Я читаю и пишу на английском, но все равно продолжаю мечтать на амхарском.

Ханна Гиоргис

Тяжело быть творческим человеком в семье, где существуют несколько языков - моим родным нравится, как я пишу, но они считают, что я пишу не для них.

Амхарский был первым языком, на котором я училась говорить под тщательным руководством бабушки, не чаявшей во мне души. Официальный язык Эфиопии (второй по самому частому использованию после арабского) связывал меня с ней тогда и до сих пор является связующим между разговорами моей большой семьи. Мы можем находиться в тысячах милях друг от друга, разделенные океанами и гражданством, но когда мы звоним друг другу, амхарский несет нашу любовь через моря.

Слова формируют мое мировоззрение, мои действия при решении проблем, мой отдых. Они дают мне спокойствие, порядок и структуру. Я начала писать задолго до того как узнала, что писателям платят (хотя бы в теории), я начала писать, чтобы разобраться в себе, когда вокруг шум. 

Несмотря на то, что мои родители иммигранты Эфиопии и Эритреи, я родилась в Америке, и слова, которые я лучше всего знаю, на английском языке. Грамматика, которую я без труда могу подчинить своей воле – это та грамматика, которую я изучала в американских школах под беглым присмотром учителей, желавших «усмирить» язык девочки иммигрантки. Будучи ребенком, я усвоила классический литературный канон: книги, до сих пор возглавляющие списки рекомендаций – это книги белых авторов, для которых английский всегда утверждение, а не вопрос. Но иногда я все равно мечтаю на родном языке. Когда мои чувства глубоки, и их сложнее всего изобразить, они приобретают яркие образы на ахрамском.

Когда в январе я впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию, Кидус, мой двоюродный брат, смотрел на меня широко распахнутыми глазами и сиял от счастья. Он сказал, что знал, что я пишу – видел и читал все мои статьи на Facebook. Прежде чем вновь посмотреть на меня, он на секунду остановился. За волнением последовало тихое чувство вины. Приглушенным голосом Кидус сказал, что читал мои статьи, но не понимал всего. В воздухе повисло легкое обвинение: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для творческого человека в диаспоре выбор на каком языке писать не прост. Судано-американская поэтесса Сафиет Альхелю называет себя «языковым предателем», так как пишет на английском языке (а не на арабском). «У меня возникает чувство, что я не владею ни одним из них [языков]…слова подводят меня на обоих языках», говорит Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках.

Я наткнулась на «Двуязычный Блюз» Переса Фирмата, сборник стихов 1995 года, спустя 10 лет после его выхода. Старшеклассница, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я видела свое отражение в его угрюмой диаспорической медитации:

Факт того,

что я пишу для вас

на английском,

уже искажает то,

что я хотел сказать вам.

Идея моего рассказа:

объяснить вам,

что я не принадлежу английскому,

но и не принадлежу чему-то другому.

В действительности я никогда не знаю, какой язык использовать, чтобы выразить свои чувства. Английский – самый легкий; я плаваю в нем каждый день. Но это не язык, на котором я люблю. Амхарский – тягучий и приятный; он занимает время, вылетая из моих уст. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, чем дидактический. Эритрейская тигринья насыщенна, в ней сложно разобраться. Даже моя мать, чья семья родом из эфиопского Северного Тигрея, граничащего с Эритреей, не говорит на тигриньи. Поэтому я нахожусь в промежутках и пересечениях, пытаясь связать смысл в языке, времени и пространстве.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, вкладывающих в работы настоящих себя на любом языке, который находится в их распоряжении, на любом языке, позволяющем им рассказывать истории.

Я видела африканских писателей, поменявших значение колониальных языков, чтобы привлечь внимание власти, которая принесла эти языки на континент, и таких латиноамериканских писателей, как Хунот Диас, которые отказывались выделять в тексте курсивом испанский язык, указывая, что он иностранный.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам для поиска примеров сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский не способен нести силу наших историй, мы отправляем нашу работу «домой» устно, и, в конце концов, любовь наших семей преодолевает любой языково барьер.

№ 55