Я читаю и пишу на английском, но мне все еще приходят в голову образы на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно быть творческой личностью в семье, которая охватывает множество языков: моим родственникам очень нравится, что я занимаюсь писательской деятельностью, но думают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей нежно любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) соединял меня с ней тогда и до сих пор соединяет, словно живой провод, в разговорах моей большой семьи. Мы на расстоянии тысяч километров друг от друга, и нас разделяют океаны и страны. Однако, когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык несет нашу любовь через расстояния.

Слова формируют то, как я воспринимаю мир, как я, преодолевая проблемы, двигаюсь вперед и как я расслабляюсь. Они дают мне чувство комфорта, порядок и структурную целостность. Я начала писать, просто чтобы понять смысл происходившей вокруг суеты, и тогда я еще не знала, что писателям платят (в теории, по крайней мере).

Однако, как дочь эфиопских и эритрейских эмигрантов, рожденная в Америке, слова, которые я знаю лучше всего, – это английские слова. Грамматика, которую я легче всего могу подчинить своей воле, – это та, что я выучила в американских школах под поверхностным руководством учителей, настаивавших на том, чтобы мой язык дочери эмигрантов соответствовал правилам. Классические литературные произведения, которые я читала в детстве, и книги, находящиеся в топах списков даже сейчас, - это работы белых писателей, для которых английский всегда является утверждением и никогда не подвергается сомнению. Но иногда мне все еще приходят в голову образы на амхарском. Когда мои чувства самые глубокие и их трудно понять, они приобретают яркую образность амхарского языка.

Когда я приехала в Эфиопию в первый раз за почти десять лет в январе этого года, мой маленький двоюродный брат Кидус посмотрел на меня с широко раскрытыми глазами и лучезарной улыбкой. Он сказал мне, что знает о том, что я писательница: он видел мои статьи на Фейсбуке и прочел их все. Кидус остановился на секунду перед тем, как взглянуть на меня снова, легкая вина появилась там, где раньше было только радостное волнение. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал все мои статьи, хотя и не совсем все понял. Легкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь по-английски, твои статьи не для меня.

Для творческой личности в диаспоре выбор языка, на котором писать, обременителен. Поэтесса судано-американского происхождения Сафия Эльхильо называет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском языках, сказал в интервью Национальному Общественному Радио: «У меня такое чувство, словно я не говорю бегло ни на одном из них… Слова подводят меня на обоих языках.»

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, сборник стихотворений 1995 года, спустя 10 лет после его выхода. Старшеклассница, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я увидела свое отражение в его задумчивом размышлении, адресованном кубинцам, живущим на чужбине:

То, что я
Пишу вам
По-английски
Уже искажает то, что я
Хотел вам сказать.
Моя тема:
Объяснить вам, что я
Не принадлежу английскому,
Впрочем, я не принадлежу никакому языку

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать для пояснения своих мыслей и чувств. Английский язык самый легкий. Я плещусь в нем, словно рыба в воде, каждый день. Однако, английский – не тот язык, который я люблю. Амхарский тягучий и сладкий, и требуется время, чтобы слова на амхарском сошли у меня с языка. Но я больше не умею читать и писать на амхарском; алфавит, висящий над моей кроватью, – больше декорация, чем учебное пособие. Язык Эритреи тигринья наполнен до предела, и его сложно зафиксировать. Даже моя мать, чья семья родом из северного региона Тыграй в Эфиопии на границе с Эритреей, не говорит на тигринье, поэтому я сижу в лакунах и пересечениях, пытаясь соединить смысл между языком, временем и пространством.

Меня поддерживают работы художников и писателей, вкладывающих свое самое подлинное «я» в свои произведения на любом языке (или языках), к которому они имеют доступ, и на любом языке (языках) они могут уловить всю сложность тех историй, которые они должны рассказать.

Я встречала африканских писателей, которые перепрофилировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех режимов, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские писатели, как Хунот Диас, отказываются выделять курсивом испанский, чтобы обозначить иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-эмигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, на котором документируется опыт эмигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, мы вместо этого отправляем нашу работу «обратно на родину» в устной форме, и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает любой языковой барьер.

№ 178