Я читаю и пишу по-английски, но мечтаю все еще на амхарском.

Ханна Гиоргис

Трудно быть писателем в семье, где говорят на нескольких языках – моим родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них. 

Первым языком, на котором я научилась говорить под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связывал меня с ней тогда и до сих пор иногда проскальзывает, словно ток по проводам, в речи моей обширной семьи. Мы находимся за тысячи миль друг от друга, разделенные океанами и паспортами. И именно этот язык доносит нашу любовь на ту сторону моря, когда мы звоним близким.

Слова формируют меня и мой мир, определяют то, как я справляюсь с проблемами, как я отдыхаю. Они обеспечивают мне покой, порядок и надежность. Я писала еще до того момента, как узнала, что писательский труд оплачивается (по крайней мере, в теории), чтобы придать смысл и разобраться в жизни.

Но, как рожденная в Америке дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, слова, которые я знаю лучше всего – это слова английского языка. Грамматика, которую я с большей готовностью могу подчинить своей воле, – это та, что я выучила в американских школах под формальными наставлениями учителей, настойчиво уверяющих, что язык дочери иммигрантов должен быть правильным. Классический литературный канон, который я усвоила, когда была ребенком (а это именно те книги, которые возглавляют списки рекомендованной литературы даже сейчас) это произведения авторов белой расы, для которых английский язык никогда не подвергается сомнению и вопросам. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Именно на нем мои самые искренние и самые трудные для понимания чувства приобретают ясные образы.

Когда я вернулась в Эфиопию в январе этого года впервые за 10 лет, мой младший двоюродный брат, Кидус, смотрел на меня с широко раскрытыми глазами, в которых лучилась сердечная радость. Он сказал мне, что видел мои статьи на Фейсбуке и читал их все, он знает, что я писательница. Мой брат замер на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, и безмолвное чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Почти шепотом он сказал мне, что прочел мою работу, хотя и не совсем все понимал. Еле ощутимое обвинение сгустилось над нами в воздухе: ты пишешь по-английски; твои статьи не для меня.

Для писателя, являющегося представителем какой-либо диаспоры, выбор языка для создания своих произведений может быть неоднозначно воспринят обществом. Суданско-американская поэтесса Сафия Эльхилло называет себя «предательницей языка», пишущей по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал на Национальном публичном радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный Блюз» Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, 10 лет спустя после ее выхода. Ученица старшей школы, влюбленная в литературу, но только-только начинающая любить поэзию; я увидела свое отражение в его глубокомысленных размышлениях о судьбах диаспор:

Тот факт, что я

пишу вам по-английски

уж искажает то,

что я хотел сказать вам.

Целью моей

является объяснить,

что английский

чужд мне,

впрочем, как и другие все.

На самом деле, я никогда не знала, какой язык использовать, чтобы меня поняли. Английский самый простой; я плаваю в нем каждый день как рыба в воде. Но английский не тот язык, на котором я могу передать слова любви. Амхарский язык тягучий и сладкозвучный; словам необходимо время, чтобы сорваться с губ. Но я уже не могу читать или писать на амхарском языке, а алфавит, который висит над моей кроватью, более для красоты, чем для изучения. Язык тигринья в Эритреи всеобъемлющий, и его трудно выучить. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в регионе Тигрей, граничащей с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я нахожусь и в смятении, и на перепутье, пытаясь соткать смысл из языков, времени и пространства.

Меня стимулируют работы художников и писателей, которые внедряют подлинные «я» в свои произведения независимо от языка, который они используют, те, кто на любом языке может передать свои тягостные мысли, которые они хотят донести до других.

Я видела африканских писателей, которые переориентировали колониальные языки, чтобы использовать критику против того самого режима, который принес эти звуки на континент, и латиноамериканских авторов, таких как Хунот Диас, отказавшегося выделять курсивом испанские слова, чтобы подчеркнуть их иностранное происхождение.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за примерами сопротивления и переосмысления границ английского как языка, фиксирующего опыт всех выходцев из других стран. В те моменты, когда английский не выдерживает накала наших историй, мы отправляем его и все, что связано с нашей работой, восвояси. Вместо этого разговариваем с нашими близкими на родном языке, и любовь наших семей, в конечном итоге, преодолевает любой языковой барьер.

 

№ 179

 

Хана Джорджис

Тяжело быть писателем, у которого семья говорит сразу на нескольких языках. Мои родственники любят читать то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первый язык, на котором я научилась говорить, и был изучен под тщательным руководством бабушки, ахмарский. Он является официальным языком Эфиопии (второй по распространенности арабский язык, а следом за ним семитский). Тогда он связывал нас с бабушкой, как живая телеграмма, чтобы передавать наши беседы семье. Сейчас мы находимся на расстоянии тысяч миль, и между нами огромные океаны и перелёт по заграничным паспортам, но когда мы разговариваем на родном ахмарском языке, наша любовь перелетает многие моря, предаваясь теплыми воспоминаниями.

Слова формируют мое мировоззрение, мое решение проблем. Слова передают ощущение моего спокойствия. Они дают мне порядок в мыслях, комфорт и структуру того, что я хочу выразить. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят за это деньги (в теории) и я хотела почувствовать вкус славы.

Я являюсь американкой, но у меня смешанные корни эфиопов и эритреев, поэтому язык, который я знаю больше всех остальных - английский. Мне довольно легко давалась грамматика, которую я освоила в американской школе под непосредственным руководством преподавателей, и мои навыки и усовершенствование помогли мне освоить английский язык еще лучше. Литературную английскую классику и книги которые стоят в списке рекомендованных даже сегодня, я прочитала еще в детстве. Авторы этих книг были носителями английского языка, и их речь никогда не ставила под сомнение в правильности написания данной литературы. Но когда я ухожу с головой в свои мысли, когда мои чувства столь глубоки к переживаниям или к радостям, я начинаю повествовать и думать на ахмарском языке, представляя яркие образы.

Когда я вернулась в Эфиопию в январе того года, впервые за 10 лет моего отсутствия, мой маленький братишка по имени Кидус смотрел на меня с глазами полных удивления, и его сердце бешено колотилось. Он рассказал мне, что знает, что я –писатель, ведь он читал все мои статьи в Facebook. Нас охватило неловкое молчание, прежде чем он снова взглянул на меня, и в его глазах я прочитала тихое чувство вины, где до этого скрывалось волнение. Тихим, почти шепотом, голосом, он сказал мне, что прочитал все мои работы, хоть и не понял ни единого слова. В воздухе повисло напряжение, и в его глазах я прочитала обвинение в легкой форме: «Ты пишешь свои статьи на английском языке, именно на том языке, который я не понимаю.»

Для писателя находящегося в диаспоре, выбор языка очень сложен. Поэт София Эльхолл, судано-американская певица, писала свои песни на английском языке, но при этом она называла себя «предатель родного языка». Родным языком для нее является арабский. Густаво Перес Фирмат, который владеет как испанским, так и английским, сказал на национальном общественном радио: «У меня есть чувство, будто я свободно не владею ни тем, ни другим языком. Иногда я не могу выразить свои мысли ни на одном из них.»

Я как-то наткнулась на сборник стихов «Двуязычный блюз» Густаво Переса Фирмата, спустя 10 лет после его ее выхода в 1995 году. Будучи первокурсницей в средней школе, я уже была влюблена в литературу, но в поэзию мне лишь предстояло влюбиться. И самое прекрасное в этом, это то, что я видела себя, будто в отражении, в его диаспорической медитации:

«Тот факт, что я уже пишу вам на английском языке, свидетельствует о том, что я хотел вам донести. Моя основная задача: объяснить и рассказать, что, не важно на каком языке ты говоришь, тебе нигде не будет места в этом мире.»

На самом деле, я никогда не знала, какой мне использовать язык для самовыражения. Английский язык в этом плане намного проще, ведь я нахожусь в его окружении каждый день. Но английский – это не тот язык, что мне по душе. Ахмарский – мой родной язык, я и часто использую его. Он очень много занимает времени для того, чтобы я могла на нем говорить. Я уже не могу читать или писать на нем, а алфавит, что висит над моей кроватью для меня лишь декорация, чем пособие для изучения. Тигринья Эритрея – это самый сложный язык для изучения. Его сложно даже уловить. Моя мать родом из северной части Эфиопии, в регионе Тигрей, на границе с Эритреей, где говорят на этом языке, и даже будучи носителем, она на нем не может говорить. Поэтому чаще всего мне нужно время, чтобы определить смысл перевода.

Меня вдохновляют работы писателей, которые вкладывают себя в свою работу, которые при этом пишут на любом из языков, который им в данный момент доступен и понятен. И при всем этом, передают мысль.

Я знаю, что могу обратиться к другим писателям – иммигрантам, чтобы получить опыт в переосмыслении английского, как языка, дискредитирующего приезжих людей. Бывают моменты, когда мы не в состоянии передать смысл наших историй, и приходиться рассказывать это устно своим родным и близким, возвращаясь домой, и любовь наших семей в конечном итоге выходит за пределы любого языкового барьера.

 

 

№ 181

 

Я читаю и пишу по-английски, но до сих пор вижу сны на амхарском.

Ханна Джорджис

Сложно быть творческим человеком в многоязычной семье. Моим родственникам нравится, что я пишу, но они думают, что пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй после арабского наиболее распространенный язык семитской группы) помогал мне тогда общаться с ней и до сих пор является связующим звеном при общении между собой моей обширной семьи. Мы находимся в тысячах милей друг от друга, нас разделяют океаны и паспорта. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык переносит нашу любовь через море.

 Словами я передаю свое видение мира, то, как я преодолеваю проблемы, как я отдыхаю. Они привносят в мою жизнь комфорт, порядок и определенный уклад. Я начала писать еще до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), чтобы разобраться в этой суматохе.

 А так как я родилась в Америке в семье иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, то мне легче говорить на английском. Грамматика, которую я по своему желанию могу использовать, - это та, которую я выучила в американских школах под руководством не утруждающих себя учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигрантов был на соответствующем уровне. Классический литературный канон я постигла еще ребенком и даже сейчас у меня в списках книг для чтения полно белых авторов, для которых английский язык как что-то само собой разумеющееся, не подвергаемое сомнениям. А иногда я все еще вижу сны на амхарском. Когда я испытываю очень сильные чувства и не могу их выразить, они приобретают яркую образность на амхарском языке.

Когда в январе этого года я впервые почти за 10 лет вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидус смотрел на меня широко раскрытыми глазами и сиял от счастья. Он сказал мне, что знает, что я писательница, и что он видел мои статьи в Facebook и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, при этом радость от встречи сменилась невысказанным чувством вины. Почти шепотом он сказал мне, что прочитал все, что я написала, хотя и не все понял. От этого возникло ощущение вины: ты пишешь по-английски, твои статьи не для меня.

Для творческих людей в диаспоре выбор языка для творчества чреват последствиями. Судано-американская поэтесса Сафия Эльхильо считает, что она предает свой язык так как она пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском, сказал однажды в интервью для национального радио: “У меня складывается такое ощущение, что я в идеале не владею ни одним из этих языков... мне трудно подбирать слова на этом и на том языке.”

Я случайно наткнулась на сборник стихотворений Переса Фирмата 1995 года «Двуязычный Блюз» 10 лет спустя после его выхода. В начале старших классов школы, влюбленная в литературу, но только начинающаяся увлекаться поэзией, я видела свое отражение в его глубокомысленных размышлениях, посвященных своей диаспоре:

«То, что я обращаюсь к вам на английском языке, уже искажает то, что я хочу вам сказать.»

 Главное: как мне объяснить вам, что английский - не родной мне язык, хотя другого родного языка тоже нет.» 

 На самом деле я никогда не знаю, на каком языке я буду объясняться. На английском мне это делать проще всего, весь день я погружен в него. Но английский не тот язык, на котором я могу выразить свои чувства. Амхарский язык богатый и приятный на слух, но не сразу можно выразить на нем свои мысли. Я уже не могу читать и писать на амхарском – алфавит висит над моей кроватью скорее для красоты, а не для запоминания. Тигринья, язык Эритреи, богат и его не так просто освоить. Даже моя мать, семья которой родом из эфиопского северного Тигрея и граничащей с ним Эритреи, не говорит на нем. Поэтому, мне не удается совсем или я сталкиваюсь с трудностями, пытаясь передать смысл через язык, время и пространство.

Я поддерживаю тех творцов, которые могут самовыражаться на любых доступных им языках, способных передать все нюансы их повествования.

 Я видела, как африканские писатели переключались на колониальные языки, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые и вызвали эти события на континенте и как латиноамериканские авторы, такие как Гуно Диаз, не желали обозначать свою связь с испанским языком, тем самым подчеркивая свою непричастность. Я знаю, что могу брать в пример их и других писателей –иммигрантов, настроенных против и переосмысляющих границы английского как языка, используемого для документальной передачи впечатлений иммигрантов. Тогда, когда английский язык не в состоянии передать всю полноту смысла наших повествований, мы проговариваем вслух то, что хотим сказать, «возвращаясь к себе, домой», и наша семейная любовь, в конечном счете, преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 186