Я читаю и пишу на английском, но я все еще мечтаю на амхарском.

Ханна Джорджис

Сложно быть художником в семье, где говорят на разных языках – моим родным нравится, что я пишу, но они думают, я делаю это не для них.

Первым языком, который я выучила под руководством любящей бабушки, был амхарский. Национальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал меня с ней и до сих пор является той нитью жизни, которая проходит сквозь наши семейные разговоры. Мы находимся за тысячи миль друг от друга и разделены океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, амхарский переносит любовь от каждого из нас через любые препятствия.

Слова передают то, как я вижу мир вокруг, как я справляюсь с проблемами, как я расслабляюсь. Они приносят мне комфорт, порядок и уклад. Я начала писать еще до того, как узнала, что писатели получают деньги за свои труды (по крайней мере, теоретически) только для видимости.

Однако, как рожденная в Америке дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, английские слова я знаю лучше. Грамматика далась мне легко, потому что я учила ее в американских школах поверхностно под покровительством учителей, настаивавших на том, чтоб мой язык соответствовал моему происхождению. Классический литературный канон, который я приняла, будучи ребенком, и который рекомендовали книги – это те авторы, для которых английский – всегда утверждение, и никогда не вопрос. Но иногда я продолжаю мечтать на амхарском. Когда мои чувства глубоки и трудно объяснимы, они проявляются в ярких образах амхарского языка.

Когда я впервые вернулась в Эфиопию в январе этого года спустя почти 10 лет, мой младший брат, Кидус, смотрел на меня глубокими и сияющими глазами. Он рассказал мне, что знает о том, что я – писатель – он видел и читал все мои статьи в Фейсбуке. Прежде чем взглянуть на меня еще раз, он замер, и тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Шепотом он сказал, что читал мои работы, даже когда что-то в них не понимал. В воздухе повисло легкое напряжение: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для творчества художника в диаспоре выбор языка чреват. Поэтесса София Эльхилло, Судано-Американская художница, называла себя «предателем языка» за то, что писала на английском (а не на арабском). Кубано-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал в эфире национального общественного радио: «У меня есть ощущение, что я не владею ни тем, ни другим языком…».

Я наткнулась на двуязычную книгу 1995 года с поэмами Переза Фирмата, спустя 10 лет после ее выхода. Первокурсник высшей школы, влюбленный в литературу, но только начинающий любить поэзию, я узнала себя в его задумчивой медитации диаспор:

Тот факт,

что я пишу тебе

на английском, уже искажает то,

что я хочу тебе рассказать.

Моя проблема: как объяснить тебе то,

что я не пленник английского,

хотя мне больше нет места нигде.

В самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать, когда я хочу выразить свои мысли. Английский прост; у меня с ним хорошие отношения. Но это не тот язык, в который я влюблен. Амхарский – широк и интересен; мне приятно говорить на нем. Но я больше не могу читать или писать на этом языке – алфавит, который висит над моей кроватью, предназначен скорее для декора, чем для учебы. Эритрейский язык Тигринья богат и труден для изучения. Даже моя мать, у которой семья родом из Эфиопского северного Тыграя, граничащего с Эритреей, не говорит на языке Тигринья. Поэтому я хожу по коридорам, пытаясь найти смысл в языке, времени и пространстве.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые вкладывают свое настоящее «я» в работы на любом языке (языках), которым (которыми) они владеют и который (которые) может (могут) рассказать любые истории.

Я видел африканских писателей, которые перепрофилировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех режимов, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Джунот Диаз, отказываются выделять испанский, чтобы обозначить «иностранность».

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать характер наших историй, мы отправляем нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

№ 150

 

Я читаю и пишу по-английски, но еще мечтаю на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно быть писательницей с семьей, охватывающей несколько языков – мои родственники любят, что я пишу, но думаю, что я пишу не для них

 

Первым языком, на котором я научилась говорить под руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) сплотил меня с ней тогда и до сих пор сближает мою большую семью. Мы в тысячах миль друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык передает нашу любовь через море.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Благодаря словам я ощущаю комфорт, красоту и упорядоченность. Я писала еще до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), чтобы ощутить возбуждение.

Но, как, родившаяся в Америке, дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, слова я знаю лучше всего на английском языке. Грамматика, которую я с легкостью могу подчинить своей воле, - это то, чему я научилась в американских школах под поверхностным обучением учителей, настаивающих на том, чтобы мой язык как дочери иммигрантки соответствовал. Классические литературные произведения, которые я читала взахлеб в детстве – и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас – это те белые авторы, для которых английский - это выражение своих мыслей, а не препятствие. Но я до сих пор мечтаю писать на амхарском. Когда мои чувства глубоки и трудно поддаются объяснению, они приобретают яркие образы на амхарском.

Когда в январе этого года я впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидус посмотрел на меня удивленными глазами и бьющимся сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на Фейсбук и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Легкий упрек повис в воздухе: ты пишешь по-английски, твои статьи не для меня.

Для писателя, проживающего вне страны своего происхождения, выбор языка для творчества чреват. Поэтесса Сафия Эльхильо, судано-американская писательница, называет себя “языковым предателем” за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет, как на английском, так и на испанском языках, сказал по Национальному Общественному Радио: “у меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... слова подводят меня на обоих языках.”

Я наткнулась на двуязычный блюз Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Первокурсник средней школы, влюбленный в литературу, но только начинающий любить поэзию. Я увидела свое отражение в его мрачном размышлении о диаспоре:

Тот факт, что я

пишу вам

на английском языке

уже фальсифицирует то, что я

хотел вам рассказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу к английскому

хотя мне больше нигде не место

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке выражать свои мысли. Английский проще всего, он окружает меня каждый день. Но английский-не тот язык, который я люблю. Амхарский богатый и славный язык; но нужно потратить очень много времени, чтобы он отскакивал от зубов. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, чем дидактический. Эритрейская Тигринья богата и за нее трудно ухватиться. Даже моя мать, семья которой родом из эфиопского Северного Тигрея и граничащей с ним Эритреи, не говорит по-тигриньи. Поэтому я нахожусь в языковой пропасти и переплетении языков, пытаясь передать смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляет творчество литераторов и писателей, которые вкладывают в свои произведения самые подлинные свои чувства на любом языке(языках), на котором(ых) они могут высказаться, на любом языке (ах) могут донести сложности историй, которые они хотят передать.

Мне известно, что африканские писатели преобразовали колониальные языки, для привлечения критики тех самых народов, которые принесли эти звуки на континент, а латинские авторы, такие как Жуно Диас, отвергают выделять испанский язык для того чтобы подчеркнуть иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за помощью против разногласий и переосмысления возможностей английского как языка, сохраняющего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать значимость наших историй, мы отправляем нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 151