Я читаю и пишу на английском, но я все еще вижу сны на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно быть писателем, если в твоей семье говорят на нескольких языках — мои родные очень рады, что я пишу, но считают, что я пишу не для них

Моим первым языком был амхарский, его я выучила под чутким руководством бабушки, которая меня обожала. Тогда амхарский — официальный язык Эфиопии и второй самый распространенный семитский язык после арабского — связал меня с бабушкой, и до сих пор он пронизывает живой энергией разговоры нашей большой семьи. Нас разделяют тысячи километров, океаны и гражданства разных государств. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарских несет нашу любовь через моря.

Слова определяют то, как я вижу мир, как решаю проблемы, как расслабляюсь. Они обеспечивают мне уют, порядок и структуру. Я начала писать, чтобы разобраться, что к чему, еще до того как узнала, что за это можно получать деньги (по крайней мере, в теории).

Но так как я родилась в семье эфиопских и эритрейских иммигрантов в Америке, лучше всего я знаю английские слова. Мне проще всего подчинить своей воле ту грамматику, которую я освоила в американских школах, под формальным руководством учителей, которые упорно пытались привести мой язык — язык дочери иммигрантов — в соответствие со стандартами. Классическая литература, которую я читала в детстве, как и книги во главе моего списка рекомендаций даже сейчас, — это произведения белых авторов, для которых английский был чем-то самим собой разумеющимся и никогда не ставился под вопрос. Но иногда я все еще вижу сны на амхарском. Наиболее сильные чувства, которые сложно описать, предстают в моем сознании, облаченные в яркие образы амхарского.

Когда я поехала в Эфиопию в январе, впервые за десять лет, мой молодой кузен Кидус посмотрел на меня с восторгом в сердце и широко раскрытыми глазами. Он сказал мне, что знает, что я пишу — он видел мои статьи на Facebook и все их прочитал. Он ненадолго остановился, прежде чем вновь взглянуть на меня, и в его глазах, где раньше читался только восторг, появилось немного виноватое выражение. Понизив голос, он сказал мне, что прочитал мои работы, хотя и не все понял. Вежливый укор ясно витал в воздухе: ты пишешь по-английски, твои статьи не для меня.

Для писателя из иммигрантской среды очень непросто выбрать язык для творчества. Поэтесса Сафиа Эльхилло называет себя «языковой предательницей» за то, что пишет на английском, а не на арабском. Кубинско-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет и на английском, и на испанском языке, рассказал на радио NPR: «Мне кажется, я не владею в совершенстве ни одним из них… Мне не хватает слов на обоих языках».

Я наткнулась на книгу стихотворений Переза Фирмата «Билингвальный блюз» спустя десять лет после ее издания в 1995 году. Будучи выпускницей школы, обожавшей литературу, но только начинавшей любить поэзию, я увидела собственное отражение в его тягостных размышлениях на тему диаспоры:

Сам факт,

Что я пишу вам на английском,

Только опровергает то,

Что я хотел сказать вам.

Я хотел бы знать,

Как объяснить вам,

Что я не принадлежу к миру английского,

Хотя я только к нему и принадлежу.

И действительно, я никогда не могу понять, на каком языке говорить, когда мне нужно объясниться. На английском это сделать проще всего. Но английский — не тот язык, на котором я люблю. Амхарский густой и сладкий, и мне нужно время, чтобы сформулировать на нем свои мысли. Но я больше не могу читать и писать на амхарском, а алфавит над моей кроватью висит там скорее для декоративных, а не обучающих целей. В эритрейской тигринье много знаков, и ее сложно освоить. Даже моя мама, чья семья происходит из региона Тыграй на севере Эфиопии на границе с Эритреей, не говорит на тигринье. Так что я заполняю пробелы, пытаясь протянуть нить смысла через язык, пространство и время.

Меня поддерживает работа художников и писателей, которые вплетают свое более аутентичное я в свои работы на всех языках, которыми владеют, на любом языке, способном передать сложность историй, которые им нужно рассказать.

Я встречала африканских писателей, которые используют колониальные языки, чтобы критиковать те самые режимы, которые принесли эти звуки на континент, и латиноамериканских авторов, таких как Джуно Диас, которые отказываются выделять испанские слова курсивом как иностранные.

Я знаю, что я могу обратиться к этим и другим иммигрантским писателям за примером того, как можно сопротивляться английскому и переосмысливать его границы как языка, который помогает запечатлеть иммигрантский опыт. Когда английский не способен передать всю силу наших историй, с помощью слов мы отправляем наши произведения «обратно домой», и любовь наших семей в конечном счете преодолевает любые языковые барьеры.

№ 299