Пишу я и читаю по-английски, но мечтаю всё ещё по - амхарски

Ханна Гиоргис

Творческий человек находится в затруднительном положении, если его семья владеет сразу несколькими языками: моим родственникам очень нравится, что я пишу, но, кажется, делаю я это не для них

Первый язык, на котором я научилась говорить, под чутким присмотром моей заботливой бабули, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй из семитских языков по количеству говорящих на нём после арабского) связал нас с ней тогда и до сих пор служит неким живым кабелем для наших семейных разговоров на расстоянии. Нас разделяют тысячи миль, океаны и гражданство. Но, когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык передаёт нашу любовь через моря.

При помощи слов я выражаю своё видение мира, делюсь тем, как преодолеваю трудности и как отдыхаю. Слова создают комфорт, порядок и структурированность. А пишу я с тех самых пор, как узнала, что писателям платят, по крайней мере, в теории, просто чтобы осмыслить происходящее.

И для меня, как для дочери эфиопских и эритрейских иммигрантов, рождённой в Америке, самыми понятными в разговоре словами являются английские. Грамматике, которую я с лёгкостью могу подчинять своей воле, я научилась в американских школах, при помощи поверхностных указаний учителей, что старались подчинить себе мой иммигрантский язык. Классический литературный канон, который я усвоила ещё в детстве, и книги, что до сих пор возглавляют списки рекомендованной литературы, представляют интерес для тех белых авторов, для кого английский язык - это лишь утверждение, а не вопрос. Но иногда я всё ещё мечтаю на амхарском. В те моменты, когда самые искренние чувства становится трудно описать, в силу вступает живое амхарское воображение.

Когда в январе этого года я впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию, мой младший кузен Кидус с замиранием сердца смотрел на меня, широко раскрыв глаза. Он сказал, что узнал о моей     писательской деятельности: увидел мои статьи в Фейсбуке и прочитал их все. Затем, сделав небольшую паузу, Кидус снова взглянул на меня, его воодушевление сменилось лёгким чувством вины. Понизив голос, он добавил, что прочитал все мои произведения, несмотря на то, что почти ни слова в них не понимал. Скрытое обвинение повисло в воздухе: «Ты пишешь на английском, твои статьи не для меня».

Для деятеля искусства в диаспоре выбор языка, на котором ты будешь творить, влечёт за собой некоторые последствия. Судано - американская поэтесса Safia Elhillo называет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубано - американский писатель Gustavo Pérez Firmat, что пишет на двух языках: английском и испанском - сказал NPR: «Мне кажется, свободно этими языками я не владею… И в том, и в другом мне не хватает слов».

Я наткнулась на Perez Firmats Bilingual Blues, собрание сочинений 1995 года, спустя десять лет после его выпуска. Будучи новичком в старшей школе, очарованным литературой, но лишь начинающим любить поэзию, я нашла отражение своих мыслей в его задумчивых размышлениях о диаспоре:

“Один тот факт, что я пишу тебе по-английски, заведомо искажает содержание послания. Вот в чём вопрос: как объяснить тебе, что я не нахожусь во власти английского языка, хотя предан ему, как никто другой?”

А ведь это чистая правда, я никак не могу определиться с тем, какой язык выбрать для объяснения. Английский - самый простой вариант: мы с ним бок о бок проводим каждый день. Однако это не тот язык, на котором я люблю. Амхарский более вязкий, более сладкий; он не торопится вырваться наружу. Но ни читать, ни писать я по - амхарски больше не могу: алфавит, что висит у меня над кроватью, имеет скорее декоративное, чем дидактическое назначение. Эритрейская Тигринья избыточна, в ней очень трудно ориентироваться. Даже моя мама, чья семья родом из северо - тиграйского района Эфиопии, граничащего с Эритреей, не говорит на Тигриньи. Так что, находясь на культурно - лингвистическом распутье, я пытаюсь объединить сознание народов при помощи языка во времени и пространстве.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, вкладывающих всю свою душу в искусство. На любом доступном им языке они способны в полной мере описать запутанность тех историй, что несут в массы.

Я читала произведения африканских авторов, в которых колониальные языки подвергали критике государственный строй самих стран - колонизаторов с континента, а такие латиноамериканские писатели, как Junot Diaz, например, отказались выделять испанские слова курсивом, чтобы обозначить их иностранное происхождение.

Я знаю, что могу опираться на работы этих и многих других писателей - иммигрантов как на образцы упорства и примеры пересмотра ограничений английского в качестве языка для фиксации опыта иммигранта. В те моменты, когда английскому не удаётся передать суть наших историй, мы в своих трудах как бы “возвращаемся к истокам” в устной форме - и, в конце концов, любовь наших семей преодолевает любые языковые барьеры.

№ 289