Я читаю и пишу на английском, но до сих пор мечтаю на амхарском

Ханна Джиорджис

Сложно, быть человеком творчества в семье, охватывающей несколько языков-моим родным очень нравится, тот факт что я пишу, но они думают, что пишу я не для них.

Первым языком, на котором я училась разговаривать, под чутким руководством моей любящей бабушки, был Амхарский.

Официальный язык Эфиопии (второй по популярности Семицкий язык после Арабского) еще тогда связал меня с ней и по сей день идет красной нитью через разговоры с моей большой семьей. Между нами тысячи миль, нас разделяют океаны и паспорта. Но когда мы созваниваемся друг с другом, именно Амхарский несет нашу любовь за моря.

Слова формируют мое представление об этом мире, то, как я преодолеваю трудности и как я расслабляюсь. Они дают мне чувство успокоения, порядок и организованность. Я начала писать еще задолго до того, как узнала, что работа писателя оплачивается (как минимум, в теории), просто для того, чтобы обуздать весь хаус из мыслей в голове.

Но, как родившаяся в Америке, дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, слова, которые я знаю лучше-Английские. Грамматика, поддающаяся мне легче всего, это та, которую я выучила в Американских школах, под лишь формальным руководством учителей, упорно пытающихся научить говорить дочь иммигрантов правильно. Канон классической литературы, который я усвоила еще будучи ребенком-и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас-это те белые авторы, для которых английский является утверждением, никогда не подвергающуюся сомнению. Но иногда я все еще мечтаю на Амхарском. Когда мои чувства наиболее глубоки и их наиболее тяжело четко выразить, они находят свое отражение в яркой образности амхарского.

Когда этим январем я вернулась в Эфиопию, впервые за почти 10 лет, мой младший брат Кидус посмотрел на меня с широко раскрытыми и полными восторга глазами. Он сказал, что знает о том, что я писатель-он видел мои публикации на Фейсбуке и прочел их все. Он замолчал на мгновение и, прежде, чем посмотреть на меня снова, легкая тень вины появилась на лице, на котором прежде было лишь восхищение. Тихим голосом он сказал, что читал мои работы даже несмотря на то, что частично их не понимал. Легкое обвинение тяжело повисло в воздухе: ты пишешь на Английском; твои статьи не для меня.

Для творца в диаспоре выбор языка, на котором он создает свои произведения, чреват. Сафия Элило, судано-американская поэтесса, называла себя «изменницей языку» за сочинения на Английском (а не на Арабском). Американский писатель кубинского происхождения, Густаво Перес Фирмат, который пишет и на английском и на испанском, признался национальному общественному радио: «у меня создается впечатление, что я свободно не владею ни одним из них… Мне не достает слов ни в одном из языков.»

Я наткнулась на Двуязычный блюз Переса Фирмата, сборник стихов 1995 года, спустя 10 лет после его выхода. Будучи первокурсницей средней школы, влюбленной в литературу, но только начинающей увлекаться поэзией, я нашла свое отражение в его диаспорической, вдумчивой медитации:

Тот факт,

Что я пишу вам на английском,

Уже сам по себе искажает то,

Что я хотел бы донести

Мой предмет размышлений:

Как обьяснить, что не чувствую себя «своим» в английском,

Несмотря на то, что я не чувствуя себя таковым в каком либо другом месте.

И действительно, я никогда не знаю, какой язык использовать, чтобы выражать свои чувства. Английский наиболее простой; я погружена в него каждый день. Но английский-это не тот язык, на котором я могу выразить любовь. Амхарский насыщен и нежен. Нужно время, пока он, буквально, стечет с моего языка. Но я больше не могу писать или читать на Амхарском-словарь, висящий над моей кроватью несет больше декоративную, нежели дидактическую функцию.Тигринья Эритреи обильна и сложна для усвоения. Даже моя мама, чья семья родом из северной части Эфиопии, региона Тигрей и границы Эритреи, не говорит на языке Тигринья. Так, я нахожусь в неопределенности, сидя на перепутье, пытаясь соткать свое восприятие языка, времени и пространства вокруг.

Я воодушевляюсь художниками и писателями, которым удается на любом из доступным им языках, вселить в свои работы самое истинное «я», передать на каком бы то ни было языке (языках) всю полноту историй, которыми они хотят поделиться.

Я встречала Африканских писателей, которые изменили назначение колониальных языков в средство критики тех режимов, которые принесли эти звуки на континент и таких латиноамериканских авторов как Хунот Диас, отказавшихся выделять курсивом испанские слова для обозначения иностранного происхождения.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка, как языка, документирующего опыт таких людей. В те моменты, когда Английский не в состоянии сохранить всю силу наших историй, мы устно отправляем наши работы «обратно домой» и, в конечном итоге, любовь близких справляется с преодолением любых языковых барьеров.

№ 235