Я читаю и пишу на английском, но все еще мечтаю на амхарском.

Ханна Гиоргис

Трудно быть деятелем искусства в многонациональной семье - моим родственникам очень нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда, и все еще проскальзывает во время наших общих семейных разговоров. Мы на расстоянии тысяч миль друг от друга, разделенные океанами и гражданством. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский способен передать наши истинные чувства, преодолевая расстояние в океаны.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я справляюсь с проблемами, как я отдыхаю. Они дают мне спокойствие, порядок и уверенность. Я писала еще до того, как узнала, что авторам платят (по крайней мере, в теории) просто для того, чтобы извлечь смысл из всего этого хаоса. Но, как у рожденной в Америке дочери иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, мой самый большой словарный запас в английском. Грамматика, которую я без труда могу подчинить своей воле, то, чему я научилась в американских школах под поверхностным наставлением преподавателей, настаивающих на том, чтобы мой язык, язык девочки из семьи иммигрантов, соответствовал всем стандартам. Классический литературный канон, которым я зачитывалась в детстве (и книги, возглавляющие списки лучших даже сейчас) это то, что было написано белыми авторами, для которых английский - единственно верный язык, без каких либо сомнений. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Когда я испытываю глубокие чувства, которые сложно объяснить, они предстают для меня в ярких образах амхарского языка.

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за почти 10 лет в январе этого года, мой еще совсем юный двоюродный брат, Кидус, душераздирающе смотрел на меня широко распахнутыми глазами. Он сказал мне, что знает о том, что я писатель - он видел мои статьи в Фейсбуке и читал их все. Он замолчал буквально на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, легкое чувство вины появилось там, где раньше была только взволнованность. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понимал. Тонкое обвинение застыло в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для писателя из диаспоры выбор языка для своих работ чреват. Суданско-американская поэтесса София Эльхильо, называет себя «предателем языка» за то, что пишет на английском, а не арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал на Национальном публичном радио следующее: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на сборник стихов 1995 года Переса Фирмата под названием «Двуязычный блюз» спустя 10 лет после его выхода. В самом начале обучения в старшей школе, безумно влюбленная в литературу, но только начинающая знакомиться с поэзией, я увидела свое отражение в его глубоких размышлениях о диаспоре:

Тот факт, что я

Пишу вам

На английском,

Уже совсем не то,

что я хочу сказать.

Что я хочу понять: так это

Как объяснить вам, то

Что не к Английскому лежит моя душа,

Однако и другого места она так же не нашла.

 

На самом деле, я никогда не знала, какой язык лучше подойдет для объяснения моих чувств. Английский самый простой; я погружаюсь в него каждый день. Но английский, это не тот язык, на котором я могу любить. Амхарский богат и сладкозвучен; когда я говорю, слова медленно и четко скользят по моему языку. Но я не могу читать и писать на амхарском языке – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее украшение, нежели дидактическое пособие. Язык тигринья в Эритреи необъятен, и его трудно зафиксировать. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в регионе Тигрей и на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Так что я иду по бездорожью в полной неопределенности, пытаясь прийти к осознанию сквозь язык, время и пространство.

Меня стимулируют работы художников и писателей, которые вкладывают свои истинные «я» в произведения на любом языке или же языках, которые они знают, и на каждом языке можно понять всю сложность рассказанных ими историй.

Я узнала об одних африканских писателях, которые переориентировали колониальные языки, чтобы раскритиковать те режимы, которые внедрили эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Хунот Диас, отказываются выделять курсивом испанский в книгах, чтобы обозначить его иностранность.

Я знаю, что могу видеть в этих или других авторах настоящий пример сопротивления и переосмысления границ английского как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не в состоянии передать всю силу наших слов, мы убираем его и всё, что связано с нашей работой, в «дальний ящик», и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 205

 

Хана Джорджис

Тяжело быть писателем, у которого семья говорит сразу на нескольких языках. Мои родственники любят читать то, что я пишу, но они думают, что я пишу для них.

Первый язык, на котором я научилась говорить, и был изучен под тщательным руководством бабушки, ахмарский. Он является официальным языком Эфиопии (второй по распространенности арабский язык, а следом за ним семитский). Тогда он связывал нас с бабушкой, как живая телеграмма, чтобы передавать наши беседы семье. Сейчас мы находимся на расстоянии тысяч миль, и между нами огромные океаны и перелёт по заграничным паспортам, но когда мы разговариваем на родном ахмарском языке, наша любовь перелетает многие моря, предаваясь теплыми воспоминаниями.

Слова формируют мое мировоззрение, мое решение проблем. Слова передают ощущение моего спокойствия. Они дают мне порядок в мыслях, комфорт и структуру того, что я хочу выразить. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят за это деньги (в теории) и я хотела почувствовать вкус славы.

Но как американская дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, слова, которые я знаю лучше всего, на английском языке. Грамматика, которую я с легкостью могу подчинить своей воле- это то, что я выучил в американских школах под поверхностным руководством учителей, что язык моей дочери-эмигрантки соответствовал.

Когда я вернулся в Эфиопию в первый раз почти за 10 лет в январе этого года, мой молодой кузен, дети, посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и сияющим сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на Facebook и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение, Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Мягкое обвинение повисло в воздухе: вы пишите по-английски, ваши статьи не для меня.

Для художника в диаспоре выбор языка для творчества чреват. Поэтесса Сафия Эльхильо, Судано-американская художница, называет себя “языковым предателем” за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес, который пишет как на английском, так и на испанском языках, сказал NPR: “у меня такое чувство, что я не владею ни одним... слова подводят меня на обоих языках.”

Я наткнулся на двуязычный Блюз Переса ферма, сборник стихов 1995 года, через 10 лет после его выхода. Первокурсник средней школы, влюбленный в литературу, но только начинающий любить поэзию, я видел себя отраженным в его задумчивой диаспорической медитации:

Тот факт, что я

пишу вам

на английском языке

уже фальсифицирует то, что я

хотел тебе рассказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежите к английскому языку

хотя мне больше нигде не место

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке объясняться. Английский проще всего, я плаваю в нем каждый день. Но английский-не тот язык, который я люблю. Амхарский густой и сладкий; он занимает свое время, скатываясь с моего языка. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, чем дидактический. Эритрея Тигриня полна и трудно зацепиться. Даже моя мать, семья которой родом из эфиопского Северного Тигрея и граничащей с ним Эритреи, не говорит по-тигриньи. Поэтому я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь вплести смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые вкладывают в свою работу самые подлинные себя на любом языке(языках), на котором(ах) они могут получить доступ, на любом языке (ах) могут понять сложности историй, которые они должны рассказать.

Я видел, как африканские писатели перепрофилировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти звуки на континент, и латинские авторы, такие как Джанет Диаз, отказываются курсивом выделять испанский язык, чтобы указать на иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших историй, мы отправляем нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

№ 206

 

Я читаю и пишу на английском, но мыслю до сих пор на амхарском.

Ханна Джордис.

Сложно быть художником в семье, говорящей на нескольких языках - мои родственникам очень нравится, что я пишу, но думаю, что пишу не для них.

 

Первым языком, на котором я научилась говорить под внимательным руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связал меня с ней в то время, и все еще проходит как живой ток через разговоры моей большой семьи. Мы на расстоянии тысяч миль друг от друга, разделенные океанами и имеем разное гражданство. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский несет нашу любовь через море. Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, упорядочивают мою жизнь и определенную структуру. Я начала писать до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории), чтобы понять смысл неразберихи. Но, как рожденной в Америке, дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, слова, которые я знаю лучше всего - на английском. Грамматика, которую я могу понять, - это то, что я выучила поверхностно в американских школах под наставлением учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигранта соответствовал нынешним нормам. Классический литературный канон, употребляемый в детстве - и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас, - это те из белых авторов, для которых английский всегда является утверждением, никогда не подвергается сомнению. Но иногда я все еще мыслю на амхарском языке. Когда мои чувства глубоки, и их тяжело объяснить, на помощь приходит ясность амхарского языка.

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за 10 лет в январе этого года, мой двоюродный брат, Кидус, смотрел на меня широко открытыми глазами и распахнутым сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель - он видел мои статьи в Facebook и читал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, легкое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понимал. Легкое обвинение чувствовалось в воздухе: ты пишешь по-английски; ваши статьи не для меня.

Для писателя в диаспоре выбор языка для создания чреват. Поэт Сафия Эльхильо, суданско - американская художница, называет себя «языковым предателем», пишущая по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал NPR: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Смысл слова подводит меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирма, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Вначале старших классов, влюбленная в литературу, только начала увлекаться поэзией, я узнала себя в его задумчивых размышлениях о взаимоотношениях между диаспорой и обществом:

тот факт, что я

пишу вам

на английском,

уже искажает то, что я

хотела до вас донести

Моя тема:

как объяснить вам,

что английский мне чужой,

но и другие языки тоже.

Действительно, я никогда не знаю на каком языке выразить свои мысли и чувства. Английский самый простой; я «плаваю в нем». Но английский не тот язык, на котором я выражала бы свои чувства. Амхарский – сладкозвучный язык, звуки которого не торопясь скатываются с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском языке - алфавит, висящий над моей кроватью похож больше на украшение, чем на источник знаний. Тигринский язык – богат, и его трудно усвоить. Даже моя мама, чья семья родом из северного региона Эфиопии Тыгрея, граничащая с Эритреей, не говорит на этом языке. Поэтому я стою на перепутье, пытаясь сплести воедино язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые могут внедрить свое самое сокровенное «я» в свои произведения на любом языке (языках), на котором они владеют, на любом языке (языках), которые способны передать все проблемы тех историй, которые им необходимо рассказать миру. Я встречала африканских писателей, которые в свое время пришли на их территорию и изменили колониальные языки, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются выделять курсивом испанские слова, чтобы обозначить их иностранное происхождение. Я знаю, что могу считать этих и других авторов-иммигрантов образцами сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего жизнь иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает всю мощь наших историй, мы рассказываем эти истории дома - и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает языковой барьер.

 

 

№ 207

 

Я читаю и пишу на английском, но мечтаю на амхарском

 

Ханна Джиорджис

 

Сложно быть писателем, у которого члены семьи говорят на разных языках - мои родственники любят, что я пишу, но думают, что я пишу не для них.

 

Первый язык, на котором я научилась говорить (под заботливым руководством очень любящей меня бабушки) был амхарский. Этот официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) напоминает мне о бабушке и до сих пор остаётся как будто живым проводом, протянутым через все диалоги моей большой семьи. Мы в тысячах миль друг от друга, разделены океанами и паспортами разных стран, но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык передает нашу любовь через моря и океаны.

 

Слова, которые я использую, показывают, каким я вижу мир, как справляюсь с проблемами, как отдыхаю. Они дарят мне уют, порядок и структуру. Я начала писать тогда, когда узнала, что писателям платят. Просто для того, чтобы убедиться в этом.

 

Я, дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи рождённая в Америке, знаю лучше всего английский: на нем я знаю больше слов, да и грамматику покорила (ее я выучила в американских школах при невнимательном отношении учителей, упорно пытавшихся подчинить мой непослушный язык). С классическими литературными произведениями я познакомилась ещё ребенком и даже сейчас список моих любимых авторов возглавляют те белые авторы, для которых "писать на английском" было всегда утверждением и никогда вопросом. Но иногда я всё-таки мечтаю на амхарском. Когда мои чувства глубоки и их сложно изобразить схематически, они приобретают амхарскую живую образность.

 

Когда в этом январе я вернулась в Эфиопию в первый раз почти за десять лет, мой двоюродный брат Кидас смотрел на меня широко распахнутыми глазами и сердцем. Он сказал знает, что я писатель - он видел мои статьи в Фэйсбуке и прочитал их все. Он немного выждал, прежде чем посмотрел на меня снова. Его возбуждение сменилось каким-то неуловимым чувством вины. Шепотом он признался, что прочитал мои статьи даже несмотря на то, что почти ничего не понял. Лёгкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь на английском - твои статьи не для меня.

 

Для писателя-мигранта выбрать, на каком языке писать очень непросто. Суданско-американская поэтесса Сафия Эльхилло называет себя "языковым предателем" из-за того, что пишет на английском, а не арабском. Кубинско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на испанском и английском, сказал на национальном общественном радио: "Мне кажется, что я не могу говорить ни на одном из этих языков... Слова не удаются мне на обоих".

 

Я наткнулась на "Двуязычный блюз" Густаво (книгу поэм 1995 года выпуска) через десять лет после ее выпуска. Я была тогда первокурсницей влюбленной в литературу и только начала любить поэзию. Я узнала себя в его неспешной медитации:

 

То, что я

На английском пишу

Уже искажает то,

Что сказать хочу.

Я размышляю

Как тебе донести,

Что к английскому не принадлежу

Как и к чему-то еще

 

Действительно, я никогда не знаю какой язык использовать, когда пытаюсь объяснить себя. Английский легкий, я в нем как рыба в воде, но он не тот язык, на котором я люблю. Амхарский богатый и мелодичный, мне приятно на нем говорить. Но я не могу больше читать или писать на нем - алфавит над моей кроватью висит больше для красоты. Язык Эритреи, Тигриния, насыщенный и сложный. Даже моя мать, семья которой из провинции Тиграй и граничащей с ней Эритреи, не говорит на Тигринии.* Я чувствую себя швеей, которая пытается залатать дыры между языками, временем и пространством.

 

Я остаюсь на плаву благодаря артистам и писателям, которые наполняют своей настоящестью свои работы. При этом неважно на каком языке они творят и какой помогает выразить сложность историй, которые им так нужно рассказать.

 

Я знаю африканских писателей, которые используют колониальные языки для того, чтобы критиковать этот режим, насадивший языки на континенте, и латиноамериканских авторов, которые как Хунот Диас отказываются итализировать испанский, чтобы показать разность этих языков.

 

Я знаю, что могу поучиться у других писателей-мигрантов тому, как с помощью английского запечатлеть наш опыт. Когда на английском не удаётся передать силу наших историй, мы рассказываем их близким, и их любовь помогает преодолеть любые языковые барьеры.

 

* В провинции Тиграй на Тигринии разговаривают около 7 миллионов человек, а в соседней Эритрее 2 миллиона.

 

№ 208

 

Я читаю и пишу по-английски, но все еще мечтаю на амхарском

 

Трудно быть писателем в семье, говорящей на нескольких языках - моим родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

 

Первым языком, на котором я научилась говорить под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) тогда связывал меня с ней и до сих пор, как живая телеграмма, доносит разговоры моей большой семьи. Мы на расстоянии тысяч миль друг от друга, разделены океанами и паспортами. Когда мы звоним друг другу, амхарский язык переносит нашу любовь через море.

 

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я писала с тех пор, как узнала, что авторам платят (по крайней мере, в теории) за нахождение смысла в событиях.

 

Но, как дочь иммигрантов из эфиопских и эритрейских американского происхождения, слова, которые я знаю лучше всего, на английском. Грамматика, которую я знаю, - это то, что я выучила в американских школах под поверхностным надзором учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери-иммигранта соответствовал нормам. Классический литературный канон, который я читала в детстве - и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас, - это те из белых авторов, для которых английский всегда является главным, никогда не подвергается сомнению. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском языке. Когда мои чувства самые глубокие и трудные для понимания, они приобретают яркие образы Амхарика.

 

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за почти десять лет в январе этого года, мой молодой двоюродный брат, Кидус, смотрел на меня широко раскрытыми глазами и усиленным сердцебиением. Он сказал мне, что знает, что я писатель - он видел мои статьи в Facebook и читал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, и тихая вина появилась там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понимал. Обвинение густо висело в воздухе: ты пишешь по-английски; ваши статьи не для меня.

 

Для писателя в диаспоре выбор языка для создания чреват. Поэт Сафия Эльхильо, суданско-американская писательница, называет себя «языковым предателем», пишущим по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

 

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, десят лет спустя после ее выхода. Первокурсница средней школы, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я увидела себя отраженной в его задумчивой диаспорическом стихе:

 

Тот факт, что я

пишу тебе

по-английски

уже искажает то, что я

хотел тебе сказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу английскому

хотя я никакому языку не принадлежу

 

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать для объяснения. Английский самый простой; Я плаваю в нем каждый день. Но английский не тот язык, на котором я люблю говорить. Амхарский густой и сладкий; он не торопиться, катясь с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском языке - алфавит, висящий над моей кроватью, более декоративен, чем дидактичен. Тигринья Эритреи полна, и ее трудно зафиксировать. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в регионе Тигрей и на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь сплести смысл в языке, времени и пространстве.

 

Меня поддерживают работы художников и писателей, внедряющие свои самые настоящие «я» в свои произведения на любом языке (или языках), к которому они имеют доступ, на любом языке (или языках), которые могут понять сложности историй, которые они должны рассказать.

 

Я видел африканских писателей, которые перепрофилировали колониальные языки на тех строёв, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Джунот Диаз, отказываются курсивировать испанский, чтобы обозначить иностранность.

 

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силы наших историй, мы отправляем наши эмоции «домой» устно - и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает любой языковой барьер.

 

Ханна Гиоргис

 

 

№ 210

 

Я читаю и пишу по-английски, но мысли в моей голове все равно звучат на родном амхарском.

Ханна Джорджис

В семье трудно быть писательницей, разговаривающей на нескольких языках - мои родственники души не чают в том, что я пишу, однако они уверены, что мои английские тексты не для них.

Первым языком, на котором я заговорила под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский. (Это официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского), который связывал меня с ней тогда и до сих пор поддерживает связь между мной и моей большой семьей во время наших разговоров. Мы находимся на расстоянии тысячи миль друг от друга, разделённые океанами и паспортами. Однако, когда мы звоним друг другу и говорим на родном амхарском, язык переносит нашу любовь через море. Слова формируют то, как я вижу мир, как я справляюсь с трудностями, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я начала писать для того, чтобы понять смысл всей той шумихи, которая происходит в жизни, и только лишь потом я узнала, что авторам еще и платят за это (по крайней мере в теории). Но, как дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, родившаяся в Америке, большее слов я знаю на английском языке. Грамматика, которой я пользуюсь, прикладывая некоторые усилия, - это та, которую я выучила в американских школах под пристальным наблюдением учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигрантов соответствовал общепринятым нормам. Классический литературный канон, который я читала в детстве - и книги, возглавляющие списки всевозможных рекомендаций даже сейчас, - это книги белокожих авторов, для которых английский язык, бесспорно, всегда являлся языком для написания книг. Однако я, сочиняя статьи на английском языке, понимаю, что мысли в моей голове все равно нередко звучат на амхарском. Когда я чувствую что-то более глубоко и чувства мои становятся более сложными, они приобретают свои яркие словесные образы на Амхарском языке.

Когда я в январе этого года вернулась обратно в Эфиопию впервые почти за 10 лет, мой молодой двоюродный брат по имени Кидус посмотрел на меня широко раскрытыми глазами с замирающим сердцем. Он сказал мне, что знает о том, что я писательница - он видел мои статьи на Facebook и прочитал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова обратить на меня взгляд; безмолвная тишина, наполненная чувством вины, появилась там, где раньше был только шепот негодований. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понял. Обвинение ненавязчиво повисело в воздухе: ты пишешь по-английски; твои статьи не для меня. Для писателя из диаспоры выбор языка для использования в работе чреват своими последствиями. Сафия Эльхильо, суданско-американская писательница, называет себя «языковым предателем», пишущим по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, признался в своем интервью национальному общественному радио в Америке: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из этих языков... Слова будто не подчиняются мне на обоих языках».

Я наткнулась на книгу стихов 1995 года «Двуязычный блюз» Переса Фирмата спустя 10 лет после ее выхода. Будучи студенткой, которая начинала свое обучение в старших классах, влюбленная по уши в литературу, но только начинавшая открывать в себе любовь к поэзии, я узнала себя в его глубоком размышление о взаимоотношениях между отдельной диаспорой и целым обществом:

Тот факт, что я

пишу тебе

по-английски

уже искажает тот смысл, что я

хотел тебе передать.

 

А именно:

Как я могу объяснить, что мое сердце

Не говорит по-английски

И на другом языке оно не сможет тебе всего рассказать.

Согласна, в действительности я никогда не знаю какой язык использовать для выражения своих чувств. Английский самый простой язык; Я разговариваю на нем каждый день. Но английский не тот язык, которому принадлежит моя душа. Амхарский же словно жидкий шоколад- сладкозвучный и утонченный; его звуки не торопясь сходят с моих уст. Однако теперь я забываю как правильно читать и писать на амхарском языке - алфавит, висящий над моей кроватью, теперь похож больше на предмет декора, нежели на полезный источник знаний. Алфавит Тигринья в Эритрее богат и его трудно запомнить. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в регионе Тигрей на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому из-за этой неопределённости я стою на перекрестке дорог, пытаясь сплести воедино язык, время и пространство. Меня вдохновляют работы тех художников и писателей, в которых авторы смогли выразить то самое свое сокровенное «я» на каких бы языках они не писали, они смогли передать все нюансы и проблемы тех историй, которые им было необходимо рассказать. Я видела работы африканских писателей, видоизменявших западноевропейские языки для критики колонизаторов, которые ассимилировали языки коренных народов, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, вообще отказываются выделять курсивом испанские слова, чтобы обозначить свое иностранное происхождение. Я знаю, что могу считать примерами этих и других авторов-иммигрантов за их модели сопротивления и переосмысления границ английского языка. В те моменты, когда английский не в силах передать все наши истории, мы рассказываем их дома- и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает языковой барьер.

 

№ 211

Я читаю и пишу на английском, но всё ещё мечтаю на амхарском.

Ханна Джорджас.

Трудно быть художником в семье, говорящей на нескольких языках: моим родственникам нравится, что я пишу, но думают они, что пишу я не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связывал меня с ней тогда и до сих пор он проскальзывает, как по оголенным проводам, во время долгих семейных разговоров. Мы в тысячах милях друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык переносит нашу любовь через море.

Слова облекают в форму то, как вижу я мир, как пробираюсь я через проблемы, как я отдыхаю. Они дают мне ощущение комфорта, упорядочивают и структурируют мою жизнь. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), просто чтобы разобраться во всём этом бедламе.

Но, будучи дочерью эфиопских и эритрейских иммигрантов, рождённой в Америке, лучше всего я владею именно английской лексикой. Грамматика, которую я с наибольшей готовностью могу подчинить своей воле, - это то, что я изучала в американских школах под небрежным руководством учителей, настаивающих, чтобы язык дочери иммигрантов соответствовал нормам. Произведения классического литературного канона, которые я читала в детстве, – и книги, даже сейчас возглавляющие списки рекомендованной литературы – принадлежащих авторству тех белокожих писателей, для которых английский всегда данность, а не вопрос. Но иногда я все ещё мечтаю на амхарском. Когда мои чувства глубоки и их невероятно сложно выразить, они оживают на этом языке.

Когда в январе этого года я впервые почти за 10 лет вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидус смотрел на меня широко раскрытыми глазами и лучащимся сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писательница: он видел мои статьи в «Фейсбуке» и прочёл их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, лёгкое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Легкий упрёк тяжело повис в воздухе: Вы пишете по-английски, Ваши статьи не для меня.

В диаспоре для человека, занимающегося творчеством, выбор языка чреват. Поэтесса Сафия Эльхильо, судано-американская художница, называет себя “ предателем языка” из-за того, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, сказал оациональному общественному радио: “У меня такое чувство, что я не владею ни одним... слова подводят меня на обоих языках.”

Я наткнулась на «Двуязычный Блюз» Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Недавно начав обучение в средней школе, очарованная литературой, но только начинающая любить поэзию, я видела себя отражённой в его задумчивой медитации о диаспоре:

Тот факт, что я

пишу вам на английском   

 уже искажает то,

что я хотел вам рассказать.

 Моя тема: как объяснить вам, что английский не мой язык, как и никакой другой.

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке объясняться. Английский проще всего, я погружаюсь в него каждый день. Но английский не тот язык, в который я влюблена. Амхарский богат и сладкозвучен; нужно немало времени, чтобы выразить на нём свои мысли. Но я никогда не смогу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее украшение, чем наглядное пособие. Язык Эритреи Тигринья богатый, и его трудно выучить. Даже моя мать, семья которой родом из эфиопской Северной Тигреи и граничащей с ним Эритреи, не говорит на этом языке. Поэтому я нахожусь в смятении и на распутье, пытаясь вплести смысл через язык, время и пространство. Меня вдохновляют работы художников и писателей, в которые они вкладывают свою подлинную сущность в независимости от того, на каком языке они пишут, на каком языке могут понять сложность историй, которые им нужно рассказать.

Я видела, как африканские писатели переориентировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти звуки на континент, и латиноамериканские авторы, такие как Хунот Диас, отказываются курсивом выделять испанский язык как иностранный. Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших историй, мы отправляем их устно “обратно домой”, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любые языковые барьеры.

 

№ 212

 

Хана Джорджис

Трудно быть писателем, у которого семья говорит сразу на нескольких языках. Мои родственники любят читать то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первый язык, на котором я научилась говорить, и был изучен под тщательным руководством бабушки, ахмарский. Он является официальным языком Эфиопии (второй по распространенности арабский язык, а следом за ним семитский). Тогда он связывал нас с бабушкой, как живая телеграмма, чтобы передавать наши беседы семье. Сейчас мы находимся на расстоянии тысяч миль, и между нами огромные океаны и перелёт по заграничным паспортам, но когда мы разговариваем на родном ахмарском языке, наша любовь перелетает многие моря, предаваясь теплыми воспоминаниями. 

Слова формируют мое мировоззрение, мое решение проблем. Слова передают ощущение моего спокойствия. Они дают мне порядок в мыслях, комфорт и структуру того, что я хочу выразить. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят за это деньги (в теории) и я хотела почувствовать вкус славы.

Я являюсь американкой, но у меня смешанные корни эфиопов и эритреев, поэтому язык, который я знаю больше всех остальных - английский. Мне легко давалась грамматика, которую я освоила в американской школе под руководством преподавателей, и мои навыки и усовершенствование помогли мне освоить английский язык еще лучше. Литературную английскую классику и книги, которые стоят в списке рекомендованных даже сегодня, я прочитала еще в детстве. Авторы этих книг были носителями английского языка, и их речь никогда не ставила под сомнение в правильности написания данной литературы. Но когда я ухожу с головой в свои мысли, когда мои чувства очень глубокие к переживаниям или к радостям, я начинаю повествовать и думать на ахмарском языке, представляя яркие образы.

Когда я вернулась в Эфиопию в январе того года, впервые за 10 лет моего отсутствия, мой маленький брат по имени Кидус смотрел на меня с глазами полных удивления, и его сердце бешено колотилось. Он рассказал мне, что знает, что я –писатель, ведь он читал все мои статьи в Facebook. Нас охватило неловкое молчание, прежде чем он снова взглянул на меня, и в его глазах я прочитала тихое чув