Я читаю и пишу на английском, но до сих пор мечтаю на амхарском языке.

 

Ханна Гиоргес

 

Тяжело быть писателем в семье, разговаривающей на нескольких языках – моим родным нравится, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

 

Под тщательным руководством моей заботливой бабушки я научилась говорить на амхарском языке. Это был мой первый язык. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор, будто электрический провод пронизывает наши продолжительные семейные беседы. Мы в тысячах милях друг от друга, нас разделяют океаны и страны. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык несет нашу любовь через моря.

Слова формируют моё мировоззрение: то, как пишу, как преодолеваю трудности, как я отдыхаю. Они позволяют мне ощутить комфорт, порядок и структуру. Я начала писать с того момента, как узнала о том, что писателям платят (по крайней мере, теоретически) за то, что они просто наводят шум.

Но, как дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов рожденная в Америке, слова, которые я знаю лучше всего - на английским. Грамматика, которую я могу полностью постигнуть, - та, что я изучала в английских школах, под поверхностным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери-иммигрантки соответствовал языку государства, в котором мы находились. Классическая литература, которую я читала еще в детстве – и те книги, рекомендуемые всеми даже сейчас - написаны белыми авторами, для которых английский язык – твердый инструмент. Но иногда я все еще думаю на амхарском языке. Когда мои чувства становятся глубокими и их сложно выразить, тогда они находят свое отражение на амхарском языке.

Когда я вернулась в Эфиопию первый раз почти за 10 лет в январе этого года, мой младший брат по имени Кидус посмотрел на меня с широко открытыми глазами и пылающим сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел все мои статьи в Фейсбук и прочитал каждую из них. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова посмотреть на меня, кроткое чувство вины зародилось там, где раньше было лишь волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал все мои работы, хотя и не совсем все понимал. В воздухе повисло легкое обвинение: «Ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.»

Для писателя в диаспоре выбор языка для своих произведений - тяжелое бремя. Суданоамериканская поэтесса София Эльхилло называла себя «языковым предателем» за то, что писала на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, признался в программе Национального Общественного Радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них… Слова подводят меня в обоих языках.»

Я случайно наткнулась на сборник двуязычных блюз произведений Перез Фирмата, выпущенного в 1995 году, спустя 10 лет со дня его выхода. Выпускница средней школы, влюбленная в литературу, но лишь начинающая понимать поэзию, я видела себя в строках его задумчивых медитаций:

Тот факт, что я

пишу тебе

на английском

уже фальсифицирует то, ч

то я хотел тебе сказать.

Моя цель: как объяснить вам то, что

английский – чужой язык для меня,

Хотя я и сам чужестранец.

Действительно, я не знаю на каком языке мне объясниться. На английском это делать легче. Я в нем, как рыба в воде. Но английский не тот язык, который мне нравится. Амхарский богаче и приятнее, чтобы говорить на нем, требуется больше времени. Но я больше не могу ни читать, ни писать на амхарском – алфавит, который висит над моей кроватью скорее предмет декоративный, нежели дидактический. Эритрейский диалект тигринья - очень сложный, им трудно овладеть. Даже моя мама, семья которой родом из Эфиопского северного региона Тыграй на границе с Эритреи, не может говорить этом диалекте. Поэтому я заполняю эти пробелы, стараясь восстановить смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые выполнены на любом (любых) языке (языках), которые им подвластны, на языке(ах) любой сложности, в которых мы видим, что хочет передать нам автор.

Я видела, как африканские писатели изменяли колониальные языки, чтобы подстраиваться под критику тех самых рамок, которые присуще звукам населения данного континента. Но латиноамериканские писатели, например Джуно Диас, отказываются выделять испанский язык курсивом, чтобы указать тем самым на необычность данного языка.

Я знаю, что могу брать в пример этих и других писателей-иммигрантов за образец сопротивления и переосмысления рамок английского языка, как языка, доказывающего опыт иммигрантов. Тогда, когда язык не может передать всю значимость наших историй, мы устно сдаем работу «домой», однако любовь наших семей в конце концов преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 323

 

Я читаю и пишу на английском, но по-прежнему думаю на амхарском.

Ханна Гиоргис

 

Трудно быть писателем в семье, говорящей на нескольких языках - моим родственникам нравится то, что я пишу, но думаю, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский.

Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный, после арабского - семитский язык) тогда связывал меня с ней, и до сих пор, как ток в проводе поддерживает общение в нашей большой семье. Нас разъединяют тысячи миль друг от друга, разделенные океанами и государствами. Однако, когда мы связываемся друг с другом, именно амхарский передает нашу любовь через океаны.

Слова отражают мое мировоззрение, то как я преодолеваю проблемы, как отдыхаю. Они дарят мне комфорт, порядок и спокойствие. Я писала еще до того, как узнала, что литературный труд оплачивается (по крайней мере, в теории), чтобы поставить все точки над "и". Но, будучи дочерью иммигрантов из Эфиопии и Эритреи американского происхождения, слова, которые я знаю лучше всего, на английском. Грамматика, которая мне давалась, охотнее всего была та, которую я выучила в американских школах под формальным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы моя речь, как дочери эмигранта, стала более приемлемой. Классический литературный канон, который я читала в детстве, и книги, возглавляющие списки рекомендаций до сих пор, принадлежат белым авторам, для которых английский всегда являлся первостепенным и никогда не подвергался сомнению. Но иногда я все еще мыслю на амхарском языке. Когда мои чувства чрезвычайно сильны и плещут через край, они приобретают яркие образы амарского языка. Когда я вернулась в Эфиопию в январе этого года впервые почти за 10 лет, мой младший двоюродный брат, Кидус, смотрел на меня широко распахнутыми глазами и восторгом. Он рассказал мне, что знает о том, что я писатель - он видел мои статьи в Фейсбуке и прочел их все. Затем он замер на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тень вины появилась там, где раньше было только восхищение. Едва слышно он сказал, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понял. Кроткий упрек густо повис в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для творца диаспоры выбор языка произведения может быть чреват. Поэтесса София Эльхильо, суданско-американская писательница, называет себя «языковым предателем», пишущим на английском (а не на арабском). Американский писатель Густаво Перес Фирмат родом из Кубы, который пишет на английском и испанском языках, сказал Национальному Общественному Радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. В ней говорилось об ученике средней школы, влюбленном в литературу, но только начинающем увлекаться поэзией; я увидела свое отражение в его задумчивой диаспорической фразе:

Английские строки, что я пишу

Ложно толкуют мысль мою.

А идея, однако, проста-

Англоязычный мир и иные

Увы, чужды для меня.

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать для выражения свои мыслей. Английский самый простой; Я погружаюсь в него каждый день. Однако английский - не тот язык, на котором я выражаю свою любовь. Амхарский густой и сладкий; необходимо время для того, чтобы он скатился с языка. Но я не могу читать или писать на амхарском языке - алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративен, нежели образователен. Язык тигринья Эритреи лексически богат и его трудно запомнить. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в регионе Тигрей и на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я нахожусь на перекрестке неопределенности, пытаясь отыскать смысл в языке, времени и пространстве.

Меня вдохновляют и поддерживают работы художников и писателей, которые вкладывают всю свою душу в произведения на любом языке (языках), с которым у них не возникает трудностей, на любом языке (языках), который может в полной мере передать сложность их историй.

Я знакома с произведениями африканских писателей, которые использовали колониальные языки для использования критики тех режимов, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Хуно Диас, отказываются выделять курсивом испанские слова, чтобы обозначать иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за примерами сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не способен передать силу наших историй, мы отправляем нашу работу «домой» в устной форме - и в конечном итоге, любовь наших семей преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 326