Я читаю и пишу на Английском, но мечтаю на Амхарском

Ханна Джиорджис

Сложно быть писателем в многоязыковой семье - моим близким нравится то, что я пишу, но думают, что я пишу не для них

 

Первый язык, который я выучила, под чутким наставлением моей любящей матери, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй самый широко распространённый семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда, и до сих пор является моей прямой линией к ней через общение с нашей семьёй. Между нами тысячи миль, мы разделены океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык несёт нашу любовь через моря.

Слова определяют, как я вижу мир, как я справляюсь с проблемами, как я расслабляюсь. Они организуют меня, приносят покой и опору. Я начала писать задолго до того, как узнала, что на этом можно зарабатывать (хотя бы теоретически), просто чтобы разобраться в этом шуме.

Но, будучи родившейся в Америке дочерью эфиопских и эритрейских иммигрантов, я лучше всего знакома со словами английского языка. Я с лёгкостью работаю с грамматикой, которую выучила в американских школах под небрежными наставлениями учителей, твердо настроенных на то, чтобы мой язык дочери иммигрантов подчинился им. Классика литературы, которую я читала ещё будучи ребёнком, а также книги, увенчающие списки рекомендаций сегодня, написаны белокожими авторами, для которых английский всегда является утверждением, никогда - вопросом. Но иногда я мечтаю на амхарском. Когда меня переполняют чувства, глубокие и трудновыразимые, они принимают на себя яркую изобразительность амхарского.

Когда я вернулась в этом январе в Эфиопию, впервые за последние 10 лет, мой двоюродный брат Кидус смотрел на меня очень тепло и открыто. Он сказал, что знает, что я работаю журналистом - он видел мои статьи в Фейсбуке и прочитал их все. Он остановился на секунду, а потом снова посмотрел на меня, со скрытой виной в глазах вместо оживления. Приглушённым голосом он сказал мне, что прочитал мои статьи, не смотря на то, что он и не все понял. Мягкий укор тяжело повис в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для писателя диаспоры выбор языка, на котором он собирается творить, чреват последствиями. Поэт Сафиа Элхилло, судано-американская писательница, называет себя «предателем языка» за то, что пишет на английском (и не арабском). Кубано-американский писатель Густаво Перез Фирмат пишет и на английском, и на испанском. «У меня такое ощущение, что я не владею в совершенстве ни тем, ни другим языком... Мне не хватает слов в обоих языках», заявил он в интервью NPR.

Я наткнулась на Билингвальный Блюз Переза Фирмата, книгу стихов 1995го года, спустя 10 лет после её издания. Будучи старшеклассницей, влюблённой в литературу, но только начавшей своё погружение в поэзию, я увидела собственное отражение в его задумчивой диаспорной медитации:

Сам факт, что я

пишу тебе

на английском языке

искажает то, что я

хотел сказать.

Мой вопрос:

как объяснить тебе то, что мне

нет места в английском языке

как нет мне места нигде

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке я могу лучше разъясниться. Английский проще, я использую его каждый день. Но я не испытываю любви к нему. Амхарский язык густ и сладок, его слова не торопясь скатываются с языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском - алфавит, висящий над моей кроватью, скорее является частью интерьера нежели источником знаний. Эритрейская тигринья сложна, в ней сложно разобраться. Даже моя мать, чья семья родом из северного региона Эфиопии Тигре и соседней Эритреи, не говорит на тигренье. Вот и я сижу на перепутье, пытаясь как-то связать языки, пространство и время.

Меня поддерживают работы поэтов и писателей, которые наполняют свои работы душой на любых доступных им языках, на любых языках, которые могут полностью передать всю полноту историй, которые они хотят рассказать.

Я видела африканских авторов, использующих колониальные языки как основу для критики тех режимов, которые принесли эти речи на континент и латинских авторов, таких как Хунот Диаз, которые отказываются выделять испанский язык курсивом, чтобы показать его иноземность.

Я знаю, что я всегда могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам за способами сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка для описания жизни иммигрантов. В те времена, когда английский не в состоянии полностью передать наши истории, мы «отправляем домой» наши работы устно - и любовь наших семей превозмогает любой языковой барьер.

 

 

№ 187

 

Я читаю и пишу по-английски, но все еще мечтаю на амхарском.

Ханна Гиоргис

 

Сложно быть художником в семье, охватывающей несколько языков – моим родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

 

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский.

Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности язык семитской группы после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор проходит как живой ток через разговоры моей большой семьи. Мы разделены тысячами миль, океанами и паспортами. Но когда мы созваниваемся, именно амхарский язык проносит нашу любовь через море. Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я начала писать еще до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, теоретически), чтобы разобраться в окружающем меня шуме.

Но, так как я родилась в Америке в семье эфиопских и эритрейских иммигрантов, слова, которые я знаю лучше всего на английском языке. Грамматика, которую я без особых усилий могу подчинить своей воле, - это та, которую я выучила в американских школах под поверхностным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигрантов был на соответствующем уровне. Классические литературные каноны, которые я изучала в детстве и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас – авторства белых людей, для которых не стоит вопроса о том, на каком языке должны быть книги. Но иногда я все еще вижу сны на амхарском. Когда мои чувства особенно глубоки и не могу их выразит, они приобретают яркие образы амхарского языка.

Когда в январе этого года я впервые за почти 10 лет вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидус посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и сияющим сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель – он видел мои статьи на Фэйсбук и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихое чувство вины появилось там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мои работы, хотя и не совсем все понял. Легкое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь по-английски, твои статьи не для меня.

Для художника в диаспоре выбор языка для творчества чреват последствиями. Поэтесса Сафия Эльхильо, судано-американская художница, называет себя “языковым предателем” за то, что пишет на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском языках, сказал в интервью NPR: “У меня такое чувство, что я не владею ни одним... слова подводят меня на обоих языках.”

Я наткнулась на двуязычный Блюз Переса Фирмата, сборник стихотворений 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Будучи в начале старших классов средней школы, я, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, видела отражение себя в его задумчивых размышлениях о диаспоре и обществе:

«Тот факт, что я

пишу вам

на английском языке уже искажает то, что я

хочу вам рассказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что

английский мне чужой,

хотя и другие языки мне не подвластны»

Действительно, я никогда не знаю, на каком языке объясняться. На английском проще всего, я использую его каждый день. Но английский - не тот язык, на котором я люблю. Амхарский хриплый и сладкозвучный; он не торопясь скатывается с моих уст. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, скорее декоративный, нежели чем дидактический. Эритрейская Тигрея богата и ее трудно усвоить. Даже моя мать, семья которой родом из северного района Эфиопии Тигрея и граничащей с ним Эритреи, не говорит на этом языке. Поэтому будто повисла в воздухе, пытаясь вплести смысл через язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы художников и писателей, которые наполняют свое творчество самым подлинным «я» на любом языке, которым владеют. На любом языке, который способен передать оттенки историй, которые они должны рассказать.

Я встречала работы африканских писателей, которые изменили цели колониальных языков, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти звуки на континент, и латинские авторы, такие как Хунот Диаз, отказываются курсивом выделять испанский язык, чтобы указать на иностранность.

Я могу считать этих и других писателей-иммигрантов моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего жизнь иммигрантов. В моменты, когда английский язык не в состоянии рассказываем наши истории близким нашу работу “домой” устно, а любовь наших семей в конечном счете преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 189

 

Я пишу и читаю на английском, но мечтаю все еще на амхарском.

©Ханна Гиоргис

 

Сложно быть писателем в семье, говорящей на разных языках – моим родителям нравится, что я создаю, но, думаю, я пишу не для них.

Первым языком, на котором я, под тщательным руководством моей любящей бабушки научилась говорить, был амхарский. Этот официальный язык Эфиопии (второй по распространению среди семитских языков, после Арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор бежит живым проводом через все общение нашей большой семьи. Между нами тысячи миль, мы разделены океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, нашу любовь через моря проносит амхарский язык.

Слова формируют то, как я вижу мир, как решаю проблемы, как расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я писала еще до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории), просто чтобы понять смысл шума.

Но как рожденная в Америке дочь Эфиопских и Эритрейских иммигрантов, лучше всего я владела словами Английского языка. Грамматику, которую я больше всего могу подчинить своей воле, я выучила в американских школах, под поверхностными инструкциями учителей, настаивающих на том, что бы язык дочери иммигрантов стал соответствующим. Классический литературный канон, который я читала будучи ребенком – и книги, возглавляющие список рекомендаций даже сейчас – принадлежат тем белым авторам для которых английский это всегда утверждение, никогда не подвергающееся сомнению. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Когда мои чувства слишком глубоки и сложны для понимания, они приобретают яркие амхарские образы.

Когда я вернулась в Эфиопию в первый раз за почти десять лет в январе этого года, мой младший кузен, Кидус, посмотрел на меня с широко раскрытыми глазами и громко бьющимся сердцем. Он сказал мне, что знает о том, что я писатель – он видел мои статьи на Facebook и прочитал все. Он замолчал на секунду, перед тем как снова посмотреть на меня, скрытая вина появилась там, где до этого было только волнение. Тихим голосом он сказал, что прочитал мою работу, хотя и не совсем понял ее. Легкое обвинение густо повисло в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для диаспоры писателей выбор языка может быть череват. Поэт София Эльхилло, суданско-американский автор называет себя «предательницей языка» из-за того, что пишет она на английском (а не на арабском). Кубано-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет и на английском и на испанском языках, сказал NPR: «У меня такое чувство, что я не знаю ни один из них… Слова подводят меня в обоих языках».

Я столкнулась с двуязычным блюзом Переса Фирмата в книге стихотворений одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, через десять лет после ее издания. Первокурсница старшей школы, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я увидела свое отражение в его задумчивой диаспорической медитации:

Тот факт, что я

Пишу вам

На английском

Уже искажает то, о чем

 хотел сказать я

Мой вопрос:

Как объяснить, что я

не принадлежу английскому, хоть я

 и не принадлежу ничему иному.

На самом деле, я никогда не знала каким языком объяснить себя. Английским проще всего; я плескаюсь в нем каждый день. Но это не тот язык, который я люблю. Амхарский тягуч и сладок, он каждый раз скатывается с моего языка. Но я не могу больше читать или писать на нем – алфавит, висящий над моей кроватью, больше декоративный, чем наставляющий. Тигринья полон и его сложно зафиксировать. Даже моя мама, чья семья родом из северной части Эфиопии, Тигрея, на границе с Эритреей, не говорит на тигринья. И вот, я сижу в пустотах и пересечениях, пытаясь соткать смысл из языка, времени и пространства.

Меня поддерживают произведения творцов и писателей, которые вкладывают самых настоящих себя в свои работы, написанные на любом(ых) языке(ах) доступном(ых) им, любом(ых) языке(ах) способном(ых) передать все тонкости истории, которую они должны рассказать.

Я видела африканских авторов, которые переориентировали колониальные языки, чтобы переключить критику тех режимов, которые принесли эти звуки на континент и латиноамериканские авторы, такие как Жуно Диаз отказались выделять испанский для обозначения иностранности.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам для примера сопротивления и перепредставления граней английского как языка документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не способен передать всю силу наших историй, мы отправляем их домой устно – любовь наших семей, в конечном счете, преодолевает любые языковые барьеры.

 

 

№ 191

 

Я читаю и пишу по-английски, но все еще мечтаю на амхарском

Ханна Гиоргис

 

Трудно быть художником с семьей, говорящей на нескольких языках - мои родственники любят то, что я пишу, но думаю, что я пишу не для них

Первый язык, на котором я научилась говорить, под тщательной инструкцией моей заботливой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй -наиболее распространенный семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и все еще пробегает как живой провод через разговоры моей расширенной семьи. Мы на расстоянии тысячи миль друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, это амхарский, который переносит нашу любовь через море.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я преодолеваю проблемы, как я расслабляюсь. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я писала еще до того, как узнала, что авторам платят (по крайней мере, в теории), чтобы понять смысл грохота.

Но, как дочь американского происхождения из эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучше всего я знаю слова на английском. Грамматика, которую я с большей готовностью могу подчинить своей воле, - это то, что я выучила в американских школах под поверхностным наставлением учителей, настаивающих на том, чтобы язык моей дочери-иммигранта попал в соответствие. Классический литературный канон, который я читала в детстве - и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас, - это те из белых авторов, для которых английский всегда является утверждением, никогда не подвергается сомнению. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском языке. Когда мои чувства самые глубокие и трудные для понимания, они берут яркие образы Амхарика.

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за почти 10 лет в январе этого года, мой молодой двоюродный брат Кидус, смотрел на меня широко раскрытыми глазами и сияющем сердцем. Он сказал мне, что знает, что я писатель - он видел мои статьи в Facebook и читал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, тихая вина появилась там, где раньше было только волнение. Спокойным голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понимал. Нежное обвинение висело в воздухе: ты пишешь по-английски; эти статьи не для меня.

Для художника в диаспоре выбор языка для создания чреват. Поэт Сафия Эльхильо, суданско-американская художница, называет себя «языковым предателем», пишущим по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, рассказал NPR: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них… Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирма, книгу стихов 1995 года, спустя 10 лет после ее выхода. Первокурсник средней школы, влюбленный в литературу, но только начинающий любить поэзию, я увидела себя отраженным в его задумчивой диаспорической медитации:

«Тот факт, что я

пишу тебе

по-английски

уже фальсифицирует то, что я

хотел тебе сказать.

Моя тема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу английскому,

хотя я нигде не принадлежу.»

На самом деле, я никогда не знаю, какой язык использовать для объяснения. Английский самый простой; Я плаваю в нем каждый день. Но английский не тот язык, на котором я люблю говорить. Амхарский густой и сладкий; это занимает время, катящееся с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском языке - алфавит, висящий над моей кроватью, более декоративен, чем дидактичен. Эритрея Тигриньи полна и в ней трудно зафиксироваться. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в районе Тигриньи и на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь сплести смысл в языке, времени и пространстве.

Я поддерживаю работы художников и писателей, которые внедряют свои самые настоящие «я» в свои произведения на любом языке (языках), к которому они имеют доступ, можно понять сложности историй, которые они должны рассказать.

Я видела африканских писателей, которые перепрофилировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех режимов, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются курсировать испанский, чтобы обозначить иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, мы вместо этого отправляем нашу работу «домой» устно - и любовь наших семей в конечном итоге выходит за рамки языкового барьера.

 

 

№ 193

 

Я читаю и пишу на английском, но мечтаю всё ещё на амхарском …

 

Ханна Джорджис

 

Сложно быть писателем, когда твоя семья разговаривает на нескольких языках. Мои родственники любят моё творчество, но, боюсь, что я пишу не для них.

 

Первый язык, на котором я научилась говорить, был амхарский. Изучала я его под чутким руководством моей любящей бабушки. Официальный язык Эфиопии (второй, после арабского, из наиболее распространённых языков Семитской ветви) связывал меня с ней тогда, и сейчас, подобен живой нити, проходящей через беседы моей большой семьи. Мы живём за тысячи миль друг от друга в разных странах, разделённых океанами. Но, когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык способен передать нашу любовь через моря и океаны.

 

Слова – это форма моего мировоззрения. Это то, как я прорываюсь сквозь проблемы, как отдыхаю. Они создают ощущение комфорта, порядка и последовательности. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят (в теории, по крайней мере) просто за придание смысла какофонии.

 

Но как дочь эмигрантов из Эфиопии и Эритрины, рождённая в Америке, лучше всего я знаю смысл английских слов. Грамматику, которую я изучала под формальным руководством учителей, настаивавших на чётком соблюдении шаблонов речи, я без проблем понимаю и могу использовать в своей речи, несмотря на то, что я – дочь иммигрантов.

 

Классическая литература, которой я зачитывалась, будучи ребёнком, - и книги, возглавляющие списки рекомендаций к прочтению в настоящее время, - всё это произведения белых авторов, для которых английский язык, естественно, является основой. Но временами я всё ещё мечтаю на амхарском. И, когда мои чувства настолько глубоки, что я не могу их так просто выразить, они приобретают живописную образность амхарика.

 

В январе, когда я впервые за десять лет вернулась в Эфиопию, мой младший кузен, Кидус, взглянул на меня, широко открыв и глаза, и сердце, весь сияя. Он сказал мне, что знает, я – писатель, потому что он видел мои статьи, которые я размещала на Facebook, и от начала до конца прочитывал их. Прежде чем посмотреть на меня снова, он на мгновение остановился. Чувство вины сменило прежний восторг. Притихшим голосом он сказал мне, что читал бы мои работы, даже если бы совершенно ничего не понимал в них. Скрытый упрёк будто повис в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

 

Для писателя выбор языка, на котором он собирается творить, - представляет определённый риск. Судано-американская поэтесса Сафия Эльхильо называет себя «языковым предателем» из-за того, что она пишет на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на двух языках, английском и испанском, говорил в интервью на Национальном Общественном Радио: «Я не чувствую, что свободно владею хотя бы одним языком… Слова подводят меня в обоих языках».

 

Я наткнулась на книгу поэм «Двуязычный блюз», написанную Густаво Пересом в 1995 году, спустя 10 лет после её публикации. На первом курсе старшей школы, без ума от литературы, только начинавшая любить поэзию, я увидела своё отражение в задумчивой медитации представителя диаспоры.

 

Дело в том, что я

пишу тебе

на английском,

который изменит суть того,

что я хочу тебе сказать.

Мой вопрос:

как объяснить тебе то,

что английский – не мой язык,

хотя и другой язык своим не назову?

 

Действительно, я никогда не знала, какой язык использовать для того, чтобы выразить мои мысли. Английский - самый простой язык; я пользуюсь им каждый день. Но английский - это не тот язык, который я люблю. Амхарский язык богаче и благозвучнее; мне требуется много времени для изречения мыслей на нём. Но я уже не могу ни читать, ни писать на амхарском. А алфавит, болтающийся где-то у меня над кроватью, больше декоративная вещь, чем предназначенная для изучения. Тигринья, язык Эритрии, информативный и сложный для понимания. Даже моя мама, семья которой происходит из провинции Тиграй (север Эфиопии), которая граничит с Эритрией, не говорит на тигринском. И я стою на распутье, пытаясь вплести чувства в язык, время и пространство.

 

Я поддерживаю работу публицистов и писателей, которые придают своим произведениям аутентичность на любом, доступном им языке; на языке, который лучше всего передаст, то, что им нужно сказать.

 

Я встречала африканских писателей, которые использовали колониальные языки для критики того самого режима, который и принёс эти звуки на континент, и латинских авторов, подобно Хуноту Диасу отказавшихся выделять курсивом испанские слова, чтобы обозначить их принадлежность иностранному языку.

 

Я знаю, что у многих писателей-иммигрантов могу увидеть примеры, того как они выходят за границы английского как языка, передающего опыт переселенцев. В те моменты, когда английский не способен передать всю мощь наших историй, мы отправляем наши труды «домой» в устной форме - и любовь наших семей, в конечном счёте, преодолевает все возможные языковые барьеры.

 

 

 

№ 194