Читаю и пишу на английском с мыслями на амхарском.

Ханна Гиоргис

Трудно быть писателем, имеющим близких, говорящих на разных языках – мои родные любят мой труд, но думают, что пишу я не для них.

Первый язык, который я выучила под строгим наблюдением моей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык в этой стране после арабского) связал меня с ней, и до сих пор, словно оживший провод, объединяет нашу семью в затяжных разговорах. Между нами тысячи миль, океаны, границы стран. Но так или иначе, когда мы созваниваемся, родной архамский переносит нашу любовь друг к другу сквозь моря.

Слова формируют мое представление о мире, то, как я преодолеваю проблемы, как даю себе поблажки. Они придают мне комфорт, порядок и устойчивость. Я начала писать еще до того момента как узнала, что писательство оплачивалось (по крайней мере в теории) только для того, чтобы упорядочить свои мысли.

Однако, как у родившейся в Америке дочери эфиопских и эритерейских иммигрантов, английские слова я знаю куда лучше. Грамматика, на которую душа так и тянется опереться, была мне преподана в американских школах, поверхностными инструкциями преподавателей, настойчивых в освоении мною «приемного» языка. Классический литературный канон, который я одолела, будучи школьницей, и литература, занимающая списки рекомендаций для изучения даже сейчас, всегда была утверждением, а не вопросом. Все же, время от времени, я мечтаю на амхарском. Когда мои чувства слишком глубоки и неподвластны объяснению, они обретают невзрачную дымку родного языка.

Когда я слетала в Эфиопию десять лет назад январского месяца, моего младшего двоюродного брата, Кидуса, озарило. Он сказал, что знает о том, что я писательница – он видел мои работы на Фейсбуке и прочел их все. В тот же момент он полностью переменился: на смену лучезарному волнению, что передавал его взгляд, пришла вина. Приглушенным голосом, Кидус сказал, что хоть и прочитал опубликованное, не понял ничего из написанного. Легкое обвинение повисло в воздухе: «Ты пишешь на английском, а значит эти статьи не для меня».

Для растерянного писателя выбор языка для работы является немалой нагрузкой. Поэтесса Сафия Эльхилло, судано-американская публицистка, зовет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском, а не на родном арабском. Кубино-американец Гюставо Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском, признался в интервью, что его не покидает чувство того, что он недостаточно хорош как в родном, так и во втором языке: «Слова предают меня в обоих языках».

Спустя десять лет после ее релиза в 1995 году, я наткнулась на книгу стихотворений Переса Фирмата. Старшеклассница, влюбленная в литературу, только начинающая погружаться в поэзию, я увидела собственное отражение в его двуязычных размышлениях:

Тот факт,

Что пишу вам

на английском

Уже искажает то,

Что хочу я вам сказать

И вот моя задача:

Объяснить вам, что

Не говорю я на английском

Но и не принадлежу чему-то еще

Взаправду, я не знаю, на каком языке я могу толково описать свои мысли, себя. Английский наиболее простой; я в окружении его каждый день. Амхарский бархатный и сладкий; ему нужно время для того, чтобы развязать мне язык. Тем не менее мне кажется сложным говрить на амхарском – алфавит, висящий на потолке теперь разве что декорация, а не дидактический материал. Эритейский тигринья не тот, за который можно было бы зацепиться. Даже моя мать, родом из северной тигриньи, что рядом с Эритреей, не говорит на тигриньи. Вот так, я нахожусь на периферии, пытаясь сплести общую картину из языка, времени, места, в коих я обитаю.

Поддержкой мне служит авторство писателей, которые вкладывают свое подлинное мировоззрение в работу на любом языке, на том, который сможет осветить историю с любой стороны.

Я замечала, как африканские писатели перепрофилировали колониальные языки, тем самым используя критику властей, что принесли эти слова на континент и латинских публицистов как Хунот Диаз, отвергавших идею выделять курсивом слова на испанском дабы подчеркнуть «чужеродность».

Знаю, я могу черпать опыт в сопротивлении и переосмыслении английского языка как оного, документирующего опыт переселенцев, от других иммигрировавших писателей. Но в те моменты, когда английскому не удается передать силу наших историй, мы переносим наши работы на родину в устной форме, и наша семейная любовь тут же переступает языковой барьер.

№ 81