Читаю и пишу на английском, но все еще мечтаю на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно быть писателем в семье, где говорят на нескольких языках. Моим родственникам нравится, что я пишу, но они думают, я пишу не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить, под тщательным руководством моей страдающей слабоумием бабушки, был амхарский. Этот государственный язык Эфиопии (второй по распространенности из семитских языков после арабского) связывал тогда меня с ней и до сих пор, словно проводник, пронизывает разговоры моей огромной семьи. Мы на расстоянии тысячи миль друг от друга, нас разъединяют океаны и паспорта. Но когда мы звоним друг другу, то именно амхарский проносит нашу любовь через океан.

Слова влияют на то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я отдыхаю. Они обеспечивают мне комфорт, порядок и структуру. Я писала еще до того, как узнала, что писательский труд оплачивается (по крайней мере, в теории), чтобы понять, из-за чего весь шум.

Но как рожденная в Америке дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, я лучше знаю английские слова. Мне легко дается грамматика, которую я изучала в американской школе, под дежурными наставлениями учителей, настаивающих на том, чтобы говор дочери иммигрантов был соответствующим.

В детстве я усвоила классический литературный канон: книги, возглавляющие списки рекомендаций, даже сейчас, – это книги тех белых авторов, для кого английский язык всегда утверждение, а не вопрос. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Когда мои переживания очень насыщенные и не поддаются четкому представлению, они принимают яркие образы именно при помощи амхарского языка.

Когда я вернулась в Эфиопию в первый раз почти через 10 лет, в январе, мой молодой двоюродный брат Кидус взглянул на меня широкими сияющими глазами. Он сказал, что знает о том, что я писатель: он видел мои статьи на Фейсбуке и прочитал их все. Он остановился на мгновение, перед тем как посмотреть на меня снова; и тогда возникло легкое чувство вины, которое сменило собой первоначально появившееся чувство волнения. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не все понял. В воздухе повис небольшой упрек: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для писателя из диаспоры выбор языка творчества может быть чреват. Поэт
Сафия Эльхилло, суданско-американский писатель, называет себя «языковым предателем» за то, что пишет на английском языке (а не на арабском). Кубинско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий на обоих языках, английском и испанском, заявил на Национальном общественном радио: «У меня такое чувство, что свободно я не владею ни одним из них… Мне не хватает слов в обоих языках».

Я наткнулась на книгу со стихотворениями Переса Фирмата «Двуязычный блюз» 1995 года, спустя 10 лет после ее опубликования. Первокурсник средней школы, влюбленный в литературу, только начинающий интересоваться поэзией, – я увидела себя в его размышлениях, касающихся диаспор:

Тот факт, что

я пишу вам

на английском,

уже искажает суть того, что я

хотел сказать вам.

Мой вопрос:

как объяснить вам, что я

не связан с английским,

впрочем, я не связан ни с чем.

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык буду использовать. Английский легче: я использую его каждый день. Но английский язык – этот не тот язык, на котором я люблю. Амхарский богат и приятен; но мне необходимо время, прежде слова сойдут из моих уст. Долго же читать или писать на нем я не могу, и амхарский алфавит висит над моей кроватью скорее в качестве украшения, нежели пособия.

Эритрейский язык тигринья сложен для понимания. Даже моя мать, чья семья родом из региона Тыграй на севере Эфиопии, граничащим с Эритреей, не говорит на тигринье. Поэтому я нахожусь в пропасти и на перекрестке, пытаясь собрать по крупицам смысл с помощью языка, времени и пространства.

Меня вдохновляют работы, в которых авторам удается сохранить свою самобытность, независимо от используемого ими языка, любого доступного языка, на котором возможно постичь все многообразие передаваемых ими историй.

Я знаю африканских писателей, которые используют колониальные языки, чтобы усилить действие критики тех режимов, которые донесли свои звуки до континента, а такие латиноамериканиские авторы, как Джуно Диас, отказываются выделять курсивом испанские слова как некоего индикатора чужеродности.

Знаю, что могу взять этих или других писателей-иммигрантов за образец противостояния и изменения представлений о границах английского, как языка, фиксирующего опыт иммигрантов. В тот момент, когда английскому не удается передать силу наших историй, мы отправляем нашу работу «обратно домой» устно, и наша семейная любовь в конечном итоге преодолевает любые языковые преграды.

 

 

№ 136

 

Я читаю и пишу по-английски, но все еще мечтаю на амхарском.

Ханна Гиоргис

Это сложно быть художником с семьей, охватывающей несколько языков – мои родственники любят, что я пишу, но думаю, что я не пишу для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор проходит как живой провод через разговоры моей большой семьи. Мы в тысячах милях друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы зовем друг друга, именно амхарский язык несет нашу любовь через море.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), чтобы разобраться в шуме.

Но, как американская дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, слова, которые я знаю лучше всего, английские. Грамматика, которую я с наибольшей готовностью могу подчинить своей воле, - это та, которую я выучила в американских школах под поверхностным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы язык моей дочери-иммигрантки соответствовал. Классический литературный канон, который я потребляла в детстве – и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас – это те белые авторы, для которых английский всегда утверждение, никогда не вопрос. Но иногда я все еще вижу сны на амхарском. Когда мои чувства глубоки и наиболее трудно поддаются диаграмме, они приобретают яркие образы Амхарского.

Когда в январе этого года я впервые за почти 10 лет вернулся в Эфиопию, мой молодой двоюродный брат Кидус посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и сияющим сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на Facebook и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Легкое обвинение повисло в воздухе: вы пишете по-английски, ваши статьи не для меня.

Для художника в Диаспоре выбор языка для творчества чреват. Поэтесса Сафия Эльхильо, Судано-американская художница, называет себя “языковым предателем” за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, сказал на национальное общественном радио: “У меня такое чувство, что я не владею ни одним... слова подводят меня на обоих языках”.

Я наткнулся на двуязычный Блюз Переса Фирмата, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Первокурсник средней школы, влюбленный в литературу, но только начинающий любить поэзию, я видел себя отраженным в его задумчивой диаспорической медитации:

Тот факт, что я

пишу вам

на английском языке

уже фальсифицирует то, что я

хотел тебе рассказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу к английскому языку

хотя мне больше нигде не место

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке объясняться. Английский проще всего, я плаваю в нем каждый день. Но английский - не тот язык, который я люблю. Амхарский густой и сладкий; он занимает свое время, скатываясь с моего языка. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, чем дидактический. Эритрейский тигр полон и его трудно схватить. Даже моя мать, семья которой родом из эфиопского северного Тигрея и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринья. Поэтому я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь вплести смысл через язык, время и пространство.

Я вдохновляюсь работами художников и писателей, которые вкладывают в свою работу самые подлинные себя на любом языке(языках), на котором(ах) они могут получить доступ, на любом языке (ах) могут понять сложности историй, которые они должны рассказать.

Я видел, как африканские писатели перепрофилировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти звуки на континент, и латинские авторы, такие как Хунот Диас, отказываются курсивом выделять испанский язык, чтобы указать на иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших историй, мы отправляем нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей, в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 143