Я читаю и пишу по-английски, но всё ещё мысленно возвращаюсь к амхарскому

 

Ханна Джорджис

Сложно творить, когда ты из семьи, где люди говорят на разных языков: родители в восторге, что я пишу, но думают, что я пишу не для них.

 

Первый язык, на котором я заговорила – под чутким руководством моей бабушки, которая во мне души не чаяла – был амхарский. Официальный язык Эфиопии и второй по распространённости семитский язык после арабского, тогда он нас крепко связывал. И до сих пор он остаётся неким связующим звеном в нашей семье: мы находимся в тысяче миль друг от друга, на разных континентах, в разных государствах, но когда мы созваниваемся, именно амхарский помогает нашей любви преодолеть все границы.

Мировоззрение структурируется через слова. Они влияют на то, как я справляюсь с проблемами, и даже на то, как отдыхаю. Слова успокаивают меня: всё вокруг на своих местах.

Я начала писать ещё в те времена, когда не знала, что авторам за это платят (по крайнее мере, в теории), и пишу до сих пор. Я делала это просто для того, чтобы хоть как-то применить всё то, что в нас «вдалбливали» в школе.

Родом я из семьи эфиопо-эритрейских иммигрантов, но родилась в Америке. Поэтому слова, которые я знаю лучше всего, – это английские слова. Грамматику, которую я легко могу подчинить своей воле, я выучила уже здесь. Учителя относились к нам тогда с неким пренебрежением, но требовали, чтобы наш язык соответствовал общепринятой норме. Книги, которые я читала в детстве и воспринимала как классический литературный канон, книги, которые и сейчас возглавляют рейтинги лучших книг, – все их авторы – белые люди. У них не возникало сомнений, на каком языке писать.

Но я всё ещё мысленно возвращаюсь к амхарскому. Когда я думаю о чём-то сокровенном, что глубоко внутри меня и что трудно выразить, в моей голове оживают его образы.

В январе этого года я снова приехала в Эфиопию – впервые почти за 10 лет. Мой маленький двоюродный брат Кидус смотрел на меня во все глаза и как-то очень волновался. Сказал, знает, что я пишу – видел мои статьи на Facebook и прочитал их все. Он замолчал на секунду, затем снова посмотрел на меня: волнение сменилось виноватым видом. Очень тихо он сказал, что прочитал статьи, но не совсем всё в них понял. И эта мимолётная фраза тогда гулко прозвучала в моей голове, словно обвинение: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Если ты член диаспоры, то выбрать язык, на котором тебе писать, очень сложно. Сафия Эльхильо, поэтесса суданско-американского происхождения, называет себя «предательницей языка», потому что пишет она на английском, а не на родном арабском. Кубинско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал в интервью Национальному Общественному Радио^[1]: «У меня такое чувство, будто я не владею ни одним из них... Я не могу выразить то, что чувствую, ни на том, ни на другом языке».

Однажды я наткнулась на его «Двуязычный блюз» – сборник стихотворений, изданный в 1995 году – ровно 10 лет спустя. Это был мой первый год в старшей школе; я совершенно влюбилась в литературу, но мои отношения с поэзией только начинались. И я буквально увидела себя в его размышлениях на такую близкую мне тему:

 

Писать – пишу я по-английски.

Но он не может передать

того,

Что я хотел тебе сказать.

Как объяснить тебе,

Что я чужой –

Ему, и миру, и себе?

Как донести, что весь покой

я потерял отныне на Земле?

 

И на самом деле, никогда не знаешь, какой язык использовать, чтобы объясниться. Английский – самый простой вариант: в эту среду я погружена ежедневно. Но любовь как чувство у меня крепко связана с амхарским – он такой благородный, так приятно звучит. Правда, нужно время подумать, чтобы что-то произнести на нём. Но я уже разучилась читать и писать: алфавит, который висит над моей кроватью, уже больше украшение интерьера, нежели нечто, на что смотришь и запоминаешь или освежаешь это в памяти.

Тигринья, главный язык Эритреи^[2] очень богат и труден для понимания. Даже моя мать, чья семья родом из региона Тыграй, который находится на севере Эфиопии и граничит с Эритреей, не говорит на языке тигринья.

И, осознавая всё это, я пытаюсь понять и связать язык, время и пространство воедино.

Мне придаёт силы то, что есть писатели и творцы, которые вкладывают своё самое что ни на есть подлинное «я» в то, что делают – на любом языке, который им доступен или который способен передать всё то, что им нужно донести.

Я знаю и вижу, что африканские писатели нацеливают свою литературу на критику того самого Запада, который пытается установить рамки и диктовать им свои правила^[3], но, который, однако, «воспитал» большинство из них, дав им образование. Или, например, некоторые латиноамериканские авторы, такие как Джуно Диас, который отказывается выделять курсивом испанские слова, чтобы не делать их «чужими».

Знаю, что творчество этих и других авторов-иммигрантов всегда мне поможет. В нём – мудрость сопротивления и переосмысления границ английского языка, который сопровождает иммигрантов всю жизнь. А когда английский не выдерживает силу наших историй, мы можем «переадресовать» их в сторону малой родины. Ведь любви наших семей не страшны никакие преграды. Языковые – в том числе.

 

№ 61

 

Я читаю и пишу на английском языке, но до сих пор мечтаю на амхарском.

Ханна Гиоргис

Сложно быть писателем когда в семье говорят на разных языках: мои родные любят мои работы, но думают, что я пишу не для них.

Моим первым языком, выученным под чётким руководством обожавшей меня бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии(и второй по популярности язык семитов после арабского) соединил нас и до сих пор является связующей нитью для моей семьи. Нас разделяют тысячи миль, паспорта и океаны, но когда мы звоним друг другу, то именно амхарский через все преграды передаёт нашу любовь.

Слова формируют то, как я смотрю на мир, решаю проблемы и отдыхаю. Они дают мне покой, порядок и структуру. Я пишу это всё потому, что я стала писателем до того как узнала, что им платят(хотя бы в теории).

Но, как дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, родившаяся в Америке, лучше всего я знаю слова на английском. Я без проблем пользуюсь грамматикой: в этом мне помогло поверхностное обучение в американских школах, требовавших, чтобы я говорила как все остальные. Каноничная классическая литература, которую я читала ещё будучи ребёнком, а также книги, которые до сих пор рекомендуют к прочтению в первую очередь, были написаны белыми авторами, для которых выбор английского языка для своих произведений никогда не вызывал сомнений. Но иногда я всё ещё мечтаю на амхарском и мои самые глубокие и непонятные чувства берут свои яркие образы именно из него.

Когда я в январе впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию, мой кузен Кидус посмотрел на меня своими широкими и любящими глазами и сказал, что знает, что я стала писателем: он увидел мои статьи на Facebook и прочёл их. Он сделал паузу перед тем как вновь посмотреть на меня, а его восторг сменился небольшим чувством вины. Тихим голосом, он рассказал что он прочитал всё, несмотря на то что не смог полностью понять мои работы. Неловкое чувство вины повисло в воздухе: ты пишешь на английском, значит статьи не для меня.

Писателю из диаспоры выбор языка для своих произведений даётся с большим трудом. Суданско-американский поэт Сафия Эльхилло называет себя «предателем языка» за написание на английском (а не арабском). Кубано-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий и на английском, и на испанском, рассказал NPR: «У меня есть ощущение, что ни на одном из языков я не говорю свободно… Слова подводят меня в обоих языках».

Я наткнулась на “Билингвальный блюз” Перес Фирмата, сборник поэм 1995 года, через 10 лет после его выпуска. Новичок высшей школы, влюблённый в литературу, но только начинающий любить поэзию, я увидела себя в его задумчивой диаспорической медитации:

Факт того, что я
пишу вам
на английском,
уже фальсифицурует то, что я
хотел вам сказать.
Моя тема:
как объяснить вам, что я
не принадлежу английскому,
хоть я и не принадлежу ничему другому

Конечно, я не знаю какой язык мне использовать для объяснений. Английский - самый простой вариант, я плаваю в нем каждый день. Но английский - не единственный язык, который я люблю. Амхарский густ и сладок, он требует времени для того, чтобы слова сошли с языка. Но я больше не могу читать или писать на нём: алфавит, свисающий над моей кроватью теперь больше декоративный, чем дидактический. Эритрийская тигринья богата и её сложно изучать. Даже моя мать, у которой семья родом из северного Тигрея, региона Эфиопии, и пограничной Эритреи, не говорят на тигринье. Поэтому я не могу подобрать слова, пытаясь вплести смысл в язык, время и пространство.

Меня поддерживает работа поэтов и писателей, которые вкладывают себя в свои работы на любом языке, которым они могут пользоваться, и на любом языке могут охватить полноту своих историй.

 Я видела африканских писателей, которые использовали языки колонистов с целью давления на режим, принёсший эти самые языки на континент, и латинских авторов, вроде Джунот Диаза, которые отказываются выделять испанский для того, чтобы показать иностранное происхождение.

Я знаю, что могу посмотреть на этих и других писателей-иммигрантов, чтобы найти виды сопротивления и переосмысливания границ английского как языка для записи их жизненного опыта. В те моменты, когда английский не может передать всю силу наших рассказов, мы устно отправляем наши работы «домой» - а любовь нашей семьи, в конце концов, преодолеет любой языковой барьер.

 

№ 64