Я читаю и пишу по-английски, а мечтаю все-таки по-амхарски

Ханна Гиоргис

Сложно быть писателем, когда в семье говорят на разных языках – моим родным нравится, что я пишу, я - писатель, но они считают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связал меня с ней и до сих пор прочной нитью пронизывает общение моей многочисленной семьи. Мы находимся за тысячи миль друг от друга, разделены океанами и границами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык доносит наши чувства через моря/расстояния.

 Слова формируют моё мировоззрение, то, как я справляюсь с проблемами, то, как я отдыхаю. Они успокаивают меня, приводят мысли в порядок. Я начала писать задолго до того, как узнала, что авторам платят (по крайней мере, в теории), просто чтобы понять смысл всей этой шумихи.

 Но, будучи рожденной в Америке и являясь дочерью иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, слова, которые я воспринимаю лучше всего – это английские слова. Грамматика, которую я с большей готовностью могу применить, – это та, что я выучила в американских школах с поверхностными наставлениями учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигрантов не выделялся. Литературная классика, которую я читала в детстве, и книги из списка рекомендованной к прочтению литературы, которую я читаю сейчас, - это все книги белых авторов, которых английский язык – всегда утверждение, а не вопрос. Но иногда я всё же мечтаю на амхарском. Когда мои чувства глубже и сложнее всего передать, они приобретают яркие краски амхарской фантазии.

 Когда в январе этого года я впервые за десять лет вернулась в Эфиопию, мой юный кузен, Кидус, посмотрел на меня широко раскрытыми, лучистыми глазами. Он сказал, что ему известно, что я писатель – он видел мои статьи на Фейсбуке и прочитал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины промелькнуло там, где раньше было только волнение. Притихшим голосом он сказал мне, что прочитал мое произведение, хотя и не совсем всё в нем понял. Едва уловимое обвинение повисло в воздухе: твои статьи на английском; они не для меня.

 Для писателя, принадлежащего к определенной диаспоре, выбор языка, на котором создаешь произведения, – всегда своего рода вызов. Американская поэтесса суданского происхождения Сафия Эльхильо называет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском (а не арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес-Фирмат, который пишет и на английском и на испанском языках, рассказал НОР (NPR – Национальное Общественное Радио): «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Словарный запас подводит меня на обоих языках».

 Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса-Фирмата, сборник поэзии 1995 года, спустя 10 лет после его выпуска. Первокурсник, влюбленный в литературу, но только знакомящийся с поэзией. Я увидела свое отражение в его грустном размышлении о принадлежности к своей диаспоре:

 Тот факт, что я

 пишу вам

 на английском,

 уже не передаёт то,

 что я хотел вам сказать.

 Моя задача:

объяснить вам,

что я не отношу себя к англичанам

равно как и к кому-либо ещё.

На самом деле, я никогда не знаю какой язык использовать для самовыражения. Английский – проще всего: я окружена им каждый день. Но английский – это не тот язык, на котором я могу выразить любовь. Амхарский – глубокий и приятный. Он требует больше времени для выражения мыслей. Но я уже больше не могу ни читать, ни писать по-амхарски. Амхарский алфавит, висящий над моей кроватью, больше декоративный, чем практичный. Эритрейский язык полон сложных слов, и им трудно овладеть. Даже моя мать, чья семья родом из Тигреи, северного региона Эфиопии на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Так что я нахожусь где-то посередине, пытаясь сохранить чувство обоих языков, времени и пространства.

 Я восхищаюсь работой художников и писателей, которые вкрапляют самое подлинное «я» в свои работы на любых языках, к которым они имеют доступ, которые способны отобразить всю сложность рассказываемых ими историй.

 Я встречала африканских писателей, которые сумели перепрофилировать колониальные языки и направили их на критику тех режимов, которые принесли эти языки на континент, и авторов латин@, таких как Джунот Диас, который отказывается выделять курсивом испанский, чтобы акцентировать его иностранность.

 Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за примерами сопротивления и переосмысления границ английского языка как долгосрочного собрания иммигрантского опыта. В моменты, когда английский не способен передать силу наших историй, мы отсылаем эту работу «домой» устно – и любовь наших семей, в конечном счете, преодолевает любой языковой барьер.

№ 355