Я пишу и читаю по-английски, но до сих пор мечтаю по-амхарски

Ханна Гиоргис

 

Трудно быть творческим человеком в семье, охватывающей множество языков: моим родственникам нравится, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить, под чутким присмотром безумно любящей бабушки, стал амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй самый широко распространённый семитский язык после арабского) связал меня тогда с ней и по-прежнему как проводок соединяет разговоры в моей большой семье. Мы за тысячи миль друг от друга, разделены океанами и паспортами. Но когда мы созваниваемся, именно амхарский является тем, что переносит нашу любовь через моря.

Слова определяют то, как я вижу мир, как я продвигаюсь сквозь проблемы, как я отдыхаю. Они приносят мне комфорт, порядок и структуру. Я начала писать ещё тогда, когда не знала, что писатели зарабатывают деньги (хотя бы теоретически), просто, чтобы осмыслить шум.

Но, как рождённая в Америке дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучше всего я знаю английские слова. С наибольшей готовностью я заставлю себя слушаться именно ту грамматику, которой меня научили в американских школах под формальными инструкциями учителей, настаивавших на подчинении моего «языка дочери иммигрантов». Классические литературные каноны, потреблённые мной в детстве, – книги, и сейчас остающиеся самыми рекомендуемыми – были написаны белыми писателями, для которых английский – всегда «утверждение», но никогда не «вопрос». Но иногда я до сих пор мечтаю по-амхарски. Когда мои чувства глубже всего и их труднее всего выразить, они принимают форму ярких амхарских образов.

Когда в январе я впервые за десять лет вернулась в Эфиопию, мой младший кузен Кидус посмотрел на меня с вытаращенными глазами и сияющим сердцем. Он сказал мне, что он знал, что я пишу – он увидел мои статьи на Фейсбуке и прочитал их все. Он на секунду остановился перед тем, как снова на меня посмотреть, и молчаливая вина появилась там, где до этого было только возбуждение. Приглушённым голосом он рассказал мне, что он прочитал мои работы, даже несмотря на то, что не совсем всё понял. Лёгкое обвинение повисло в воздухе: «Ты пишешь на английском, твои статьи не для меня».

Для художника, который является частью диаспоры, выбор языка для своего творчества может иметь разные последствия. Поэтесса Сафия Эйхилло, Судано-Американского происхождения, называет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет и на английском и на испанском языках, сказал в своем выступлении на радио: «У меня такое чувство, что я не владею свободно ни одним из своих родных языков. Я с трудом подбираю слова и в одном и в другом».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, вышедшую в 1995 году книгу стихов, спустя 10 лет после издания. Старшеклассница, влюбленная в литературу, но только начинающая интересоваться поэзией, я будто увидела себя в этих медитативных строках:

То обстоятельство, что я

Пишу тебе

По-английски

Уже искажает то,

Что я хотел тебе сказать.

Тема данного письма:

Как объяснить тебе, что мне

Чужд английский язык,

Хотя нет более близкого, чем он.

И вправду, я сама тоже никогда не знаю, на каком языке смогу яснее выразиться. Английский легче всего – он окружает меня каждый день. Но английский – это не язык моей любви. Амхарский язык плотный и сладкий: он не спеша перекатывается у меня на языке. Но я больше не читаю и не пишу на Амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, служит украшением, а не учебным пособием. Язык Эритреи – тигринья – богатый и нелегкий в изучении. Даже моя мать, чей род берет свое начало в районе северного Тыграя в Эфиопии и в граничащей Эритрее, не говорит на

тигринья. И так я сижу, в пробелах и пересечениях значений, пытаясь обрести смысл на

перекрестке языков, пространств и времен.

Меня вдохновляет работа тех художников и писателей, которые будто выдыхают глубинную часть самих себя в свои произведения, каким бы языком они ни пользовались, какой бы язык ни оказался подходящим для передачи тех сложных историй, которые авторы хотят поведать.

Я наблюдала, как африканские писатели наделяют языки бывших колонизаторов особой функцией, пользуясь ими в своем творчестве и создавая противовес критикам режима, который впустил на континент звучание чужой речи. Например, автор Джуно Диас отказывается выделять курсивом испанские слова как иностранные.

Я знаю, что я могу обращаться к этим и другим писателям-иммигрантам за примером сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, зарегистрировавшего личный опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не способен передать силу наших историй, мы отправляем их «назад домой» устно, и любовь наших семей в конце концов преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 271

 

Я читаю и пишу по-английски, но все еще мечтаю на амхарском

Ханна Джорджис

Это сложно быть художником с семьей, охватывающей несколько языков – мои родственники любят, что я пишу, но думаю, что я не пишу для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор проходит как живой провод через разговоры в моей большой семье. Мы в тысячах миль друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы зовем друг друга, именно амхарский язык несет нашу любовь через море.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), чтобы разобраться в шуме.

Но, как Американская дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, слова, которые я знаю лучше всего, на английском языке. Грамматика, которую я с наибольшей готовностью могу подчинить своей воле, - это та, которую я выучила в американских школах под поверхностным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы язык моей дочери-иммигрантки соответствовал. Классический литературный канон, который я потребляла в детстве – и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас - это те белые авторы, для которых английский всегда утверждение, никогда не вопрос. Но иногда я все еще вижу сны на амхарском. Когда мои чувства глубоки и наиболее трудно поддаются диаграмме, они приобретают яркие образы Амхарского.

Когда в январе этого года я впервые за почти 10 лет вернулась в Эфиопию, мой молодой двоюродный брат Кидус посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и сияющим сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на Facebook и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Мягкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь по-английски, и твои статьи не для меня.

Для художника в диаспоре выбор языка для творчества чреват. Поэтесса Сафия Эльхильо, Судано-американская художница, называет себя “языковым предателем” за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, сказал НПР: “у меня такое чувство, что я не владею ни одним... слова подводят меня на обоих языках.”

Я наткнулась на двуязычный Блюз Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Первокурсник средней школы, влюбленная в литературу, но только начинающий любить поэзию, я видела себя отраженным в его задумчивой диаспорической медитации:

 

Тот факт, что я

пишу вам

на английском языке

уже фальсифицирует то, что я

хотел тебе рассказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежите к английскому языку

хотя мне больше нигде не место

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке объясняться. Английский проще всего, я плаваю в нем каждый день. Но английский - не тот язык, который я люблю. Амхарский густой и сладкий; он занимает свое время, скатываясь с моего языка. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, чем дидактический. Эритрейская Тигриня полна и за нее трудно зацепиться. Даже моя мать, семья которой родом из эфиопского Северного Тигрея и граничащей с ним Эритреи, не говорит по-тигриньи. Поэтому я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь вплести смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые вкладывают в свою работу самые подлинные себя на любом языке(языках), на котором(ах) они могут получить доступ, на любом языке (ах) могут понять сложности историй, которые они должны рассказать.

Я видел, как африканские писатели перепрофилировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти звуки на континент, и латинские авторы, такие как Хунот Диас, отказываются курсивом выделять испанский язык, чтобы указать на иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших историй, мы отправляем нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

№ 274

 

Я читаю и пишу на английском, но думаю я всё ещё на амхарском

 

Ханна Гиоргис

 

Достаточно трудно быть автором в семье, в которой говорят на нескольких разных языках, моим родственникам нравится то, что я пишу, но они считают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить, под чутким руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связывал нас с ней тогда и до сих пор является неким передатчиком в моей достаточно большой семье. Нас разделяют тысячи километров, целые океаны, паспорта. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык передаёт нашу любовь через моря.

Слова описывают то, как я вижу мир, как я преодолеваю трудности, как я отдыхаю. Они дарят мне комфорт, порядок и систему. Я пишу с тех пор, как узнала, что авторы получают деньги (по крайней мере, в теории) лишь за то, что находят что-то интересное в общем потоке информации.

Но, как рождённая в Америке дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучшие слова я нахожу в английском. В американских школах, где учителя настаивали лишь на моём правильном произношении, я поняла, что работать с грамматикой мне гораздо проще. Классическая литература, которую я читала в детстве, и даже рекомендованные к прочтению книги сейчас, — это те, написанные белыми авторами, для которых английский всегда являлся чем-то естественным, никогда не подвергающимся сомнению. Но иногда я все еще думаю на амхарском. Самые глубокие и невыразимые чувства я вижу в ярких амхарских образах.

Когда в январе этого года я вернулась в Эфиопию впервые за почти 10 лет, мой младший двоюродны брат, Кидус, смотрел на меня широко открытыми глазами, казалось, я слышала удары его сердца. Он сказал мне, что знает о том, что я писатель - он видел мои статьи на Facebook и прочёл их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихая вина начала появляться там, где до этого был только неподдельный интерес. Приглушённым голосом он сказал, что прочитал мою работу, хотя и не всё смог понять. Аккуратное обвинение повисло в воздухе тяжёлым облаком: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для автора в диаспоре выбор на каком языке творить сильно чреват. Поэт Сафия Эльхильо, суданско-американский автор, называет себя «предателем языка», пишущим на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирма, который пишет и на английском, и на испанском языках, сказал NPR: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, 10 лет спустя после ее выхода. Первокурсница старшей школы, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я увидела себя в его вдумчивой диаспорической медитации:

То, что я

пишу тебе

по-английски

уже искажает то, что я

хотел тебе сказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу английскому языку

однако я не принадлежу и ничему другому

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать для самовыражения. С английский проще всего; я плаваю в нём каждый день. Но английский не тот язык, который я люблю использовать. Амхарский густой и сладкий; ему нужно время слететь с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском языке - алфавит, висящий над моей кроватью, скорее для красоты, чем для использования. Тигринья, эритрейский язык, очень насыщенный и за него трудно ухватиться. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии, из региона Тигрей, что на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я нахожусь в промежутках и на пересечениях, пытаясь сплести смысл в языке, времени и пространстве.

Мне придают сил работы художников и писателей, которые внедряют свои настоящие «Я» в произведения на любом языке (языках), к которому (которым) они имеют доступ, на котором (которых) могут передать весь смысл историй, которые они должны рассказать.

Я видела африканских писателей, которые перенаправили колониальные языки на критику тех режимов, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются выделять испанский курсивом, чтобы обозначить иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, описывающего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, вместо этого мы устно передаём их «обратно домой» - и любовь наших семей в конечном итоге выходит за рамки языкового барьера.

 

 

№ 276

 

Я читаю и пишу на английском, но мыслю все еще на амхарском

Ханна Гиоргис

Быть творческой личностью в семье, члены которой говорят на нескольких языках трудно: моим родственникам нравится, что я пишу, но они считают, что я делаю это не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей заботливой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связывал меня с ней тогда и до сих пор проходит через разговоры моей огромной семьи, подобно тому, как ток проходит по проводам. Нас разделяют тысячи миль, океаны и разные страны. Но когда мы созваниваемся, именно амхарский язык передает нашу любовь через моря.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю трудности, как расслабляюсь. Они создают для меня уют, порядок и структуру. Я пишу с тех пор, как узнала, что авторам платят за их работу (по крайней мере, в теории), просто чтобы упорядочить поток мыслей.

Но поскольку я дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, родившаяся в Америке, слова, которые я знаю лучше всего - английские. Ту грамматику, которая поддается мне легче всего, я выучила в американских школах под поверхностным руководством учителей, которые пытались приспособить мой родной язык. Классический литературный канон, с которым я знакомилась, будучи ребенком – и книги, которые возглавляют списки рекомендаций даже сейчас – это книги, написанные белыми авторами, для которых английский язык всегда был на первом месте. Но порой я все же мыслю на амхарском. Когда я испытываю наиболее глубокие чувства и мне труднее всего их выразить словами, они принимают яркую образность, присущую амхарскому языку.

В январе этого года, когда впервые за 10 лет я приехала в Эфиопию, мой кузен Кидус посмотрел на меня с широко открытыми глазами и добрым сердцем. Он рассказал, что знает, что я пишу: он видел мои статьи в «Фейсбуке» и прочёл их все. На мгновение он прекратил говорить, прежде чем взглянуть на меня вновь, и простое волнение сменилось скрытым чувством вины. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу даже несмотря на то, что не совсем все понимал. Упрек с его стороны явно повис в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для творца из диаспоры выбор языка, на котором он будет создавать свои работы, непрост. Сафия Эльхильо, судано-американская поэтесса, называет себя «языковым предателем», поскольку пишет она на английском (а не на арабском). Кубано-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языке, признался «Национальному общественному радио» («NPR»): «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них… Слова подводят меня на обоих языках».

Я случайно наткнулась на его «Двуязычный блюз» («Bilingual Blues»), книгу стихотворений, вышедшую в 1995 году. В первый год обучения в средней школе я, уже влюбленная в литературу, но еще только начинающая любить поэзию, увидела себя в его мрачном размышлении о диаспоре:

Тот факт, что я

Пишу тебе

На английском

Уже искажает всё то, что я

Хотел сказать тебе.

Мой вопрос:

Как мне объяснить тебе, что я

Не англичанин,

Но и никто другой.

 

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке мне объясняться. На английском проще всего; он окружает меня каждый день. Но английский – не тот язык, который я люблю. Амхарский – насыщенный и приятный; из моих уст он звучит плавно. Но я больше не могу читать или писать на нем, а алфавит, что висит над моей кроватью, скорее стал декоративным элементом, нежели учебным материалом. Тигринья, язык, который является государственным в Эритрее, богат, но сложен для понимания. Даже моя мать, чья семья родом из региона Тыграй на севере Эфиопии и на границе с Эритреей, не говорит на нем. Поэтому сижу я, мыслями погрузившись во все эти пробелы и переплетения между языками, пытаясь связать смыслом язык, время и пространство.

Меня приободряет работа художников и писателей, вкладывающих настоящих себя в свои произведения независимо от языков, которыми они владеют или с помощью которых могут передать сложности своих историй.

Я встречала африканских писателей, которые стали использовать колониальные языки для критики тех самых режимов, принесших эти звуки на континент и таких латиноамериканских авторов, как Хунот Диас, которые отказываются писать на испанском, чтобы обозначить иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за примерами стойкости и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, вместо этого мы устно отправляем нашу работу «домой» - и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает любой языковой барьер.

 

№ 277