Я читаю и пишу на английском, но до сих пор вижу сны на амхарском

Ханна Гиоргис

 

Сложно быть творцом из семьи, говорящей на множестве языках – мои близкие любят то, что я пишу, но считают, что я пишу не для них.

 

Первый язык, на котором я училась говорить под бдительным контролем моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (наиболее распространенный семитский язык после арабского) связывал меня с ней тогда и продолжает выступать в роли провода, связывающего нашу разбросанную по свету семью через разговоры. Мы на расстоянии тысяч миль друг от друга, разделенные океанами и границами стран. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык переносит нашу любовь через моря.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я отдыхаю. Они дают мне комфорт, порядок и структурированность. Я начала писать с тех пор как узнала, что писателям платят (хотя бы в теории) за то, чтобы оправдать поднятую шумиху.

Но, как дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, рожденная в Америке, слова, которые я знаю лучше всего, - на английском. Грамматика, которой я легко могу управлять по своей воле – это грамматика, которую я выучила в американской школе под небрежным руководством (невнимательным контролем) учителей, которые упорно заставляли мой язык дочери иммигрантов подчинятся правилам. Каноническая классическая литература, которая я читала в детстве, - и книги, возглавляющие рейтинги наиболее рекомендуемых произведений до сих пор, - это книги белых авторов, для которых английский язык всегда был утверждением и никогда вопросом. Но иногда я до сих вижу сны на амхарском. Когда мои чувства наиболее глубоки и сложны для того чтобы их описать, они проявляются в амхарских ярких образах.

В январе, когда я практически за 10 лет впервые вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидус смотрел на меня огромными глазами и с трепещущим сердцем. Он сказал мне, что знал, что я писатель – он видел мои статьи в Facebook и прочел их всех. Он замолкнул на секунду, прежде чем взглянуть на меня снова, тихая вина появилась там, где раньше было место только радостному волнению. Шепотом он сказал мне, что он прочитал даже те работы, в которых не до конца все понял. Мягкий упрек повис в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Процесс выбор языка для творчества полон волнения и тревог для писателя в диаспоре. Поэтесса Сафия Эльхильо суданско-американского происхождения называет себя «предателем языка» за то, что она пишет на английском языке (не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат пишет и на английском, и на испанском языках. Как-то раз выступая на радио, он сказал: «У меня чувство, что я не владею ни одним из них… Слова подводят меня в обоих языках».

Я наткнулась на сборник поэм 1995 года Переса Фирмата «Двуязычный блюз» спустя 10 лет после его выхода. Ученик, только что поступивший в среднюю школу, без ума от литературных произведений и ему только начинает нравится поэзия, я увидела себя в его задумчивых диаспорических размышлениях:

 

Тот факт, что я

Пишу тебе

На английском,

Уже искажает то, что я

Хочу сказать тебе.

Мой вопрос:

Как объяснить тебе, что я

Не принадлежу английскому,

Хотя я и не принадлежу нигде более. 

 

На самом деле, я никогда не знала какой язык использовать для самовыражения. Английский самый простой; я использую его ежедневно. Но английский не тот язык, в который я влюблена. Амхарский густой и сладкий, он требует времени для того, чтобы слова слетели с моего языка. Но я уже больше не могу читать или писать на амхарском – алфавит, который висит над моей кроватью, скорее элемент декора, нежели метод обучения. Эритрейская тиньгринья загружена и тяжела в изучении. Даже моя мать, предки которой восходят к народам северной Эфиопии региона Тыграй, граничащий с Эритреей, не говорила на тиньгриньи. Поэтому окруженная этими пробелами и взаимосвязями, я стараюсь сплести смысла сквозь языки, времена и пространства. 

Меня вдохновляют работы творцов и писателей, которые наполняют свои произведения своим настоящим «я» на любом доступном им языке, которые могут на любом языке передать все тонкости историй, которые им нужно рассказать.

Я встречала африканских писателей, которые перенаправляли колониальные языки, чтобы воздействовать на те режимы, которые принесли эти звуки на континент. И я видела латиноамериканских авторов, например Юно Диас, которые оказывались выделять испанский, чтобы обозначить иностранность.

Я знаю, что могу смотреть на этих и других писателей иммигрантов как на примеры сопротивления и переосмысления границ английского как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не справляется с силой наших историй, мы отправляем наши работы назад домой устно – и в конечном итоге и любовь наших семей преодолевает любой языковой барьер

 

№ 336

 

Я читаю и пишу на английском, но все еще мечтаю на амхарском

Ханна Джиорджис

Трудно быть писателем с семьей, говорящей на нескольких языках – мои родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первый язык, на котором я научилась разговаривать под чутким руководством моей обожаемой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный язык семитской группы после арабского) сблизил меня с ней тогда и до сих пор является живым проводом, проходящим через все наши длительные семейные беседы. Мы находимся на расстоянии тысяч миль, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык несет нашу любовь через моря.

Слова принимают форму того, как я вижу мир, как я решаю проблемы, как я отдыхаю. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я пишу с тех самых пор, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории) за выражение мыслей.

Но родившись в Америке в семье эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучше всего я знаю английский. Я отлично владею грамматикой, которую я выучила в американских школах, под руководством учителей, настаивающих на том, чтобы мой язык дочери иммигрантов не отличался от других. Классическая литература, усвоенная мной в детстве – эти книги даже сейчас находятся в топ-листах рекомендуемой литературы – это те книги белых авторов, для которых английский язык – это всегда утверждение, а не вопрос. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Когда мои чувства очень глубоки и их сложно выразить, они приобретают вид при помощи яркой амхарской образности.

Когда я вернулась в январе в Эфиопию в первый раз спустя почти 10 лет, мой младший кузен, Кидус, посмотрел на меня широко раскрытыми сияющими глазами. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на Фейсбуке и прочитал их все. Он помедлил секунду, прежде чем снова посмотреть на меня, и молчаливая вина появилась там, где только что было восхищение. Тихим голоском он сказал мне, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Мягкое обвинение висело в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для писателя из мигрантской общины очень непростым является выбор языка, на котором он будет творить. Суданско-американская поэтесса Сафиа Эльхилло зовет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубинско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском, рассказал NPR (Национальному Общественному Радио): «У меня такое чувство, что я не говорю свободно ни на одном из них… Слова подводят меня в обоих языках.»

Я наткнулась на сборник стихов Переса Фирмат «Билингвистический блюз» только 10 лет спустя после его выхода в 1995 году. Студентка первого курса, влюбленная в литературу, но только начинающая ценить поэзию, я видела свое отражение в его задумчивых диаспорных размышлениях:

Факт того, что я

пишу тебе

на английском

уже искажает то, что я

хотел тебе сказать.

Моя проблема:

Как тебе объяснить, что я

Не “свой” в английском

А впрочем я нигде не “свой”

И действительно, я никогда не уверена, какой язык мне использовать в рассказах. Английский самый простой, я использую его каждый день. Но английский – это не тот язык, который я люблю. Амхарский язык густой и сладкий; ему нужно время, чтобы сорваться с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью скорее декоративный, чем обучающий. Язык Эритреи тигринья – богатый язык, на нем трудно объясняться. Даже моя мама, семья которой происходит из региона Тигрей на севере Эфиопии и пограничной Эритреи, не говорит на тигринья. Таким образом у меня возникают пробелы и пересечения при попытках переплести язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы творческих людей и писателей, которые вкладывают в работу частички своей аутентичности, и не имеет значения на каком языке/ах они могут этого достигнуть или на каком языке/ах они описывают трудности рассказываемых историй.

Я видела африканских писателей, видоизменяющих колониальные языки для критики режимов, политика которых привела к изменению языка на континенте и романских авторов, как например, Хунот Диас, отказывающегося выделять курсивом испанский, чтобы подчеркнуть иностранное происхождение.

Я знаю, что могу посмотреть на тех и других писателей-иммигрантов как на модели сопротивления и смены представления о барьере английского как языка, документирующего иммигрантский опыт. В те моменты, когда у английского не получается донести глубину наших историй, вместо этого мы устно посылаем нашу работу «домой» – и любовь нашей семьи в конце концов перешагивает через любой языковой барьер.

 

 

№ 340