического моделирования гипотез, полевых экспериментов и син­теза теорий с данными большинство альтернативных объяснений были отвергнуты (Turchin 2003).

Человеческие общества сложны, но неочевидно, что они на по­рядки сложнее, чем целые экосистемы. Конечно, у людей есть сво­бода воли. Но это не значит, что поведение людей труднее предска­зать, чем поведение какого-нибудь жука с «двумя извилинами» в мозгу. Энтомологи, которые посвятили многие тысячи часов на­блюдению за насекомыми, отмечают их непредсказуемость. Они ведут себя так, как будто у них в мозгах встроен генератор случай­ных чисел. Люди тоже могут вести себя по-разному в одной и той же ситуации, но обычно у нас есть понимание, чем обусловлен тот или иной выбор. Создается впечатление, что люди более предска­зуемы, чем насекомые!

В качестве примера наиболее разработанной теоретической концепции в области математической истории можно привести де­мографически-структурную теорию (Goldstone 1991; Turchin 2003; Нефедов 2005; Коротаев 2006, Turchin, Nefedov 2009). В результате исследований нескольких авторов (многие из которых пришли к этому выводу независимо друг от друга) выяснилось, что дли­тельный демографический рост в аграрных обществах неизбежно

Теория и методология истории

вводит их в кризис (подробно об этом см. также в главе 10 настоя­щего издания).

Собственно, эта идея была высказана уже Мальтусом (1766– 1834) более двух столетий назад, но Мальтус был не вполне прав в одном. В соответствии с его теорией, рост численности населения выше уровня, на котором население может прокормиться при дан­ной степени развития аграрной технологии (так называемая «ем­кость среды»), приводил к кризису напрямую, посредством эконо­мических факторов: падающей реальной заработной платы и душе­вого потребления, вызывающих увеличение смертности и падение рождаемости. Отметим, что в ряде случаев, например в традицион­ном Китае, именно это зачастую и наблюдалось (см., например: Нефедов 2002; 2003).

Однако такая непосредственно мальтузианская модель может объяснить социально-демографические коллапсы сложных доинду-стриальных социальных систем далеко не всегда. В работах Дж. Голдстоуна было показано, что нередко механизм кризиса мо­жет быть значительно более сложным. В частности, очень важную роль может играть перепроизводство элиты, то есть утяжеление верхушки социальной пирамиды. В результате демографического роста и перепроизводства элиты налоговые поступления государ­ства ужимаются, а расходы, наоборот, растут. В результате госу­дарство становится банкротом, теряет контроль над аппаратом принуждения (армия, полиция), что приводит к краху государства и обычно затяжной гражданской войне (Goldstone 1991).

Социополитическая нестабильность напрямую влияет на демо­графию (высокая смертность и эмиграция, низкая рождаемость), а также подрывает продуктивную инфраструктуру общества (Tur-chin 2003; Турчин 2007). Численность населения падает, элиты час­тично истребляют себя в гражданских войнах, а частично скатыва­ются вниз по социальной лестнице. В какой-то момент общество находит новое равновесие, и цикл начинается сначала. В результате мы имеем «вековые циклы» в численности населения и социополи-тической нестабильности. Период этих циклов – два-три столетия, но нужно отметить, что это не математические циклы с точной пе­риодикой. Вековые циклы возникают в результате внутренних причин и могут быть нарушены внешними силами. Поэтому осо­бенно четкие циклы наблюдаются в очень больших империях (как Китай) или островных государствах (как Англия). В небольших го-

Глава 23. Математическое моделирование. Клиодинамика 453

сударствах внутренняя динамика менее значима, чем поведение крупных соседей. Завоевание новых территорий также может на­рушить периодичность, удлинив фазу роста. Например, Россия ис­пытала аномально длинный цикл в период Романовской династии за счет завоевания с последующей колонизацией гигантских степ­ных территорий.

В зависимости от начальных и внешних условий циклы в аг­рарных, доиндустриальных обществах могут развиваться по-разному, в то же самое время исключений из общего правила прак­тически нет. Везде при превышении нагрузки на естественную сре­ду демографический подъем сменяется кризисом. На данный мо­мент выполнен ряд частных исследований динамики западноевро­пейских государств (Англия и Франция в Средние века и Новое время, Римская империя), России (от Киевской Руси до Октябрь­ской революции), Китая и Ближнего Востока (Месопотамия и Еги­пет). Все исследования подтверждают прогнозы демографически-структурной теории (Turchin 2003; Нефедов 2005; Коротаев 2006; Турчин 2007; Turchin, Nefedov 2009; Коротаев и др. 2010).