Читаю и пишу на английском, но сны вижу по-прежнему на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно приходится творческому человеку в семье, где говорят на нескольких языках: моим родственникам нравится, что я пишу, но они считают, что пишу я не для них

Под чутким руководством безумно любящей меня бабушки я выучила свой первый язык – амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) соединил нас тогда своей невидимой нитью и до сих пор вплетается в канву любого диалога внутри моей большой семьи. Между нами тысячи километров, мы живем на разных материках, разделенные океанами. Но когда звоним друг другу, то именно амхарский язык несет нашу любовь через расстояние.

Слова определяют то, как я вижу мир, как справляюсь с трудностями, как отдыхаю. Они утешают меня, вносят в мою жизнь порядок, структурируют ее. Я начала писать еще до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории), чтобы разобраться в окружающем меня круговороте вещей.

Естественно, что мне, как дочери эфиопских и эритрейских иммигрантов, родившейся в Америке, гораздо проще подбирать слова на английском. Да и грамматика мне лучше дается английская; та, которую нам довольно поверхностно преподавали в американских школах учителя, пытающиеся всеми силами заглушить язык дочери иммигрантов. Классическая литература, с которой я познакомилась еще в детстве, и даже лидеры сегодняшних книжных рейтингов – все это книги белых авторов, для которых английский язык – родной. Но иногда я по-прежнему вижу сны на амхарском. Когда мои чувства настолько глубоки, что их не выразить английскими словами, они облекаются в яркие образы амхарского языка.

В январе этого года, когда я приехала в Эфиопию (впервые за почти 10 лет), мой младший двоюродный брат Кидус просто сиял от счастья. А как он смотрел на меня! Оказалось, брат знает, что я писатель – Кидус видел мои статьи на Facebook и прочитал их все до одной. Но что-то смутило его на мгновение. Когда мальчик снова посмотрел на меня, на его лице, где совсем недавно читалось одно восхищение, появилась едва заметная тень вины. Почти шепотом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Робкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Непросто творческому человеку в диаспоре выбрать «рабочий язык», очень непросто. Cудано-американская поэтесса Сафия Эльхильо называет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, рассказал Радио NPR: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из этих языков... Мне не хватает слов ни в одном, ни в другом».

В 2005 году я наткнулась на сборник стихов Переса Фирмата «Двуязычный блюз» спустя 10 лет после его издания. Школьник четырнадцати лет, уже влюбленный в литературу, но только начинающий любить поэзию, – в его глубоких размышлениях о самоопределении я увидела себя:

«Уже сам факт того, что я

пишу вам

на английском,

искажает суть того, чем я

хотел с вами поделиться.

А размышляю я вот над чем:

как вам объяснить, что я

не отношу себя к английскому языку,

хотя и ни к какому другому тоже»

Действительно, мне всегда приходится выбирать, на каком языке объясняться. Английский проще; я постоянно нахожусь в этой языковой среде. Но это не язык моих чувств. Амхарский – густой и сладкий, как мед; я смакую каждое слово, сказанное на нем. Но я уже разучилась читать и писать на амхарском – алфавит, который висит над моей кроватью, скорее для красоты, нежели для изучения. Тигринья, государственный язык Эритреи, – довольно сложный. Даже моя мать, семья которой родом из Тыграя, северного региона Эфиопии, и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринье. Вот я и стою где-то на пересечении этих языков, пытаясь придать своим мыслям форму, пронести их через время и пространство.

Меня вдохновляют произведения художников и писателей, которые вкладывают в свою работу себя настоящих, свою душу. И не важно, на каком языке или языках. Главное, чтобы они смогли достучаться до сердец людей, донести свою историю во всей ее полноте и многогранности.

Я видела, как некоторые африканские писатели, критикующие колониальные режимы, в качестве оружия нападения выбирали слова из языков самих завоевателей. Я знаю, что некоторые латиноамериканские авторы, такие как Хунот Диас, отказываются выделять курсивом испанские слова, не желая делать акцент на их иностранном происхождении.

Да, я могу взять за образец то, как эти и другие писатели сопротивляются и переосмысляют границы английского, который уже давно стал языком иммигрантов. В моменты, когда наши родные не могут в полной мере прочувствовать все то, что мы пишем на английском, мы пытаемся объяснить написанное на языке семьи, и наша любовь, в конечном счете, преодолевает любой языковой барьер.

№ 266