Но в сновидениях моих по-прежнему звучит амхарский язык

Это очень не просто – быть человеком искусства, когда члены твоей семьи говорят на разных языках: моим родным нравится то, что я пишу, но они считают, что я пишу не для них

 

Первым языком, на котором я училась говорить под заботливым присмотром горячо любящей меня бабушки, был амхарский. Этот язык - официальный язык Эфиопии (среди семитских языков он занимает второе место после арабского по численности говорящих на нем людей) – связал тогда нас с нею и до сих пор он, словно живой кабель нашей собственной линии связи, проходит через все разговоры моего многочисленного семейства. Нас разделяют расстояния в тысячи миль, океаны и паспорта. Но когда мы звоним друг другу, именно на крыльях амхарского летит наша любовь, пересекая моря.

Слова определяют, как я смотрю на мир вокруг, как решаю свои проблемы, как отдыхаю. Они дают мне опору, упорядоченность и структуру. Я начала писать еще до того, как узнала, что писателям платят за их труд (по крайней мере, в теории), просто чтобы хоть как-то разобраться в царящей вокруг неразберихе.

Однако, будучи рожденной в Америке дочерью иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, лучше всего я знаю слова английского языка. Быстрее всех прочих моей воле подчиняется грамматика, которую я постигала в американских школах, следуя формальным наставлениям моих учителей, обеспокоенных, главным образом, тем, как бы обуздать язык дочери переселенцев. Каноны классической литературы, которые я впитывала в детские годы, - как, впрочем, и книги, до настоящего времени возглавляющие мой список литературных рекомендаций – все они принадлежат перу “белых” авторов, для которых английский язык всегда был чем-то само собой разумеющимся и никогда не вызывал вопросов. Но в моих снах до сих пор временами звучит амхарский. Мои самые глубокие чувства, что так сложно бывает объяснить и передать, обретают форму благодаря яркой образности амхарского языка.

Когда в январе этого года я впервые чуть ли не за десять лет приехала назад в Эфиопию, мой маленький кузен Кидус смотрел на меня, широко распахнув лучащиеся счастьем глаза. Он сказал, что знает, что я писатель – он видел мои статьи в Фейсбуке и все их прочел. Мальчик замешкался на секунду, прежде чем снова взглянуть на меня: безраздельно царившее до этого воодушевление сменилось чувством глубокой вины. Понизив голос, он признался, что прочел мои работы, несмотря на то, что далеко не все в них понял. В воздух повис легкий укор: ты пишешь по-английски – твои статьи не для меня.

Для человека искусства, живущего в диаспоре, выбор языка, на котором он будет творить, всегда чреват последствиями. Сафия Эльхилло, американская поэтесса суданского происхождения, называет себя “предательницей языка”, ибо пишет на английском (а не на арабском). Американский автор кубинского происхождения Густаво Перез Фирмат, пишущий как на английском, так и на испанском языке, признался как-то Национальному Общественному Радио: “У меня такое чувство, будто я не владею по-настоящему ни одним из них… В обоих языках слова ускользают от меня”. 

Я наткнулась на “Билингвальный блюз ”- книгу стихов Переза Фирмата, изданную в 1995 году, спустя десять лет после ее выхода в свет. Успевшая к началу старшей школы страстно влюбиться в литературу, но еще только открывающая для себя прелести поэзии, я увидела тогда в его глубокомысленной диаспорической медитации свое собственное отражение:

 

Обращаясь к тебе по-английски,

Я свое искажаю посланье,

Что вращается вкруг одной мысли:

Как суметь донести, как заставить

Осознать, что язык этой фразы

Мне чужой, я ему не служитель -

Не привязан к нему, не обязан…

Но и к прочим душа не лежит.

 

На самом деле я никогда не знаю, какой язык лучше использовать, чтобы объясниться. Самый легкий путь – выбрать английский: каждый день я плаваю по его волнам. Но английский язык – это не язык моей любви. Амхарский - тягучий и сладкий, он медленно стекает с моего языка. Но я не могу больше читать или писать по-амхарски: висящий над моей кроватью алфавит – это не столько учебное пособие, сколько украшение. Язык Эритреи – тигринья – богатый и неуловимый. Даже моя мать не говорит на нем, хотя ее семья ведет свое происхождение из расположенного на севере Эфиопии региона Тыграй, граничащего с Эритреей. И вот я, восседая посреди разрывов и переплетений, пытаюсь протянуть ниточку смысла сквозь язык, время и пространство, свивая все воедино.

Меня воодушевляют работы людей искусства и литературы, воплощающих в своем творчестве все самое искреннее и подлинное, что живет в них, - вне зависимости от того, на каком языке (или языках) им это удается, посредством какого языка (или языков) они схватывают и передают суть тех запутанных историй, что хотят поведать.

Я видела африканских писателей, использовавших колониальные языки в качестве оружия критики и перенаправлявших их против тех самых режимов, что когда-то принесли звуки этой речи на континент; знаю латиноамериканских авторов, мужчин и женщин, которые, подобно Джуно Диасу, отказывались в своих текстах от курсивного выделения испанских слов, поскольку таким образом обычно обозначается их иностранное происхождение – их чужеродность.

Я знаю, что могу считать творчество этих и многих других авторов-иммигрантов примером сопротивления и переосмысления границ английского языка как инструмента, позволяющего документировать опыт переселенцев. В те моменты, когда английский оказывается не в состоянии передать всю силу наших историй, мы отправляем их “назад, домой” на словах, устно, и любовь наших семей, в конечном счете, преодолевает любые языковые барьеры. 

 

 

№ 6

Хоть я читаю и пишу по-английски, но мечтаю все еще на амхарском

Ханна Джиорджис

 

Сложно быть писателем в семье, в которой говорят на разных языках - моим родственникам нравится, что я писатель, но они считают, что я пишу не для них.

Первым языком, который я выучила под тщательным присмотром любящей бабушки, стал амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространённости семитский язык после арабского) стал связующим звеном между нами и до сих пор объединяет всю мою большую семью. Мы живем за тысячи километров друг от друга, нас разделяют океаны и гражданство разных стран. Но, каждый раз, когда мы созваниваемся, именно с помощью амхарского мы выражаем свою любовь и привязанность.

Слова формируют мое видение мира, как я справляюсь с трудностями или восстанавливаю силы. Слова меня утешают, придают порядок и структурированность. Я начала писать ещё до того, как узнала, что за это платят (по крайней мере, должны платить), чтобы старания писателей были не напрасны.

Но, будучи рождённой в семье мигрантов из Эфиопии и Эритреи в Америке, я лучше говорю по-английски. Грамматика, которой я свободно владею, была изучена в американских школах, где обучение было поверхностным и направленным на вытеснение моего родного языка. Канон классической литературы, который я усвоила ещё ребёнком и который до сих пор господствует, создан белыми авторами, для которых английский - данность, а не выбор. Но я все ещё мечтаю на амхарском. Глубокие чувства, которые сложнее всего выразить, принимают яркие образы амхарского.

Когда в этом январе впервые за последние лет десять я приехала в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидас посмотрел на меня сияющими, широко открытыми глазами. Он знал, что я писатель: видел мои статьи в фейсбуке и прочёл их все. Прежде чем снова на меня взглянуть, он немного подождал, а на его лице вместо былого восторга появился стыд. Совсем тихо он сказал о том, что прочёл мое произведение, хотя и не все понял. Кроткий упрёк повис в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Писателю-иммигранту выбрать язык работы чрезвычайно трудно. Американская поэтесса суданского происхождения Сафия Элхилло называет себя лингвистическим предателем за использование английского, а не арабского. Густаво Перец Фирмат, американский писатель кубинского происхождения, пишет как на английском, так и на испанском. Однако в своём интервью National Public Radio он признался, что слова будто подводят его и он не чувствует себя свободно ни на одном из этих языков.

Я случайно наткнулась на сборник стихов Фирмата 1995 года спустя 10 лет с его публикации. Ученица средней школы, обожающая литературу и только начинающая любить поэзию, я увидела себя в его глубоких размышлениях мигранта:

 

 

Уже тот факт,

что я пишу тебе

на английском,

искажает смысл того,

что я хотел сказать.

Вопрос:

как объяснить тебе,

что английский

плохо передает мои мысли,

впрочем,

как и любой другой язык

И действительно, я никогда не знаю, на каком языке мне лучше объясняться. На английском это сделать проще всего, ведь я погружена в языковую среду. Но люблю я не на английском. Амхарский, как мёд густой и сладкий, неспешно льётся из уст. Однако я разучилась на нем читать и писать - алфавит, висящий над кроватью, скорее просто украшает комнату. Язык Эритреи тигринья богат, и его трудно понять. Даже моя мама не говорит на нем несмотря на то, что ее семья родом из северного региона Эфиопии Тыграй, граничащего с Эритреей. Так я и оказалась где-то на границе между пониманием и непониманием, отчаянно пытаясь уловить смысл сквозь язык, время и пространство.

Стимулом для меня являются работы художников и писателей, которые выражают истинное «я» в своих произведениях на любом доступном языке (языках), способном передать глубину их историй.

 Я заметила, что африканские писатели приспосабливают колониальные языки для критики тех самых режимов, благодаря которым они оказались на континенте, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются выделять испанские слова как иностранные.

Я знаю, что эти и другие писатели-иммигранты могут послужить хорошим примером сопротивления английскому и переосмысления его границ, как языка, описывающего опыт иммигранта. В те моменты, когда английский не может передать силы наших историй, мы звоним домой и рассказываем их устно, и тогда любовь наших семей в конечном итоге выходит за рамки любого языкового барьера.

 

 

№ 7