Я читаю и пишу на английском, но все еще рисую образы на амхарском

Ханна Гиоргис

Трудно заниматься творчеством в семье, в которой говорят на многих языках: мои близкие любят мои тексты, но думают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под пристальным руководством обожающей меня бабушки, был амхарский. Государственный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) соединял меня с ней тогда и все еще действует, как проводник, во всех разговорах моей большой семьи. Тысячи километров, океаны и страны разделяют нас. Однако, когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык проносит нашу любовь в далекие страны.

Слова отражают то, как я воспринимаю мир, как я двигаюсь вперед в жизни, полной проблем, и как я отдыхаю. Они дают мне комфорт, порядок и структурированность. Так, просто чтобы понять смысл окружавшей меня суматохи, я начала писать еще в то время, когда не знала, что писателям платят (по крайней мере, в теории).

Однако, родившись в Америке в семье эфиопских и эритрейских эмигрантов, я лучше всего знаю слова на английском. Грамматика, которую я могу легче всего подчинить своей воле, – та, которую я изучила в американских школах под формальным руководством учителей, настоятельно требовавших, чтобы мой язык дочери эмигрантов соответствовал установленным правилам. Классические литературные произведения, которые я прочитала в детстве, и те, которые входят в топы и сейчас, – это работы белых писателей, для которых английский – это утверждение, и никогда не вопрос. Но все же иногда я рисую образы на амхарском. Если мои чувства наиболее глубоки и их сложно встроить в схему, тогда они принимают форму живой образности на амхарском.

Когда в январе этого года я приехала в Эфиопию впервые за десять лет, мой маленький двоюродный брат по имени Кидус смотрел на меня широко распахнутыми глазами и светился лучезарной улыбкой. Он сказал, что знает, что я писательница: он видел мои статьи на Facebook и прочитал их все. Кидус выждал момент, прежде чем посмотреть на меня снова, и скрытая виноватость появилась там, где до этого было только радостное оживление. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои статьи, даже хотя не все понял до конца. Слабое обвинение повисло в воздухе: «Ты пишешь на английском; твои статьи не для меня».

Для творческой личности в диаспоре выбор языка, на котором творить, – тяжелое бремя. Поэтесса судано-американского происхожения Сафия Эльхильо называет себя «языковым предателем», так как пишет на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском, сказал корреспонденту НОР[4]: «У меня такое чувство, что я не говорю бегло ни на одном из них…Мне не хватает слов на обоих языках.»

Я наткнулась на сборник стихотворений «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, изданный в 1995 году, через десять лет после его выхода. Будучи старшеклассницей, влюбленной в литературу, но только начинающей любить поэзию, я увидела свое отражение в его задумчивых размышлениях, обращенных к кубинской диаспоре:

То, что я

Пишу вам

На английском,

Уже искажает то, что я

Хотел вам сказать.

Моя тема:

Как объяснить вам, что я

Не принадлежу английскому,

Хотя я и не принадлежу никакому другому языку

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать, чтобы ясно выразить свои мысли. Английский самый легкий: я ощущаю себя в нем, как рыба в воде, потому что говорю на этом языке каждый день. Но все же, английский – не тот язык, который я люблю. Амхарский язык густой и сладкий; требуется время, чтобы амхарские слова скатились у меня с языка. Тем не менее, я больше не могу ни читать, ни писать на амхарском: алфавит над моей кроватью – больше декорация, чем учебное пособие. Тигринья, государственный язык Эритреи, всеобъемлющ, и его трудно усвоить. Даже моя мама, чья семья родом из северного региона Тыграй в Эфиопии и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринье. Таким образом, я пребываю в раздумьях, погруженная в многоязычные лакуны и пересечения, пытаясь из слов сплести смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляет творчество художников и писателей, вкладывающих самое подлинное собственное «я» в свои работы, каким бы языком или языками они бы ни владели и на каком бы языке или языках они ни смогли уловить все сложные перипетии тех историй, которые им нужно рассказать.

Я видела, как африканские писатели изменили колониальные языки, чтобы выгодно использовать критику тех самых режимов, которые принесли те звуки на континент, и я видела, как латиноамериканские писатели, такие как Хунот Диас, отказались выделять курсивом испанские слова, чтобы обозначить их иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к тем или иным писателям-эмигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского как языка, на котором документируется жизненный опыт эмигрантов. В те моменты, когда английский язык не способен передать всю силу наших историй, мы отправляем свою работу «обратно на родину» в устной форме, и любовь наших семей, в конце концов, преодолевает любой языковой барьер.

№ 91

Ханна Гиоргис