Я читаю и пишу на английском, но все еще в моей голове возникают образы на амхарском

Ханна Гиоргис

Сложно быть творческой личностью в семье, где говорят на многих языках: моим близким очень нравится то, что я занимаюсь писательской деятельностью, но они считают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством безумно любящей меня бабушки, был амхарский. Государственный язык Эфиопии, а также второй самый распространенный семитский язык после арабского, связывал меня с ней тогда, и он по-прежнему остается живым огоньком в разговорах моей большой семьи. Мы отдалены друг от друга тысячами километров, и нас разделяют океаны и границы. Однако, когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык несет нашу любовь через океаны.

Слова принимают очертания в зависимости от того, как я воспринимаю мир, как я двигаюсь в потоке проблем, и как я отдыхаю. Они дают мне комфорт, порядок и структурную организацию. Я начала писать только для того, чтобы разобраться в жизненной суете раньше того дня, когда узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории).

Тем не менее, как дочь эфиопских и эритрейских эмигрантов, родившаяся в Америке, я лучше всего знаю слова на английском языке. Грамматика, которую я с легкостью могу подчинить своей воле, - это грамматика, которую я выучила в американских школах под поверхностным руководством учителей, настаивавших на том, чтобы мой язык дочери эмигрантов соответствовал правилам. Обязательный список произведений классической литературы, который я поглощала в детстве, и книги, находящиеся в топах списков даже сейчас, – это работы тех белых писателей, для которых английский язык всегда утверждение и никогда не вопрос. Однако, иногда в моей голове все еще возникают образы на амхарском языке. Мои чувства приобретают яркую и живую образность амхарского, когда они глубоки и наиболее трудны для систематизации.

Когда в январе этого года я впервые за почти 10 лет приехала в Эфиопию, мой юный двоюродный брат по имени Кидус смотрел на меня широко раскрытыми глазами и весь сиял от радости. Он сказал мне, что знает, что я писательница: он видел мои статьи на Facebook и все их прочитал. Кидус замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, и легкое чувство вины появилось там, где раньше было только радостное волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал все написанное мной, хотя и не совсем все понял. Мягкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для творческой личности в диаспоре тяжкое бремя выбрать, на каком языке сочинять. Поэтесса судано-американского происхождения Сафия Эльхильо называет себя “языковым предателем” за то, что пишет на английском (а не на арабском). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском языках, сказал журналисту NPR[6]: “У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках.”

Я наткнулась на сборник стихотворений 1995 года «Двуязычный блюз» Переса Фирмата спустя 10 лет после его выхода. Влюбленная в литературу старшеклассница, но только начинающая любить поэзию, я увидела себя в его задумчивом размышлении, обращенном к кубинской диаспоре:

 

Тот факт, что я

На английском языке

Пишу вам,

Уже искажает то, что я

Хотел рассказать вам.

Моя тема:

Как объяснить вам, что я

Не принадлежу к английскому языку,

Хотя я не принадлежу ни к какому иному языку…

 

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке объясняться. Английский проще всего. Я говорю на нем каждый день и чувствую себя в нем, как рыба в воде. Все же английский - не тот язык, который я люблю. Амхарский - густой и сладкий; требуется время, чтобы слова на амхарском скатились с моего языка. Однако, я больше не могу читать и писать на амхарском, и алфавит, висящий у меня над кроватью, - скорее декорация, чем учебное пособие. Тигринья - язык, на котором говорят в Эритрее, - полнозвучен, и за него трудно зацепиться. Даже моя мать, семья которой родом из северного региона Тыграй в Эфиопии и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринье. Поэтому я сижу в лакунах и пересечениях, пытаясь создать смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют творения художников и писателей, которые вкладывают в свою работу свое самое подлинное собственное «я» на любом языке или языках, на каком бы или на каких бы они ни получили доступ, и на любом языке или языках они могут ухватить все сложности историй, которые должны рассказать.

Я видела, как африканские писатели видоизменяли колониальные языки, чтобы выгодно использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти звуки на континент, и латинские авторы, такие как Хунот Диас, отказываются курсивом выделять испанский язык, чтобы указать на их иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-эмигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского как языка, документирующего опыт эмигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших историй, мы устно посылаем свою работу «домой на историческую родину», и любовь наших семей, в конечном счете, преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 115

 

Я читаю и пишу на английском, но думаювсё ещёпо-амхарски

Ханна Гиоргис

Трудно заниматься любимым делом, когда оно порождает языковой барьер между тобой и твоей семьёй. Мои родные ценят то, что я писательница. Но им кажется, что я пишу не для них.

Амхарский был первым языком, на котором я заговорила (благодаря настойчивости и терпению моей бабушки, которая во мне души не чаяла). Официальный язык Эфиопии - второй по распространённости семитский язык после арабского - сближал меня с бабушкой в те далёкие дни и продолжает быть связующим звеном с моими родными и близкими по сей день. Нас разделяют тысячи километров по суше и по воде, границы нескольких государств. Но, когда мы созваниваемся, именно амхарский даёт нам понять, что расстояние любви не помеха.

Слова отражают моё видение мира, мои устремления и переживания. Слова развивают во мне тактичность, организованность и ответственность. Я писала ещё до того, как узнала, что этим делом можно зарабатывать себе на жизнь (по крайней мере, кому-то из писателей его труд приносил немалый доход).

Однако мне, уроженке Соединённых штатов из семьи иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, лучше всего знакомы слова английского языка. Именно английские грамматические конструкции, которым меня учили в американских школах с намерением искоренить мой иммигрансткий акцент, первым делом приходят мне на ум. Моя школьная программа по литературе состояла в большей мере из произведений белых американских авторов, которые были с английским на «ты» и чьи книги до сих пор входят в список обязательных к прочтению.

Но иногда я всё ещё думаю по-амхарски. Когда мои чувства настолько глубоки, что их едва ли возможно выразить на бумаге, яркий образный амхарский берёт верх над привычным английским.

Когда этой зимой я впервые за 10 лет приехала навестить родных в Эфиопии, мой двоюродный братишка Кидус смотрел на менявосторженными глазами, с сердечным трепетом.Он знал о том, что я писательница – Кидус видел мои статьи в Фейсбуке и прочёл их все до одной. На некоторое время он умолк, а потом вновь взглянул на меня – детское восхищение сменилось чувством вины. Приглушённым голосом он сказал, что в моих работах ему многое было непонятно. Для меня это прозвучало как лёгкий упрёк: ты пишешь на английском; твои статьи мне не по зубам.

Для писателя диаспоры очень непросто выбрать язык для своих произведений. Так, судано-американская поэтесса Сафия Эльхильо называет себя «языковой отступницей», потому что сочиняет не на арабском, а на английском. Американский писатель Густаво Перес Фирмат, кубинец по происхождению, творит как на английском, так и на испанском. В своём интервью НПР (Национальному публичному радио) Густаво признался: «Мне кажется, что ни на одном языке я не говорю свободно… Слова подводят меня то тут, то там».

Я наткнулась на сборник стихов Густаво Переса 1995 года под названием «Трудности двуязычия» спустя 10 лет с момента выпуска книги. В то время я училась в старшей школе и была одержима литературой, но моя любовь к поэзии тогда только начиналась. В глубоких размышлениях кубинского иммигранта я увидела отражение собственных переживаний:

То, что я пишу на английском

Изначально делает невозможным

То, что я хочу донести до вас.

Я не считаю английский

Языком своего общения.

Однако, я не принадлежу ничему,

Кроме англоязычного мира.

На самом деле, я до сих пор задаюсь вопросом, на каком языке у меня точнее получается выражать свои мысли. Говоря на английском, я чувствую себя как рыба в воде. Но это не тот язык, к которому лежит моя душа. Амхарский язык ближе моему сердцу. Когда я на нём говорю, с моего языка сходят такие сладостные и тягучие слова...

К сожалению, я разучилась и читать, и писать на родном языке. Складывается впечатление, что амхарский алфавит висит над моей кроватью лишь для красоты. Тигринья, государственный язык Эритреи, представляет для меня ещё бо̒льшую трудность. Даже моя мать, чьи предки населяли Тыграй (регион Эфиопии, граничащий с Эритреей на севере), толком не говорит на этом языке.

Каждый раз, когда я пытаюсь связать язык, время и пространство в единый клубок, я как будто стою на распутье. Поэтому я восхищаюсь поэтами и прозаиками, которым удаётся раскрыть все грани своего таланта на любой чужбине и выплеснуть на бумагу богатую палитру своих чувств на любом известном им языке.

Мне известны африканские писатели, которые искажали язык метрополии с целью критики общественного строя страны-колонизатора. Также мне известны латиноамериканские авторы, вроде Хунота Диаса, которые намеренно не выделяли курсивом испанские слова в своих англоязычных произведениях. Эти и многие другие писатели-иммигранты, которые смогли раздвинуть языковые рамки в своём творчестве, служат мне ролевой моделью.

Когда английского языка становится недостаточно для того, чтобы передать глубину наших мыслей, мы делимся ими на родном языке со своими близкими. Любовь семьи оказывается сильнее языковых барьеров.

 

№ 116

 

Ханна Гиоргис

Не так-то просто быть поэтессой, чья семья говорит на нескольких языках, - близким по душе мои тексты, однако они думают, я пишу не для них.

Амхарский был первым языком, которому бабушка меня старательно обучала, не чаявши во мне души. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал нас тогда, и по сей день эта живая ниточка тянется и трепещет в беседах нашей большой семьи. Мы в тысячах миль друг от друга, разделяемые океанами и гражданствами. Однако когда мы слышим родной голос в телефонной трубке, именно амхарский бережно переносит нашу любовь за моря.

Моё видение мира находит выражение в словах; они же передают то, как я справляюсь с жизненными неурядицами и в чём нахожу отдохновение. Они дают мне определённый уклад, порядок и опору. Я начала писать ещё до того, как поняла, что писателям платят за придание смысла шуму (во всяком случае, теоретически).

Но, будучи рождённой в Америке дочерью иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, я лучше всего знаю английские слова. По большей части я легко обращаюсь с грамматикой, которую изучала в американских школах под не очень-то внимательным присмотром учителей, - они лишь старались сделать мой язык стройным. Классическое литературное правило, которое я усвоила ещё в детстве, - как и книги, возглавляющие списки рекомендованной литературы и по сей день, - это те белые писатели, для которых английский – это неизменно утверждение и никогда – вопрос. Однако порой я по-прежнему мечтаю на амхарском. В тот момент, когда мои чувства достигают своей наибольшей силы и не поддаются изображению на графике, они приобретают красочную образность амхарского языка.

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за десять лет в этом январе, мой младший двоюродный брат, Кидус, глянул на меня с замиранием сердца и широко распахнутыми глазами. Он сказал мне, что знает, что я пишу, - он видел мои статьи на Фейсбуке и прочёл их все. На мгновение он замолчал, прежде чем взглянуть на меня вновь, и лёгкая тень вины появилась там, где минуту назад было восхищение. В воздухе ощутимо повис мягкий упрёк: ты пишешь на английском, твои тексты не для меня.

Для человека искусства в диаспоре выбор языка, на котором он будет творить, чреват трудностями. Суданская поэтесса Сафия Эльхилло, рождённая в Соединённых Штатах, называет себя «предательницей языка» за то, что пишет на английском (а не арабском). Также рождённый в Америке кубинский поэт Густав Перес Фирмат, пишущий на английском и испанском языках, однажды сказал на Национальном общественном радио: «У меня ощущение, будто я не владею ни одним из них. Слова подводят меня и в том, и другом».

Я наткнулась на книгу Переса Фирмата «Блюз на двух языках», сборник стихов 1995 года, через десять лет после того, как она появилась на свет. Свежеиспечённая выпускница старших классов, влюблённая в литературу, но ещё только начинающая ценить поэзию, я поймала себя за размышлением над его задумчивой диаспорской медитацией:

Уже одно,

Что я пишу тебе на языке Шекспира,

Не в силах передать того,

Чего желает лира.

Наречье Англии безвластно надо мной,

Как не пленим другой страной любой.

И вправду, я никогда не знала, каким языком пользоваться для наиболее полного самовыражения. Английский предельно простой; я в нём как рыба в воде. Но это не тот язык, на котором я люблю. Амхарский густ и нежен для слуха; он будто плавно скатывается с языка. Но я уже не могу писать и читать на амхарском – алфавит, что висит над моей кроватью, - скорее украшение, чем наглядное пособие. Тигринья Эритреи полон и сложен для свободного владения. Даже моя мать, чья семья происходит родом из северного региона Тигринья в Эфиопии и граничащего с Эритреей, не говорит на этом языке. И я нахожусь между двух огней, пытаюсь вплести смыслы в язык, время и пространство.

Мою уверенность подкрепляют работы других поэтов и писателей, способных выразить свою натуру на любом доступном им языке, - любом, которому под силу постичь всю сложность истории, которой они делятся.

Я видел, как африканские писатели заставляли колониальные языки работать на них, - чтобы критиковать сами режимы, принёсших те звуки на континент, а латиноамериканские авторы, как, например, Хунот Диас, отказываются выделять курсивом испанские слова как иноязычные вкрапления.

Я знаю, что могу обратиться к этим или другим писателям-иммигрантам за лекалом сопротивления и переосмысления границ английского как языка, лишь документирующего иммигрантский опыт.

В моменты, когда английский язык не в состоянии передать силу наших переживаний, мы отправляем нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 120

 

Я читаю и пишу на английском, но всё ещё думаю на Амхарском.
Ханна Георгис.

 

Очень сложно быть человеком искусства в говорящей на разных языках семье. Мои родственники рады тому, что я пишу, но думают, что я сочиняю не для них.

 Первый язык, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по популярности семитский язык после арабского) тогда сблизил меня с ней, и по сей день он связывает невидимой нитью меня и моих дальних родственников. Мы в тысячах милях друг от друга, разделены океанами и гражданствами. Но, когда мы созваниваемся, амхарский предстаёт чем-то, что способно передать нашу любовь через моря.

 Речь формирует моё мышление, определяет, как я преодолеваю свои проблемы и как расслабляюсь. Слова дают мне ощущения комфорта, порядка и организованности моей жизни. Я писала ещё до того, как узнала, что авторам платят (хотя бы в теории), просто чтобы разрозненный поток мыслей в моей голове приобрёл смысл.

 Будучи дочерью иммигрантов из Эфиопии и Эритерии, я всё же родилась в Америке. Конечно, английским я владею лучше других языков. Проще всего я управляюсь с американской грамматикой, которой меня обучили в школе. А не особо вдумчиво преподававшие мне учителя постоянно пытались перекроить мой отличающийся от других язык дочери иммигрантов. Книги, которые я читала тогда, остаются самыми часто рекомендуемыми книгами и по сей день. В детстве, благодаря чтению этих произведений, мною были усвоены классические литературные каноны, созданные белыми авторами, для которых английский всегда являлся утверждением, и никогда – вопросом. Но порой я всё ещё задумываюсь на родном языке. Когда мои чувства наиболее глубоки и сложны, они превращаются в яркие амхарские образы.

 В январе, впервые за 10 лет, я вернулась в Эфиопию. Встретивший меня маленький кузен Кидус посмотрел на меня с широко раскрытыми, излучающими любовь глазами. Он сообщил мне, что знает о моей профессии. Кидус видел мои статьи на Фейсбуке и прочёл каждую из них. Кузен остановился на момент перед тем, как посмотреть на меня снова, и слабовыраженная вина обозначилась там, где только что я видела исключительно восхищение. Тихим голосом он сказал мне, что читал все мои статьи, несмотря на то, что не до конца понимал написанное. Деликатное обвинение повисло в воздухе – ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

 Для человека искусства, состоящего в диаспоре, вопрос выбора языка для своего творчества очень щепетилен. суданско-американская писательница и поэтесса Сафиа Элхихло называет себя «языковым предателем» из-за того, что пишет свои работы на английском (вместо арабского). Кубанско-американский писатель Густаво Перес Фирмат пишет на двух языках: на английском и на испанском. Он поделился своими эмоциями во время эфира на Национальном Общественном Радио: «у меня ощущение, что я не владею в полной мере ни одним из языков…слова «сваливаются» на меня сразу на двух языках».

 Я наткнулась на сборник поэм «Bilingual Blues» Переса Фирмата 1995-го года спустя 10 лет после релиза сборника. Первокурсник старшей школы, будучи без ума от литературы, но только начиная любить поэзию, я увидела отражение своих мыслей в его задумчивой диаспорской медиации:

 

Тот факт, что я

Пишу тебе

На английском

Уже не позволяет объяснить тебе точно, что я

Хотел бы тебе сказать.

Моя проблема состоит в следующем:

Я осознаю –

Английский язык не способен выразить то,

о чём я думаю. Но я никогда не знал другого языка.

 

 И в самом деле, я никогда не была уверена в том, какой язык использовать для изложения своих мыслей. Писать на английском означало бы пойти простым путем, поскольку я встречаюсь с ним каждый день. Но английский – это не тот язык, к которому лежит моё сердце. Колоритный амхарский по-настоящему греет мою душу. При этом я уже не помню, как читать или писать на амхарском, а алфавит над моей кроватью носит более декоративную, нежели информационную функцию. Тигринья, на которой говорят в Эритрии, труден для понимания. Даже моя мама, чья семья родом из северного Тигриньского региона Эфиопии на границе с Эритрией, не владеет этим языком. Так что я нахожусь между двух огней, пытаясь лавировать между языками, временем и пространством.

 Я вдохновляюсь творчеством авторов, которые проявляют себя в работах с самой аутентичной стороны. Они используют все языки, которыми владеют, выбирая тот, который наиболее точно сможет передать глубину конкретной истории.

 Мне довелось прочесть, как африканские писатели использовали измененные колониальные языки, чтобы критиковать на них режимы, которые и принесли эти языки на континент. Латинские авторы, такие как Джуно Диас, отказываются выделять курсивом испанский язык, теме самым указывая на его «иностранность».

 Безусловно, я могу подсмотреть у других писателей-иммигрантов, каким образом можно изменить отношение к английскому языку. Его должны перестать воспринимать как язык, на котором иммигранты пишут о своём личном опыте. В те моменты, когда английский не справляется с передачей всей глубины нашей истории, мы отправляем наши работы на Родину – и любовь нашей семьи, в конечном счёте, преодолевает любой языковой барьер.

 

№ 121