Пишу и читаю я на английском, но сны вижу на амхарском

Ханна Джорджис

 

Заниматься творчеством в семье, где постоянно звучат несколько языков, нелегко. Моим родным нравится то, что я стала писать, но они считают, что пишу я не для них.

Моим первым языком был амхарский, на нём я училась говорить под чутким руководством любящей бабушки. Амхарский — государственный язык Эфиопии и второй по распространенности семитский язык после арабского, он связал нас с бабушкой тогда и до сих пор живым пульсом бьётся в наших долгих задушевных беседах. Сейчас нас разделяют тысячи километров, разные континенты и паспорта, но когда мы созваниваемся, слова любви летят через океан на амхарском.

Язык определяет наше восприятие мира, отношение к заботам и отдыху. Слова помогают жить, наводят порядок в мыслях, связывают их. Я пишу с тех времён, когда ещё не знала, что писателям платят (по крайней мере, должны), пишу, просто чтобы разобраться в хаосе.

Так вышло, что родители мои — иммигранты из Эфиопии и Эритреи, но родилась я в Америке и ближе всего мне английский. Я запросто обращаюсь с грамматикой, которую учила в американской школе, где преподаватели сухо поправляли меня, пытаясь дотянуть язык воспитанного иммигрантами ребёнка до принятого стандарта. Классики, чьи произведения я читала в детстве, и писатели, чьи книги по сей день числятся у меня на первых местах в списке рекомендаций, — это белые авторы, которые пишут на английском, не выбирая его. Но мне всё ещё порой снятся сны на амхарском. Мои самые сокровенные и с трудом поддающееся описанию мысли облекаются в амхарские слова.

Когда в январе этого года я впервые за почти десять лет наведалась в Эфиопию, мой двоюродный младший брат Кидус, широко распахнув горящие глаза, сказал, что следит за моим творчеством по статьям на фейсбуке. Он замешкался, потупился, а когда снова взглянул на меня, восторг в его глазах сменился виноватым выражением. Понизив голос, он признался, что прочёл все мои работы, но мало что понял. В воздухе повис немой упрёк: твои статьи на английском, ты пишешь не для меня.

Для человека искусства, выросшего в этнической диаспоре, выбор, на каком языке писать, всегда непрост. Сафия Эльхилло, судано-американская поэтесса, признавалась, что чувствует себя «предателем родного языка», оттого что выбирает для своих стихов английский, а не арабский. А Густаво Перес Фирмат, кубино-американский автор, пишущий сразу и на английском, и на испанском, выступая на Национальном общественном радио, как-то сказал: «Мне кажется, я ни один язык не знаю как следует. На обоих слова выстраиваются с трудом».

В 2005-м, когда я была старшеклассницей, мне попался в руки «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, сборник стихов, вышедший десятью годами ранее. Литературу я обожала, но вкус к поэзии у меня ещё только просыпался, и в размышлениях автора о культурном пограничье я узнала себя:

Тот факт,

что пишу я вам

по-английски,

уже искажает то,

что я хотел вам сказать.

А хотел я

объяснить вам, что

в английском мне не место,

хотя мне нигде нет места.

Вот и я вечно не знаю, на каком языке объясняться. Английский мне привычнее прочих, я вращаюсь в нём каждый день. Но люблю я не на нём. Амхарская речь льётся неспешно, как тягучий и сладкий мёд, но на этом языке я уже разучилась читать и писать, и амхарский алфавит висит у меня над кроватью скорее для красоты. Эритрейский язык — тигринья — насыщенный и неприступный. Даже моя мать, вся семья которой родом из Тыграя, северного региона Эфиопии, и соседней с ним Эритреи, не говорит на тигринье. А я пребываю между мирами, на перепутье, силясь протянуть нити смыслов сквозь языки, пространство и время.

Меня вдохновляют авторы, умеющие изливать самые искренние чувства на любых языках, оказавшихся под рукой, на любых, позволяющих передать все грани и оттенки их мысли.

Мне встречались и африканские писатели, приспособившие колониальный язык для борьбы с самим режимом, принёсшим эти звуки на материк, и латиноамериканские авторы, которые, подобно Джуно Диасу, отказывались выделять курсивом испанские слова, подчёркивая их иностранное происхождение.

И я знаю, что могу брать пример с этих и других писателей, чтобы смещать и перестраивать границы английского языка, ведущего летопись иммигрантской жизни. Все мы в те моменты, когда английский не в силах передать глубину наших чувств, возвращаемся к своим истокам и находим недостающие слова там — ведь любовь родных и близких преодолевает любые языковые барьеры.

№ 48

 

«Я пишу и читаю на английском, но сны вижу по-прежнему на амхарском»

Ханна Гиоргис

 

«Трудно быть автором из многоязычной семьи – моим родственникам нравится то, что я пишу, но им кажется, это не для них»

 

Первым языком, на котором я научилась говорить (под чутким руководством горячо любящей бабушки), был амхарский – официальный язык Эфиопии и второй самый распространённый семитский язык после арабского. Объединив меня с ней в далёком детстве, он и по сей день является проводом, соединяющим всех моих близких и дальних родственников друг с другом. Нас разделяют океаны, тысячи миль и государственные границы, но стоит позвонить друг другу, и амхарский язык стирает все преграды на пути нашей любви.

 

Слова задают тон всему – как я вижу мир, как прорабатываю проблемы, как отдыхаю. Слова помогают обрести покой и навести порядок в голове и вокруг. Я ещё не знала, что за писательство платят деньги (по крайней мере, в теории), но уже писала – просто чтобы расслышать смысл в шуме.

 

Но я – дочь мигрантов из Эфиопии и Эритреи, родившаяся в Америке, и лучше всего мне знакомы слова английского языка. Его правила я учила в американских школах, где безразличные учительницы стремились укротить неродную речь в моих устах, благодаря чему английская грамматика теперь покоряется мне легче всего. Вся классическая литература, что я читала в детстве (и большинство произведений, что венчают списки рекомендуемых книг до сих пор), написана белыми авторами, для которых вопрос, на каком языке писать, никогда не стоял – они заранее знали ответ, и это был английский. И всё же иногда я вижу сны на амхарском: когда мои чувства особенно глубоки, когда их особенно сложно анализировать, они обретают всю живость и красочность амхарского языка.

 

В январе этого года я снова побывала в Эфиопии, впервые за почти 10 лет. Когда мой младший двоюродный брат Кидус увидел меня, он просиял, широко распахнув глаза, со словами: «Я знаю, что ты пишешь!» Он видел мои статьи в Фейсбуке и все их прочитал. Немного помолчав, Кидус снова поглядел на меня, и к восторгу на его лице присоединилось неясное чувство вины. Он тихо добавил, что прочитал всё, хотя и не всё понял. В воздухе повисло осторожное, но тяжёлое обвинение: твои статьи не для меня, ты пишешь по-английски.

 

Для автора из диаспоры вопрос, на каком языке писать – настоящее минное поле. Сафия Эльхелю, американская поэтесса суданского происхождения, называет себя «предательницей своего языка» из-за того, что пишет по-английски, а не по-арабски. Американский писатель кубинского происхождения Густаво Перес Фирмат пишет и по-английски, и по-испански, но в интервью National Public Radio он сказал: «Мне кажется, что ни один из них мне не родной… Слова обоих языков меня не слушаются».

 

«Блюз билингва» (Bilingual Blues), сборник стихотворений Переса Фирмата, вышел в 1995 году. Я нашла его случайно десять лет спустя - тогда я училась в девятом классе, обожала книги, но поэзию только начинала ценить. Невесёлые размышления автора о существовании в диаспоре, казалось, точь-в-точь повторяли мои:

 

«Я к вам пишу

по-английски,

и это

уже обесценивает всё,

что я хочу сказать.

Тема письма:

объяснить, что

английский – не мой язык,

а своего у меня нет».

 

Я тоже не знаю, на каком языке объясняться. Английский проще всего, потому что я плаваю в его водах ежедневно, но люблю я не на этом языке. Амхарский, густой и сладкий, стекает с языка медленно и неторопливо, но писать и читать на нём я больше не могу: над моей кроватью висит амхарский алфавит, но он там скорее для красоты, чем для повторения. Богатый эритрейский язык тигринья трудно освоить – семья моей матери родом из Эритреи и Тыграй (области на севере Эфиопии, которая граничит с Эритреей), но даже мать не говорит на тигринья. И поэтому я существую в пустотах и на перекрёстках, пытаясь обрести смысл вне языка, времени и пространства.

 

Я нахожу вдохновение в творчестве писатель_ниц и публицист_ок, способных вдохнуть самое подлинное своё Я в тексты на любом доступном языке/языках – главное, чтобы эти языки/язык был способен выразить все тонкости историй, которые авторы хотят рассказать.

 

Я знаю, что некоторые писатель_ницы из Африки экспроприировали языки колонизаторов, чтобы критиковать на них тот же самый режим, что принёс звуки этих языков на их континент. Я знаю, что писатель_ницы латиноамериканского происхождения (например, Хунот Диас) отказываются выделять в своих текстах испанские слова курсивом (в английском языке курсивом выделяются иноязычные слова), потому что испанский не является для них чужим.

 

Эти и другие авторы иммигрантского происхождения для меня – пример того, что английскому можно сопротивляться, что его можно переосмыслить как язык иммигрантского опыта. А если английский не выдержит всю мощь наших историй, мы пошлём наши сочинения домой в устной форме, и любовь наших семей неизбежно преодолеет любой языковой барьер.

 

 

№ 49

 

Я читаю и пишу по-английски, но я всё ещё мечтаю на амхарском.

Ханна Джорджис

 

Сложно быть писателем в многоязычной семье – моим близким нравится, что я пишу, но они думают, что пишу я не для них.

Первым языком, на котором я научилась разговаривать, под чутким руководством моей безумно любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по популярности язык из Семитской группы после Арабского) соединил меня с ней тогда и сейчас до сих пор является живым проводником в разговорах моей большой семьи. Между нами тысячи километров, мы разделены океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, именно амхарский язык несёт нашу любовь через моря.

 

Слова формируют моё мировоззрение, решение проблем, отдых. Они дают мне комфорт, порядок и организованность. Я начала писать задолго до того как писателям начали платить (хотя-бы теоретически) просто для того, чтобы подтвердить этот «слух».

 

Но, для меня - рождённой в Америке дочери эфиопо-эритрейских иммигрантов, все знакомые слова были на английском. Грамматика, которую я с лёгкостью себе подчинила, была выучена в американских школах, под формальным контролем учителей, старавшихся приручить мой иммигрантский язык. Классическая литература, которую приходилось поглощать, когда я была маленькой и книги в списке рекомендованной к прочтению литературы написаны теми писателями, для которых английский язык всегда утверждение, а не вопрос. Но иногда я всё ещё мечтаю на амхарском. Когда мои чувства глубоки и их трудно выразить, они приобретают живое выражение в амхарском.

 

Когда в январе я впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат, Кидус, смотрел на меня с широко распахнутыми глазами и сжавшимся в узел сердцем. Он сказал, что знал, что я писатель – он видел мои статьи в Фейсбуке и прочёл всё. Прежде чем вновь посмотреть на меня он выдержал паузу, ощутив молчаливое чувство вины, хотя прежде в нем был лишь восторг. Тихим голосом он сказал, что прочёл бы мои работы, даже если бы не всё понимал. Неловкое осуждение повисло в воздухе: ты пишешь на английском – твои статьи не для меня.

 

В диаспоре для писателя выбор языка чреват. Поэт Сафия Элхилло, судано-американский творческий человек, называет себя «предателем языка» за то,ч то пишет на английском, а не арабском. Кубано-американский писатель, Густаво Перез Фирмат, пишущий на обоих языках английском и испанском, сказал на радио: «У меня такое чувство, что я не говорю свободно ни на одном из них... Слова подводят меня в обоих языках».

 

10 лет спустя после издания, я наткнулась на Двуязычный блюз – книгу стихов 1995 года, написанную Густаво Перез Фирматом. Будучи новичком-старшеклассником, очарованным литературой, но только начинающим любить поэзию, я увидела себя отражающейся в его задумчивой диаспоровой медитации:

Факт того, что я

пишу вам

на английском

уже искажает то, что я

хотел вам сказать.

Моя цель:

объяснить вам, что я

не принадлежу английскому

так же как и не принадлежу чему-либо

 

В самом деле, я никогда не знала, каким языком пользоваться, выражая свои мысли. Английский проще, я купаюсь в нем каждый день. Но английский - это не тот язык, который я люблю. Амхарский - густой и сладкий, нужно время для того, чтобы он слез с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском - алфавит, висящий у меня на стене, принимает больше декоративный, нежели информативный характер. Эритрейская тигринья полна и сложна, чтоб ухватиться. Даже моя мама, чья семья родом из северной части Эфиопского региона Тигра и граничащей с ней Эритреей, не говорит на тигринья. Поэтому я нахожусь на промежутке и перекрёстке, пытаясь сплести нить между языком, временем и пространством.

 

Меня вдохновляют работы художников и писателей которые на доступных им языках преподносят в своей работе настоящих себя, на любых языках, помогающих осознать все сложности их историй.

 

Я видела, как африканские писатели видоизменяли колониальные языки с целью привлечения критики крайних политических режимов, которые принесли чужие звуки на континент. К примеру, латинских автор Джунот Диаз, отказался выделить курсивом испанский, чтобы не указывать на чужеродность.

 

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим писателям-иммигрантам как к образцовым примерам сопротивления и переосмысления границ английского как языка, который документально свидетельствует об опыте иммигрантов. В моменты, когда английский не в состоянии передать всю силу наших историй, взамен мы пересказываем наше творение у себя на родине и, в конце концов, любовь наших семей помогает преодолеть любой выходящий за рамки языковой барьер.

 

 

№ 50