Чистота крови. «золотой пес» Пунди

«Барон» реализовывал свои планы. Он тешил себя мечтой, что фюрер достойно наградит всех участников после войны и ему, который так успешно хозяйничает, передаст во владение земли совхоза Вохоново.

Немцы, почти все они были из крестьян, когда пахали или боронили, не раз, я видел, наклонялись и жадными: умелыми руками брали землю, разминали и тяжело вздыхали. «Хеттен вир зо айне эрдэ» (Если б мы имели такую землю!), — повторяли Тигель, Раде и другие. Если скудная, по нашим понятиям, почва Ленинградской области производила такое впечатление, то можно представить, как немцы мяли в руках землю Украины или черноземья!..

«Барону», видимо, удалось убедить в перспективности штат-сгута не только свое дивизионное начальство и «Викадо». Бороны, многолемешные плуги, сеялки, веялки, механические косилки, сеноуборочные машины, механические грабли теснились под новыми навесами штатсгута.

В штатсгут приехали два немецких фельдшера и брали кровь из мочки уха у немцев, а также девушек и женщин, работавших на молочной ферме и скотном дворе. Канцелярский унтер Эггерт, знаток расовой теории, предложил взять кровь и у меня, так как заметил, что я вертелся возле тех мест, где мог рассчитывать на добавление к своему нищему пайку.

— Этот анализ, — пояснил Эггерт, — заодно показывает чистоту происхождения.

Он, конечно, шутил, но я с радостью подхватил это выражение и раззвонил о нем, благо, сын бактериолога, прекрасно знал, что пока еще никакими анализами крови из уха или иа брюха нельзя определить еврейское или нееврейское происхождение. Но, так как у наших людей раньше никогда не брали кровь из мочки уха, то они поверили, что так оккупанты «выявляют жидов» и то, что у меня анализ оказался вполне благополучным еще раз доказывало, что я не еврей. Чем меньше подозрений, тем лучше. Даже на старосту исход исследования моей крови произвел впечатление. А то он нет-нет да косился, спрашивал, вызывая на откровенность: «А у тебя, Ликсандра, часом, никого в роду из этих... евреев... не было?.. Признайся...» На подобное я презрительно усмехался: «Тебя проверяли?»

— А как же?!

— И меня — и выкусили... Ни хера ты, Василий, в этом деле не пендришь.

Анализы у всех оказались хорошие. Группу крови у всех определили и у меня она, не помню какая, но была не менее арийской, чем у Гитлера или Гиммлера.

Когда в штатсгут доставили большое стадо тонкорунных овец, «Альзо» приказал позвать старосту и спросил, где можно в окрестностях найти овчарку, способную стеречь овец.

Василий поохал по поводу уничтожения всех собак осенью сорок первого и пообещал узнать. Испросил разрешения поездить по деревням и через неделю попросил аудиенцию и сообщил, что в деревне Низковицы, в семи километрах от штатсгута, у старика пастуха есть чудо-пес, способный стеречь и овец, и коров.

Вместе с Мартином, взяв меня в качестве кучера и переводчика (я с детства отлично правил лошадьми), фон Бляйхерт поехал в Низковицы. Они находились за Большим Ондровым, из которого в штатсгут сдавали молоко и, откуда приходили на работу девушки.

Дорога повернула к открытому пастбищу, и мы увидели довольно большое стадо коров. Вокруг него мелькал черный клубок, иногда с лаем пригонявший к стаду отбившуюся корову.

Старичок пастух сидел на пне, попыхивая самокруткой.

Мы приблизились и «барон» объяснил цель прибытия.

Старик заохал: «Пунди я не отдам, что вы?!»

Пес, словно чуя, что речь о нем, подбежал виляя хвостом, и уставился чернющими глазами на нас.

Лейтенанта особенно умилило, что собака его не облаяла и по предложению пастуха даже подала офицеру лапу.

Мне велели постараться убедить пастуха продать Пунди.

Я стал агитировать, предлагая заодно «заломить» такую цену, чтоб или отвязались или, действительно, ничего не пожалели. В конце-концов за Пунди, которого старик обязался сам привести в штатсгут, пообещали заплатить («барон» понимал, что насильно брать собаку у хозяина бесполезно) столько, сколько по тем временам и ценам могла стоить перспективная телка — два мешка овса, мешок картофеля, бутылка коньяка и сто рублей.

В ближайшее воскресенье пса привязали уже возле той будки, которую недавно занимал его немецкий предшественник. Однако, несмотря на наказ пастуха «слушаться новых господ», Пунди не проявлял в штатсгуте своих способностей. Это был милый ласковый пес, ни на кого не лаявший, кроме коров, которых здесь не должен был охранять. Ко всему еще случилось так, что через недели две после «расконвоирования» Пунди исчез. «Барону» было очень жаль затраченных на покупку собаки средств, а потому он объявил крупную награду — две бутылки шнапса и пятьдесят или даже сто рублей тому, кто доставит беглеца.

Я понимал, как и староста, что Пунди убежал к старому хозяину. Когда же прошло еще с неделю после объявления (пастух тоже клялся, что не видел Пунди) и награда была удвоена, пастух торжественно привел «чудо-собаку» в штат-сгут.

Лейтенант поморщился и выдал старику «за честность» только две бутылки шнапса. Но и это было неплохо.

«Альзо» решил прикрепить Пунди к немцам, пасшим овец, высокому костистому саксонцу Тигелю и низенькому Радсу, родом из Тюрингии или Швабии. Набожный Раде был неграмотным, из-за чего с ним происходили, смешные недоразумения, вплоть до приводов в другие комендатуры, и товарищи нередко над ним посмеивались.

«Барон» принял парадоксальное решение:

— Когда у вас, Александр, нет дел, когда вы мне или унтер-офицеру Мартину не нужны, берите велосипед и поезжайте в поле к пастухам. Конвой вам здесь не нужен: вы на виду (пастушеский домик стоял среди поля примерно в километре от конюшни и великолепно было видно, что делается вокруг него). Итак, Александр, поедете к Тигелю и Радсу и там обучайте Пунди словам немецкой команды. А то он не понимает».

— Яволь, герр лейтенант!

С наслаждением прокрутив педалями до пастухов (на велосипеде любил ездить), я приветствовал обоих «отшельников». Они меня угощали куревом и чем-то, приготовленным из овечьего молока, чего не давали попробовать «барону», а потом мы дружно смеялись над фон Бляйхертом с его «аристократическим» отношением к своим же людям: вместо того, чтобы приказать мне обучить словам русской команды пастухов-немцев, он, не веря в их способности, предпочитает заставлять меня учить словам немецкой команды собаку. Все же я попробовал быть песьим репетитором, но животное только ласкалось ко мне, как и к пастухам, искренно полюбившим незлобивого пса, но понимать что-либо на каком-либо языке отказывавшемся. В конце концов на Пунди махнули рукой. Но он остался при пастухах. «Альзо» смотрел на него с неприязнью, вздыхая о дорогой цене, заплаченной за собаку. Думаю, только это спасало Пунди от смерти. «Барон» не раз поглядывал на его пышную черную шерсть и пастухи, и я опасались как бы когда-нибудь страстный, но неудачливый охотник Хорст фон Бляйхерт не подстрелил собаку и не надумал отправить ее пышную шкурку на воротник своей фрау.

42. ГДЕ ВЫ, СОЮЗНИКИ!!.

Немцы прорвались к Сталинграду. Что ж это получается? Чуть захотят — и все преодолевают? Что начнут — доводят до конца... А там, на востоке, японцы дали один-два выстрела — и неприступная крепость Сингапур со всем гарнизоном капитулировала. В Африке тоже творится что-то непонятное.

В тоннаж потопленных судов я не верю: проверь, попробуй!.. В войну все врут — и наши, и немцы. Врали в первую мировую и вообще в каждую. Разве о войне 1812 года всю правду уже сказали? Нет. Лев Толстой пишет одно, Авенариус другое, немцы — третье, французы — четвертое. Где она, эта правда? Да и я — всегда ли правдив, даже наедине с собой?.. Неужели и во мне готова оборваться вера в нашу победу, в поражение Германии? Нет!!! Нельзя с их политикой править миром! Но... организация и порядок у них в армии куда солиднее, чем у нас. У них офицер похож на офицера. Редко встретишь мальчишку или пьяного болвана. Есть, конечно, но меньше, чем. у нас. Дисциплина у них среди солдат не стадная, как у нас. Любой унтер у них по военным знаниям стоит нашего лейтенанта. Конечно, не каждого. У нас тоже были отличные офицеры, не говоря о солдатах. Но эта чертова аккуратность, обязательность, точность в крови; это «айн ман-айн ворт» (человек — слово)!.. А у нас? Сколько раз было: «Огоньком поддержим!». «Ступайте смело — там никого»... А «огоньком» не поддержат или опоздают так, что по своим лупят... А там, где доложат, что «никого нет», давным-давно фрицы. Разведка не дошла и донесла чепуху. Дико!.. У нас, в самой «народной армии», солдаты получают один паек, а офицеры — другой, человеческий. А у немцев паек для офицера и солдата одинаковый. Другое дело, что офицер всегда может «вытянуть» со склада, а то и из котла — что получше.

Но в принципе, больше справедливости. В зарплате разница тоже огромная. У них солдат получает приличные деньги, а у нас столько, что на махорку еле-еле достанет, если пайковой не удовлетворишься. О прочем говорить больно. Умеют они получать в пайке и коньяк, и шнапс, и вино, и всякую вкусную всячину, и не напиваться!.. Редко-редко кто так наглотается, что заметно. А если бы у нас так?.. Вот у них ефрейтор, например, получил на неделю или даже на две недели пару бутылок коньяку, еще спиртного, сладкого. И все это он распределяет. Не сразу в глотку. Мне чужда такая расчетливость. Я не понимаю, как можно, одалживая сигарету, записывать в блокнот, что я должен ее кому-то или, что мне кто-то должен... сигарету. Мы с такими мелочами никогда не считаемся: дать так дать, не дать — так не дать. Но, чтобы среди товарищей была такая «бухгалтерия»?.. Нет.

Вот они получают свои пайки и ставят их, не пряча. Никто не ворует. А у нас в казарме?.. Другое воспитание, другие понятия. Всему этому надо отдать справедливость.

Здесь они не бесчинствуют. Чувствую, такие, как Мартин, были бы рады. Его сдерживает страх перед фон Бляйхертом. Тот ни с кем не позволяет даже тени панибратства. Скуп, дьявол. Когда он поблизости, повар дает мне точно пол-литра супа. А после сыпняка не насытишься. Павел или дядя Федя и рады бы поддержать, да сами полуголодные и семьи у них. Даже паек, который дают им в штатсгуте — до урожая — поддержка.

Паек рабочим выдает обер-ефрейтор Антон Хингар. Он из судетских немцев; пытается -болтать по-русски. Гитлера ненавидит. Мартина тоже. Но почтителен. По мирной специальности Хингар бухгалтер! Вот ему «барон» и поручил ведать выдачей пайков. Самый большой получают трактористы, плотники, кузнецы, столяры. Меньше всех получают работающие «партизаны» (так называют мальчишек и девчонок лет двенадцати-четырнадцати). Им положено всего лишь около двухсот граммов хлеба на день и чуточку сладкого и жирного. Хингар ухитряется детям и женщинам, когда «Альзо» не видит, хоть немного добавлять. Часто ему удается выклянчить на складах заплесневелые буханки хлеба, позеленевшие пакетики маргарина, слипшиеся конфеты. Так, бы их выкинули, а он привезет и, глядишь, добавит то одному, то другому сверх пайка. А наши люди умеют из любого продукта извлечь пользу.

Антон вспоминает, что до прихода гитлеровцев в Чехии жилось лучше. С Антоном дружит Карлуша Ценниг. Он напоминает мне одного из добрых семи гномов из сказки про Белоснежку.

Когда прибудут из Германии новые большие сепараторы, налог увеличат до четырехсот (триста девяноста) литров с коровы. Услышав об этом, я «по секрету» передаю дяде Феде, а он — дальше. Пусть не думают, что «гости» всегда будут такими нетребовательными.

Староста Василий и Павел, в довольно хороших отношениях, пьют вместе. Оказывается, сестра Павла Лиза — жена Василия. Но последний, все знают, таскается с высокой полнотелой Шурой, чей муж на фронте.

Мне все же повезло: Вохоново — единственная русская деревня среди окружающих чухонских. Там живут богаче, чище, аккуратнее, расчетливее. Немцы к чухонцам относятся лучше. «Барон» пригляделся к русским и стал относиться ко всем одинаково. Даже к русским чуть лучше: имеют меньше, прав, меньше жалуются в комендатуры, меньше претензий.

Василий привез из Гатчины плакаты «Вот ваш враг». Нарисован еврей, выглядывающий из разорванной шестиконечной звезды. Василий прицепил плакат к стенке дома, где жили солдаты, напротив которого проходил ежедневный развод на работу.

Василий торжественно- развернул плакат перед моим носом (неужели подозревает?).

Я равнодушно окинул взглядом произведение графики — и успокоился: «типичный юдэ» был настолько далек от меня и вообще от типично еврейского, что невольно подумалось: не добрая ли душа малевала это лицо, чтобы потруднее было докопаться до скрывающихся сынов Израиля?..

Фон Бляйхерт, придя на развод, сморщился и приказал «немедленно снять эту гадость».

— К дому, где живут наши солдаты, нечего прикреплять такое «художество», — заявил «барон». — Пусть «штарост» повесит у себя дома и там ищет евреев».

Василий снял плакат.

С «бароном» у меня никогда не заходила речь об его отношении к евреям. Но мне кажется, он в этом вопросе совершенно лоялен. Другое дело, Мартин и Райнер...