Я читаю и пишу на английском, но всё еще вижу образы на амхарском

 

Ханна Гиоргис

Сложно быть творческой личностью в семье, в которой говорят на многих языках: моим близким очень нравится то, что я занимаюсь писательством, но они считают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под тщательным руководством своей обожаемой меня бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связывал меня с ней тогда и до сих пор присутствует, как живой огонек, в разговорах моей большой семьи. Мы на расстоянии многих километрах друг от друга, разделенные океанами и границами. Но в наших телефонных разговорах именно амхарский язык проносит нашу любовь через все границы и океаны.

Слова отражают то, как я вижу мир, как я живу, преодолевая проблемы, и как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структурированность. Я начала писать, чтобы понять весь сыр-бор вокруг меня, задолго до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории).

Однако, как дочь эфиопских и эритрейских эмигрантов, родившаяся в Америке, слова, которые я знаю лучше, - это все же английские. Грамматика, которую я больше всего могу подчинить себе, - это та, которую я выучила в американских школах под поверхностным наставлением учителей, настаивавших на том, чтобы мой язык дочери эмигрантов соответствовал установленным нормам. Классическая литература, которую я прочитала, будучи ребенком, и книги из топа списков даже сейчас, - это произведения белых авторов, для которых английский утверждение и никогда не подвергается сомнению. Но иногда я все еще вижу образы на амхарском языке. Когда мои чувства самые глубокие и их трудно понять, они приобретают яркие образы на амхарском.

Когда я приехала в Эфиопию впервые за почти десять лет в январе этого года, мой юный двоюродный брат Кидус глядел на меня широко раскрытыми глазами и весь сиял. Он сказал мне, что знает, что я писательница: он видел мои статьи в Facebook и прочитал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, и тихая вина появилась там, где раньше было только радостное волнение. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал все, что я написала, хотя и не совсем все понял. Легкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь по-английски, поэтому твои статьи не для меня.

Для писателя в диаспоре выбор языка для творчества чреват. Поэтесса Сафия Эльхильо судано-американских корней называет себя «языковым предателем», потому что пишет по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском языках, сказал в интервью Национальному Общественному Радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я случайно наткнулась на сборник стихотворений Переса Фирмата «Двуязычный блюз», вышедший в 1995 году, спустя десять лет после его выхода. Я только начала учиться в старших классах, была влюблена в литературу, но только начинала любить поэзию…Я увидела себя отраженной в его задумчивых размышлениях, обращенной к кубинцам, живущим в США:

 

То, что я

Обращаюсь к вам

На английском,

Уже искажает то, что я

Хотел до вас донести.

Моя тема:

Как объяснить вам, что я

Не принадлежу английскому языку,

Хотя я и не принадлежу никакому другому языку

 

По правде говоря, я никогда не знаю, на каком языке писать, чтобы ясно выразить свои мысли. Английский самый простой. Я в нем живу каждый день. Однако, английский – не тот язык, на котором я люблю сочинять. Амхарский язык тягучий и сладкий: амхарские слова требуют время, чтобы скатиться с моего языка. Но я больше не умею ни читать, ни писать по-амхарски… И алфавит у меня над кроватью – больше декорация, чем учебное пособие. Тигринья, государственный язык Эритреи, объемный, и его сложно изучить. Даже моя мать, семья которой родом из северного региона Тыграй в Эфиопии и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринье. Так, я сижу в раздумьях, погруженная в многоязычные пустоты и пересечения, стараясь из слов соткать смысл через язык, время и пространство.

Я получаю вдохновение от творчества художников и писателей, которые вкладывают свое собственное «я» в творчество, каким бы языком или языками они ни владели и на каком бы языке или языках они ни смогли уловить все запутанные сюжеты тех историй, которые им предстоит рассказать.

Я видела, как африканские писатели приспосабливали колониальные языки, чтобы в своих целях использовать критику тех самых режимов, которые принесли те звуки на континент, и я видела, как латиноамериканские писатели, такие как Хунот Диас, отказывались выделять курсивом слова на испанском, чтобы обозначить их иностранность.

Я знаю, что могу надеяться на тех или иных писателей-эмигрантов, чтобы найти модели сопротивления и переосмысления границ английского как языка, на котором документируют жизненный опыт эмигрантов. И в те моменты, когда английский язык не способен пронести всю силу наших историй, мы отправляем в устной форме свои истории «на историческую родину», и именно любовь наших семей, в конце концов, преодолевает любые языковые барьеры.

 

 

№ 281

 

Я читаю и пишу по-английски, но вижу сны на амхарском

Ханна Гиоргис (Hannah Giorgis)

 

Сложно быть писателем, когда в семье говорят на нескольких языках: родным нравится, что я занимаюсь этим, но они считают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я, под чуткой опекой моей бабушки, научилась говорить, был амхарский. Официальный язык Эфиопии и второй – после арабского, - по числу носителей семитский язык соединял меня с ней тогда, и всё ещё остаётся связующей нитью для всей моей семьи. Мы на расстоянии в тысячи миль, разделены океанами и границами, но именно на амхарском наша любовь рвётся из телефонных трубок.

Слова определяют как я вижу мир, решаю проблемы, отдыхаю. Слова приносят покой и порядок. Я писала просто чтобы разобраться в круговороте жизни ещё до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере в теории).

Но как рождённая в США дочь эмигрантов из Эфиопии и Эритреи, слова, которые я знаю лучше всего – английские. Легче всего мне подчинить своей воле ту грамматику, которую мне преподавали в американских школах, под небрежным руководством учителей, желающих приструнить мой первый язык. Литературный канон, привитый мне ещё ребёнком, как и первые книги в списке рекомендованных даже сейчас, - это произведения белых авторов, для которых английский язык всегда утверждение, и никогда – вопрос. Но мне всё ещё иногда сняться сны на амхарском. Самые глубокие и сложные из моих чувств принимают его живые образы.

Когда в этом январе я впервые за десять лет вернулась в Эфиопию, мой младший кузен Кидус смотрел на меня с широко раскрытыми глазами и сердечной улыбкой. Он знет, что я писатель – читал все мои статьи на Facebook'е. Остановившись на секунду, Кидус снова взглянул на меня, с тихим стыдом появляющимся там, где был лишь восторг. Приглушённым голосом он говорит, что прочитал все мои работы, но не всё в них понял. Мягкое обвинение сгустило воздух: ты пишешь на английском; ты пишешь не для меня.

Для автора, живущего в диаспоре, выбор языка произведения – проблема. Поэтесса Сафия Элхилло, суданского происхождения, называет себя языковым предателем из-за того, что пишет на английском, а не на арабском. Густаво Перез Фирмат, американец кубинского происхождения, который пишет и на английском, и на испанском, сказал Национальному Общественному Радио (NPR): «Я чувствую, что не владею ни тем языком, ни другим… Слова одинаково подводят меня на обоих».

«Bilingual Blues», поэтический сборник Переза Фирмата 1995 года, попал мне в руки лишь в 2005. Будучи тогда школьницей, влюблённой в литературу, но ещё лишь начинающей проникаться поэзией, я увидела своё отражение в его печальном размышлении иммигранта:

The fact that I

am writing to you

in English

already falsifies what I

wanted to tell you.

My subject:

how to explain to you that I

don’t belong to English

though I belong nowhere else

(Сам факт, что я

пишу вам

по-английски

уже искажает то, что я

хотел сказать вам.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу английскому

хотя я не принадлежу больше нигде)

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке изъясняться. Проще всего – на английском; я живу с ним каждый день. Но английский не язык моей любви. Амхарский вязок и сладок, медленно стекает с языка. Но я больше не читаю и не пишу на нём, и алфавит над моей постелью несёт скорее декоративную функцию, чем дидактическую. Эритрейская тигринья обширна и её сложно ухватить. Даже моя мать не говорит на тигринье, хотя её семья родом из северной провинции Эфиопии Тыграй на границе с Эритрейей. Так что я сижу в пробелах и связках, пытаясь сплести смысл среди языков, времени и пространства.

Меня вдохновляют те авторы, кто выражает себя в полной мере в своей работе, на любых языках, которыми они владеют и которые лучше всего подходят для тех историй, которые им нужно рассказать.

Я видела африканских писателей, обращающих европейские языки на самые режимы, которые принесли эти звуки на континент, и латиноамериканских авторов, таких как Хунот Диас, отказывавшихся выделять испанские слова курсивом как иностранные.

Я знаю, что я могу обращаться к этим и другим авторам как к образцам расширения и изменения границ английского как языка, на котором находят выражения переживания иммигрантов. В те моменты, когда английскому не удаётся передать всю глубину наших историй, мы отправляем их домой – устно, и любовь наших семей преодолевает любые языковые барьеры.

 

 

№ 282

 

Сложно быть писателем с семьей, говорящей на разных языках – мои родственники любят то что я пишу, но думают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я заговорила, под заботливым надзором безмерно любящей меня бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (и при этом второй по популярности семитский язык после арабского), который соединял меня с ней тогда, и сейчас звучит в разговорах нашей большой семьи. Между нами тысячи километров, океаны и разные паспорта, но, когда мы звоним друг другу, именно амхарский передает нашу любовь друг к другу через море.

Слова формируют мой взгляд на мир, то, как я решаю свои проблемы, как отдыхаю. Они дают мне чувство комфорта, упорядоченности и организованности. Я писала еще до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере в теории), просто для того чтобы осмыслить окружающую суматоху.

Но, будучи дочерью эфиопских и эретрианских иммигрантов, я все еще выросла в Америке и поэтому я лучше всего знаю именно английские слова. Грамматику, которая сегодня мне так легко дается, я выучила в американских школах под небрежным руководством учителей, настойчиво пытающихся исправить мою иммигрантскую речь. Та литературная классика, прочитанная мной еще ребенком – та, которая до сих пор возглавляет рейтинги книг, рекомендованных к прочтению – написана белокожими авторами, для которых английский всегда строгий и четкий, никогда не позволяющий двусмысленность. Но иногда мне снятся сны на амхарском. Когда мои чувства слишком трудно поддаются описанию, они переходят на амхарские расплывчатые образы.

       Когда я вернулась в Эфиопию впервые за десять лет в этом январе, мой младший кузен Кидас, взглянул на меня с широко раскрытыми глазами и с пылающими щеками. Он сказал, что знает, что я писательница – он видел мои статьи на фейсбуке и прочел их все. Затем он остановился, перед тем как снова на меня посмотреть, и я увидела небольшое чувство вины на его лице, там, где раньше был восторг. Приглушенным голосом, он сказал мне, что прочел все мои работы, несмотря на то, что понял далеко не все. В воздухе повис легкий упрек: ты пишешь на английском, твое творчество не для меня.

Для писателя определенной народности, выбор, на каком языке творить, чреват последствиями. Суданско-американская поэтесса Сафия Эльхильо называет себя предателем своего языка за то, что пишет на английском, а не на арабском. Кубано-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий и на английском, и на испанском, однажды заявил на радио: «Иногда мне кажется, что я не владею не одним языком в полной мере… Слова подводят меня в обоих языках».

Я наткнулась на «Печали билингва», сборник стихов Переса Фирмата, изданный в 1995 году, спустя десять лет с его выхода. Будучи старшеклассницей, влюбленной в прозу, но только начинающей оценивать поэзию, я увидела себя в его творениях:

Тот факт, что я пишу тебе на английском

Уже опровергает то, что я хочу тебе поведать.

А именно, как объяснить тебе, что я

Не говорю на английском,

Но и не говорю ни на чем другом?

Точно также и я никогда не знала, какой язык использовать, чтобы объясниться. Английский, конечно, проще – я окружена им каждый день. Но это не тот язык, на котором я люблю. Амхарский же, сладок и тягуч – ему нужно время, чтобы зазвучать из моего рта. Но я не могу больше читать или писать на нем – алфавит, висящий над моей кроватью, сейчас больше украшение, чем что-то учебное. Язык Эритреи, тигринья слишком сложен для овладения. Даже моя мама, чья семья рассыпана от Тыграя, северного района Эфиопии, до границ Эритреи не говорит на тигринье. Мне же остается только заполнять пробелы и сплетать пересечения, в попытке создать связь между языками, временем и пространством.

Я вдохновляюсь работами писателей, которые верны себе в своем творчестве вне зависимости от языка, который они могут использовать, языка, который может передать все аспекты истории, которую они хотят рассказать.

Я слышала о африканских писателей, пытавшихся приспособить колониальные языки для осуждения того режима, который создал их, и о латиноамериканских авторах, таких как Джуно Диас, отказывающихся выделять испанский курсивом, чтобы подчеркнуть его «иностранность».

Я знаю, что я могу полагаться на этих и других писателей-иммигрантов, как на людей, расширяющих возможности английского, как языка способного передать опыт иммигрантов. В те же моменты, когда английский не способен передать силу и глубину наших историй, мы рассказываем их в своих родных странах на своих родных языках – и любовь наших семей побеждает любые языковые барьеры.

 

 

№ 285