Я читаю и пишу на английском, но я всё ещё чувствую на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно быть творческой личностью в многонациональной семье - моим родственникам нравится, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первый язык, на котором я училась говорить, под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский язык. Официальный язык Эфиопии - второй по распространённости семитский язык после арабского - связывал меня с ней когда-то и до сих пор проскальзывает в разговорах нашей большой семьи. Мы находимся в тысячах миль друг от друга, разделённые океанами и паспортами. Однако, когда мы звоним друг другу, амхарский язык передаёт нашу любовь на расстоянии.

Слова передают моё видение мира - то, как я преодолеваю трудности и то, как я отдыхаю. Они греют мне душу, упорядочивают и структурируют мысли. Я начала писать ещё до того, как узнала, что писательская деятельность оплачивается (по крайней мере, теоретически), только лишь, чтобы упорядочить мысли и понять, что происходит вокруг.

Но, будучи рождённой в Америке дочерью эритрейских иммигрантов из Эфиопии, английский я знаю лучше всего. Грамматические структуры, которые мне легче всего удаётся подчинить своей воле, я изучала в американских школах под равнодушным взором учителей, настаивающих на том, чтобы мой язык - язык дочери иммигрантов - соответствовал английской грамматике. Классический литературный канон, который я усвоила ещё ребёнком (книги, возглавляющие список рекомендованной литературы даже сейчас) - это книги авторов белой расы, для которых писать на английском - данность, никогда не поддающаяся сомнению. Хотя, иногда я всё ещё думаю о чём-то душевном и сердечном на амхарском. Когда мои чувства особенно чисты и глубоки, когда их сложнее всего объяснить - они приобретают яркую образность амхарского языка.

Когда я вернулась в Эфиопию, впервые почти за десять лет в январе этого года мой двоюродный брат посмотрел на меня удивлённо, излучая радость. Он сказал, что знает, что я писатель - он видел мои статьи на Фейсбуке и читал их все. Он замолчал на секунду перед тем, как посмотреть на меня снова, и на лице, которое до этого выражало только волнение, появилось лёгкое чувство вины. Тихим голосом он сказал, что прочитал мою работу, хотя не совсем всё понял. Лёгкое обвинение тяжело повисло в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для писателя из диаспоры выбор языка для творчества чреват последствиями. Поэтесса София Хилл суданско-американского происхождения называет себя предателем из-за того, что пишет на английском, а не на арабском. Кубано- американский писатель Густаво Перез Фирма, который пишет, как на английском так и на испанском, признался по национальному общественному радио: "мне кажется, как будто я не владею ни одним из этих языков... Слова подводят меня в обоих языках."

Я натолкнулась на сборник стихов, книгу 1995 года, Переза Фирма "Двуязычный блюз". Через десять лет с выпуска этого сборника, первый год старшей школы, будучи увлечённой литературой, но только начинающей любить поэзию, я обнаружила своё отражение в его глубокомысленных выражениях диаспоры:

Что хотел сказать вам на английском - искажает мою мысль.

Что хотел сказать вам иском,

Что английский не совсем - тот язык,

Которым можно объяснить весь смысл тем,

Но хотя я не являюсь обладателем других языковых систем.

Да, я согласна, я никогда не знаю, какой язык использовать, когда выражаю свои чувства. Английский - самый простой язык; я в нём - как рыба в воде, но на английском я не могу передать свои чувства. Амхарский - тягучий и сладкозвучный; чтобы высказать что-то на нём, потребуется время, так как слова медленно перекатываются на языке. Тем не менее, я теперь не могу читать или писать на амхарском - алфавит, который висит над моей кроватью, используется скорее, как декорация нежели - как наглядное пособие. Язык тигринья, на котором говорят эритрийцы - богатый, и выучить его сложно. Даже моя мама, чья семья родом из Эфиопии, не говорит на языке тигринья. Это причина, по которой я нахожусь в смятении и на распутье, пытаясь соединить одним смыслом язык, время и расстояние.

Меня стимулируют работы художников и писателей, которые внедряют свою идентичность, независимо от того языка, на котором говорят. Каким бы языком эти писатели не владели, они могут передать свои самые сложные мысли, которые считают необходимым донести до других.

Я видел, как африканские писатели переориентировали колониальные языки, чтобы использовать их против того самого режима, который перевёз эти звуки на континент, а латиноамериканские авторы - такие, как Хунот Диас, отказались выделить курсивом испанские слова так, чтобы обозначить их, как иностранные вкрапления.

Я знаю, я могу смотреть на этих и других писателей - иммигрантов, как на пример сопротивления и переосмысления границ английского, как языка, фиксирующего опыт иммигрантов. В момент, когда английский язык не может передать всю силу нашего опыта, мы передаём наши истории из уст в уста - и любовь наших семей, в конечном счете, преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 123

 

Я читаю и пишу на английском, но все еще мыслю на амхарском.

Ханна Джиоргис

Сложно быть писательницей в семье, охватывающей несколько языков – мои родственники любят, что я пишу, но думают, что я не пишу для них.

Первый язык, на котором я научилась говорить под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор, мерцает как легкий ток в разговорах моей большой семьи. Мы живем в тысячах миль друг от друга, разделенные океанами и гражданском. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык передает нашу любовь через море.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я начала писать до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), чтобы разобраться в суматохе этого мира.

Но я как, рожденная в Америке, дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучше всего знаю слова на английском языке. Грамматика, которую я с большей готовностью могу подчинить своей воле, - это то, что я выучила в американских школах под поверхностным наставлением учителей, настаивающих на том, чтобы мой язык дочери-иммигрантов выстроился в линию. Литературную классику, которую я читала в детстве – и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас – это книги, тех белых авторов, по мнению которых все книги пишутся на английском, и это не подвергается сомнению. Но иногда я все еще размышляю на амхарском. Когда мои чувства глубоки и наиболее трудно поддаются пониманию, они приобретают яркие образы на амхарском.

Когда в январе этого года я впервые за почти 10 лет вернулся в Эфиопию, мой молодой двоюродный брат Кидус посмотрел на меня с широко раскрытыми глазами и с теплотой в сердце. Он сказал мне, что знает, что я писательница – он видел мои статьи на Facebook и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Легкое обвинение тяжело повисло в воздухе: ты пишешь по-английски, твои статьи не для меня.

Для писателя в диаспоре выбор языка для творчества чреват последствиями. Поэтесса Сафия Эльхильо - судано-американская писательница, называет себя “языковым предателем”, потому что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, сказал в интервью Национальному Общественному Радио: “у меня такое чувство, что я не владею ни одним языком... слова ускользают от меня на обоих языках.”

Я наткнулась на сборник стихов Переса Фирма «Двуязычный блюз» 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Будучи ученицей старшей школы, влюбленной в литературу, но только начинающий увлекаться поэзией, я узнала себя в его задумчивых размышлениях об отношениях между диаспорой и обществом.

: тот факт, что я

пишу вам

по-английски

уже искажает то, что я

хочу сказать вам.

моя задача:

как объяснить вам, что

английский чужой для меня язык

хотя и другие языки тоже.

 

Я согласна с этим, я никогда не знаю, на каком языке выразить мои мысли и чувства. Английский самый простой в этом плане, я плаваю в нем каждый день. Но английский - не тот язык, на котором я люблю выражать мои чувства. Амхарский протяжный и сладкозвучный, звуки не торопясь льются с моего языка. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, нежели поучительный. Язык Эритрии – тигринья богат, и его трудно выучить. Даже моя мать, семья которой родом из Тиграи – семитской этнической группы в северной Эфиопии, граничащей с Эритреий, не говорит на языке тигранья. Поэтому я словно нахожусь между небом и землей, пытаясь связать время и пространство с помощью языка.

Меня вдохновляют работы писателей, которые вкладывают в свои произведения их самое подлинное Я на любом языке, которым они владеют, на любом языке, который способен передать все нюансы проблем историй, которые они должны рассказать.

Я встречала работы африканских писателей, которые переориентировали колониальные языки, чтобы критиковать их завоевателей, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются курсивом выделять испанский язык, чтобы обозначить их иностранное происхождение.

Я могу считать этих и других авторов-иммигрантов образцами сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего жизнь иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать всю силу наших рассказов, мы мысленно переносим нашу работу на язык, нашей исторической родины  - в конечном итоге, любовь наших семей преодолевает любой языковой барьер.

 

 

 

№ 128

 

Я читаю и пишу на английском, но мои грезы все еще на амхарском.

Ханна Джиоргис

 

Сложно быть творческой личностью в семье, владеющей множеством языков – моим родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под руководством моей любящей бабушки был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор проскальзывает током, связывающим разговоры в нашей огромной семье. Мы в тысячах миль друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский проносит нашу любовь через моря.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я представляю проблемы, как отдыхаю. Они предоставляют мне уют, упорядочивают мою жизнь, структурируют ее. Я писала еще до того, как узнала, что писательский труд оплачиваем (по крайней мере, в теории) с целью разобраться в каждодневной суете. Но как дочь эритрейских и эфиопских эмигрантов, рожденная в Америка, слова, которыми я владела лучше всего, были английские. Грамматика, которую я наиболее готова подчинить своей воле – та, которую я выучила в американских школах под небрежным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы мой язык дочери иммигрантов подчинился правилам. Классический канон, который я усвоила в детстве – книги, которые возглавляют списки рекомендаций даже сейчас – для их светллокожих авторов английский всегда данность, нежели вопрос. Но иногда я все еще вижу грезы на амхарском. Когда мои чувства глубоки и наиболее трудны для выражения, они приобретают яркие воплощения на амхарском.

Когда в январе этого года я впервые за почти десять лет вернулась в Эфиопию, мой двоюродный младший брат Кидус взглянул на меня с широко раскрытыми глазами и сияющим от горячих лучей сердцем. Он сказал мне, что знает о моей писательской деятельности – он видел мои статьи на Фэйсбуке и прочел их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня: тихое чувство вины появилось там, где раньше было волнение. Притаенным голосом он сказал, что прочел их все, хотя и не совсем все понял. Слабое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для деятеля искусства в диаспоре выбор языка для творчества чреват последствиями. Поэтесса Сафия Эльхилло, Судано-американского происхождения называет себя «языковым предателем» за то, что пише на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фермат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, объявил по Национальному общественному радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них. Слова подводят меня в обоих языках.»

Я наткнулась на Двуязычный блюз в сборнике стихов 1995 года Переса Фермата спустя 10 лет после его публикации. Будучи на первом году обучения в старшей школе, влюбенная в литературу, но только начинающая увлекаться поэзией, я нашла свое отражение в его глубоких размышлениях о его принадлежности к диаспорам:

Тот факт, что я

пишу для вас

на английском

уже искажает то, что я

хотел вам сказать.

Мои намерения:

объяснить вам то, что я

не владею английским

хотя, и не владею никаким другим.

И правда, я никогда не знаю точно на каком языке объясняться. Английский – проще всего, я в нем как рыба в воде. Но английский – не тот язык, который подходит для выражения моих чувств. Амхарский – насыщенный и медовый; он так просто не соскальзывает с языка. Но у меня больше нет необходимости читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декорация, нежели наглядное пособие. Эритрейский язык Тигринья насыщен и сложен в изучении. Даже моя мама, семья которой родом из Эфиопского северного региона Тигрей, не говорит на нем. Поэтому я нахожусь в смятении, пытаясь вложить смысл, связывая язык, время и пространство воедино.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые вкладывают в свою работу максимально подлинных самих себя независимо от того, на каком языке (-ах) они передают сложные нюансы историй, нуждающихся в огласке на весь мир.

Я видела, как африканские писатели перепрофилировали колониальные языки, чтобы привлечь критику против тех самых режимов, которые донесли эти звуки на континент и авторы, пишушие на латыни, такие как Хунот Диас, отказались выделять курсивом испанские слова, показывая их иностранное происхождения.

Я знаю, что я могу взглянуть на примеры писателей-иммигрантов о сопротивлении и переосмыслении границ английского как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших историй, мы отправляем наши работы «домой» в устной форме, и любовь наших семей преодолевает все языковые барьеры.

 

 

№ 130

 

Сложно быть писателем в семье, где говорят на разных языках. Мои родственники одобряют то, что я пишу, но считают, что я пишу не для них. Первый язык, на котором я научилась разговаривать, был амхарский, ему меня научила моя бабушка. Это официальный язык Эфиопии и второй из самых распространенных семитских языков после арабского. Он связывал меня с ней тогда и до сих пор связывает в многочисленных разговорах с родственниками. Нас разделяют тысячи километров, океаны, паспорта, но когда мы созваниваемся, то именно амхарский дает нам возможность в полной мере выразить свою любовь.

Слова определяют то, каким я вижу мир. Как я решаю проблемы, как я отдыхаю, они успокаивают меня, дают возможность все упорядочить и структурировать. Я писала еще до того, как узнала, что писателям платят (хотя бы в теории), я писала просто, чтобы понять что к чему.

Будучи рожденной в Америке и при этом являясь дочерью эмигрантов из Эфиопии, я лучше всего знаю английский. Я почти уверена, что моя грамматика- это то, что мне дали американские школы, где учителя, которые давали поверхностные знания, хотели, чтобы язык дочери иммигрантов соответствовал нормам.

Классическая литература, которая была канонической и которую я поглощала, когда была маленькой, как и книги, которые до сих пор находятся на вершинах списков рекомендованных к прочтению – это все по большей части книги белых авторов, для которых английский никогда не являлся проблемой. Однако мне до сих пор снятся сны на амхарском и когда меня переполняют чувства, которые я не могу выразить на английском, именно амхарский помогает мне создать и выразить эту яркую картинку.

Когда в этом январе я вернулась в Эфиопию впервые за 10 лет, мой кузен Кидос посмотрел на меня широкими глазами и сказал, что знает, что я писатель и что он прочитал все мои статьи на Facebook. Но потом он на секунду замолчал, и теперь в его голосе на месте восторга появилось разочарование. Он пробормотал, что не до конца понял все статьи. Это робкое обвинение повисло в воздухе, и оно как будто говорило: «Ты пишешь на английском. Ты пишешь не для меня».

Для потомственного писателя выбрать язык, на котором он будет писать - очень сложная задача. Поэтесса София Элькильо (американка суданского происхождения) называет себя предателем языка, так как пишет на английском, а не на арабском. Американский писатель кубинского происхождения Густаво Перре Ферман, поторый пишет и на английском и на испанском, признался, что не говорит свободно ни на одном из этих языков. «Слова подводят меня и в английском, и в испанском».

Я наткнулась на книгу Перре Фермана «Сборник поэм», которую он выпустил в 1995 году, только спустя 10 лет после ее издания. Тогда он только поступил в высшую школу, был влюблен в литературу и только начинал узнавать поэзию. В его задумчивых размышлениях я увидела себя.

Тот факт, что я пишу на английском, заранее лживо передает мою идею. Как вам объяснить, что я не принадлежу английскому, также как не принадлежу чему-то еще?

И на самом деле я никогда не знаю, какой язык выбрать для изъяснения своих мыслей. Английский - это самый простой вариант, я использую его ежедневно, но это не тот язык, на котором я объясняюсь в любви или в который я влюблена. Амхарский - нежный и богатый язык, он буквально стекает с моих уст, однако я больше не могу читать и писать на амхарском. Алфавит, который висит у меня над кроватью, давно выполняет исключительно декоративную функцию. Тигринья, диалект, сложен для моего восприятия. Даже моя мама, которая родом из северной Тигрии (которая граничит с Эритреей) не разговаривает на этом диалекте.

И вот я застряла на перепутье, пытаясь понять через язык, смысл, время и пространство.

Меня вдохновляют произведения писателей, которые могут передать на бумаге свою аутентичную натуру, вне зависимости от языка, перенося все коллизии, о которых они хотят рассказать.

Я видела, как африканские писатели приспосабливали языки колоний для критики правительств и их режимов, благодаря чему эти языки попали на континент; и латиноамериканских писателей, таких как Хуно Диас, которые отказывались использовать заглавные буквы в испанском, чтобы показать насколько этот язык для них чужд.

Я знаю, что могу обратиться к ним и к другим писателям-эмигрантам, чтобы научиться противостоять сложностям и использовать для своих целей границы, которые выстраивает английский. Этот язык помогает эмигрантам рассказывать о своем опыте. В те моменты, когда английский не в силах передать всю глубину наших переживаний, мы передаем их из уст в уста, и любовь наших семей рушит все языковые барьеры.

 

 

№ 133

 

Я читаю и пишу по-английски, но я до сих пор вижу сны на амхарском.

 

Ханна Гиоргис

 

Тяжело быть автором, семья которого говорит на нескольких языках – мои родственники ценят тот факт, что я пишу, но думают, что я пишу не для них.

Первый язык, на котором я научилась говорить, благодаря тщательному обучению, которое дала мне моя любящая бабушка, был амхарским. Официальный язык Эфиопии (самый распространённый семитский язык после арабского) связал меня с ней и до сих пор широко используется моими родственниками в разговорах. Мы живём в тысячах миль друг от друга, будучи разделёнными океанами и имея разные паспорта, но когда мы окликаем друг друга, именно амхарский переносит нашу любовь через моря.

От слов зависит то, как я вижу мир, как я прохожу через трудности, как я расслабляюсь. Они дают мне уют, порядок и структуру. Я начала писать ещё до того, как узнала, что писателям платят (теоретически, по крайней мере), просто чтобы разобраться в нечленораздельных звуках.

Однако, будучи родившейся в Америке дочерью эфиопских и эритрейских иммигрантов, я знаю английские слова лучше всего. Грамматика, которая легче всего поддаётся моему уму – та, которую я изучила в американских школах, проходя поверхностное обучение, которое мне предоставляли учителя, настаивавшие на стандартизации моего иммигрантского языка. Классический литературный канон, с которым я ознакомилась в детстве, – и те книги, которые и сейчас находятся на первых местах списков рекомендованной литературы, – состоит из белокожих авторов, для которых английский язык – это нечто само собой разумеющееся. А я до сих пор иногда вижу сны на амхарском. Когда я испытываю наиболее глубокие и трудно объяснимые чувства, они принимают вид ярких образов, присущих амхарскому.

Когда я в первый раз за последние десять лет приехала обратно в Эфиопию в этом январе, мой двоюродный брат Кидус глядел на меня с широко раскрытыми глазами и лучезарной радостью. Он сказал, что знал, что я писательница – он видел мои статьи на Facebook и прочитал их все. Он сделал небольшую паузу перед тем, как снова на меня посмотрел – беззвучное чувство вины теснило радостное возбуждение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя понял он не совсем всё. Ненавязчивое обвинение заполнило атмосферу: ты пишешь на английском – твои статьи не для меня.

Для автора, состоящего в диаспоре, тяжело выбрать язык для своих работ. Поэтесса Сафия Элхилло, будучи судано-американским автором, называет себя «предателем языка», потому что пишет на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет на английском и на испанском, сказал в интервью NPR: «У меня такое чувство, что я не говорю свободно ни на одном... Я забываю слова в обоих языках».

Я наткнулась на сборник стихов Переза Фирмата под названием «Билингвальный Блюз» 1995 года выпуска через 10 лет после его издания. Будучи ученицей старшей школы первого года, любившей литературу, но ещё только начинавшей любить поэзию, я нашла своё отражение в меланхоличных раздумьях человека, состоящего в диаспоре:

Тот факт,

что я пишу тебе

на английском,

уже заранее искажает то,

что я хотел тебе сказать.

Тема моих рассуждений:

как объяснить тебе,

что мне не место в английском,

хотя мне не место нигде.

Как и пишет автор, я тоже не знаю каким языком изъясняться. Английским – проще всего. Я каждый день в него погружаюсь. Но английский – это не тот язык, на котором я люблю. Амхарский густ и благозвучен: он медленно скатывается по моему языку. Но я больше не могу ни читать, ни писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, уже больше для украшения, чем для практической пользы. Тигринья, на котором говорят в Эритрее, богат и сложен для понимания. Даже моя мать, чья семья родом из северного региона Тыграй в Эфиопии и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринья. Так что я нахожусь в разрывах и промежутках, пытаясь связать язык, пространство и время во что-то понятное.

 Меня поддерживают произведения писателей и поэтов, которые включают свои самые истинные «я» в свои работы, используя любые доступные им языки; любые языки, которые могут отразить сложность историй, которые они хотят написать.

 

Я знаю африканских писателей, которые использовали колониальные языки для выражения критики тех самых государств, которые принесли эти языки на африканский континент, и писателей, пищущих на романских языках, таких как Джуно Диас, который отказался от выделения курсивом текстов на испанском для подчёркивания своего иностранного происхождения.

Я знаю, что могу положиться на этих и других писателей-иммигрантов как на эталон тех, кто противостоит границам английского и переосмысливает их, как языка, который запечатляет опыт иммигрантов. Когда английский не в состоянии передать силу наших историй, мы отправляем наши работы «домой» устно, и любовь наших семей, в конечном счёте, преодолевает любые языковые барьеры.

 

 

№ 134