Я пишу и читаю по-английски, но сны мне до сих пор снятся на амхарском

Ханна Гиоргис

Когда в твоей семье звучит несколько языков, быть творческим человеком не так просто: мои родные гордятся тем, что я стала писательницей, но им кажется, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить (под чутким руководством любящей бабушки), был амхарский — государственный язык Эфиопии и второй по распространенности семитский язык после арабского. Он стал нашей связующей нитью, которая до сих пор тянется сквозь беседы нескольких поколений моей большой семьи. Нас разделяют километры, континенты, паспорта. Но когда мы звоним родным, мы говорим по-амхарски, вкладывая в слова взаимную любовь, которая преодолевает все моря и океаны.

Слова помогают мне познавать мир, решать проблемы, радоваться жизни. Слова дарят мне утешение, спокойствие, уверенность. Я начала их записывать, чтобы утихомирить грохот мыслей, задолго до того, как узнала, что существует такая профессия — писатель — и что писателям даже платят (по крайней мере, теоретически).

Но я дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, рожденная на американской земле, и потому лучше всех других слов я знаю английские. Мне гораздо легче выстраивать фразы по правилам английской грамматики, которые я усвоила в американской школе (под не столь чутким руководством учителей, пытавшихся заставить дочь иммигрантов заговорить «как все»). И те классические произведения, что я читала в детстве (и многие из книг, которые до сих пор занимают первые места в престижных рейтингах), были написаны белыми авторами, для которых владение английским языком — что-то само собой разумеющееся. Но иногда я по-прежнему вижу сны на амхарском. Мои самые глубокие, самые необъяснимые переживания находят воплощение в ярких образах этого языка.

В январе я вернулась в Эфиопию в первый раз почти за 10 лет, и мой юный двоюродный брат Кидус посмотрел на меня широко распахнутыми, горящими глазами, с радостно трепещущим сердцем. Он сказал, что знает, что я писательница. Что нашел мои статьи через «Фейсбук» и прочел их все до одной. Потом умолк на мгновение. Когда он вновь бросил на меня взгляд, на смену радости пришло невысказанное чувство вины. Притихшим голосом Кидус признался, что да, он прочел мои статьи — но не все понял. В воздухе повис беззлобный, но очень ощутимый укор: «Ты пишешь по-английски. Твои статьи не для таких, как я».

Выбирая, на каком языке творить, выходцы из диаспоры принимают на себя тяжелое бремя. Сафия Элилльо, американская поэтесса с суданскими корнями, называет себя предательницей, потому что сочиняет стихи на английском языке, а не на арабском. А американский писатель Густаво Перез-Фирмат, который родился на Кубе и использует в своем творчестве как английский, так и испанский, однажды сказал, выступая по радио: «Меня постоянно преследует чувство, что я не знаю ни того, ни другого языка... И английские, и испанские слова ускользают от меня...».

В 1995 году вышел стихотворный сборник Перез-Фирмата под названием «Печаль двуязычия», а 10 лет спустя мне довелось его прочесть. Я тогда недавно перешла в старшие классы школы и, хотя обожала литературную прозу, только начинала прививать себе вкус к стихам — но в меланхоличных, задумчивых строках поэта-иммигранта я увидела саму себя:

Я пишу тебе
по-английски,
и это лишает искренности
то, что я хотел
тебе сказать.
Мое письмо
о том, как же объяснить,
что английский мне — не дом,
но у меня нет другого дома.

Как и Перез-Фирмат, я никогда не уверена, на каком языке объяснять, что думаю. По-английски говорить проще всего; пользуясь этим языком каждый день, я чувствую себя как рыба в воде. Но я не скажу, что английский язык — мой любимый. Амхарская речь течет плавно, как густая, сладкая патока. Но я разучилась читать и писать на языке бабушки: плакат с амхарским алфавитом у меня над кроватью — скорее предмет декора, чем наглядное пособие. Тигринья — государственный язык Эритреи — полна трудностей и тяжело запоминается. Даже моя мать, чья семья родом из региона Тыграй на севере Эфиопии и из соседней Эритреи, не говорит на тигринье. Мой удел — пытаться найти себе место среди белых пятен на рубеже языков, как-то вплестись в канву речи, времени и пространства.

Путеводными знаками в моих скитаниях служат книги тех, кто делится всем самым сокровенным на любом языке (или языках), какой только позволяет (или позволяют) свободно и во всей полноте передать их замысел.

Я вижу, как африканские авторы намеренно пишут на чужеродных языках, критикуя колониальный строй теми самыми словами, что были привнесены к ним на континент; вижу, как Хунот Диас и другие писатели из Латинской Америки отказываются выделять курсивом испанские фразы в английском тексте (как это положено делать с «иноязычными включениями»).

Я знаю, что эти авторы станут для меня прекрасным примером того, как можно разрушить преграды, которые воздвигает на нашем пути английский язык, и переосмыслить его, превратив в рупор для иммигрантов. А если английский окажется не в силах вместить всю широту нашей души, мы передадим наши истории родным из уст в уста. Ведь, в конце концов, нашей любви друг к другу не страшны никакие языковые барьеры.

 

 

№ 39

 

Читаю и пишу по-английски, но до сих пор мечтаю на амхарском.

Ханна Гиоргис

Сложно быть писателем в семье, владеющей несколькими языками - мои родные любят то, о чем я пишу, но думают, что пишу я не для них.

Первым языком, который я выучила под заботливым руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Это официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный среди семитских языков после арабского), связавший меня с этим местом тогда и все еще являющийся средством общения с моей большой семьей. Мы все находимся на расстоянии тысячей миль друг от друга, разделенные океанами и странами. Но когда мы звоним друг другу, то именно амхарский язык переносит нашу любовь через моря.

Слова выражают то, как я вижу мир, справляюсь с проблемами, как расслабляюсь. Они - отрада, последовательность, структурированность моей мысли. Я писала еще тогда, когда не знала, что авторам платят (в теории, по крайней мере), просто, чтобы не теряться в этом хаосе.

Но, как рожденная в Америке дочь эфиопского и эритрейского иммигрантов, лучше всего я владею английским. Грамматика, которую в большей степени я могу подчинить своей воле - та, которую я учила в американской школе под поверхностным преподаванием учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигрантов соответствовал принятым нормам. Классический литературный канон, прочитанный мною в детстве и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас, – это те белые авторы, для которых английский язык как клише, не подвергающееся сомнению. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Когда мои чувства слишком глубоки и трудны для понимания, они вбирают в себя яркие образы Амхары.

Когда впервые почти за 10 лет я вернулась в Эфиопию в январе этого года, мой младший двоюродный брат Кидус смотрел на меня с широко открытыми глазами и учащенным сердцебиением. Он узнал, что я - писатель, он увидел мои статьи в «Фейсбук» и прочитал их все. Он замолчал на мгновение, перед тем, как взглянуть на меня снова; и безмолвная вина появилась там, где до этого было лишь приятное волнение. Тихим голосом он сказал мне, что, прочитав мои работы, не до конца все понял. Легкое обвинение тучей повисло в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для мастера своего дела из диаспоры выбор языка для написания чреват трудностями. Сафия Эльхильо, суданско-американская поэтесса, называет себя «языковым предателем» за написание на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет и на английском, и на испанском, признался на радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них… Слова подводят меня на обоих языках.

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирма, книгу стихов 1995 года, прошло 10 лет после ее выпуска. Первокурсница средней школы, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я увидела отражение себя в его меланхоличных диаспорических размышлениях:

Тот факт, что я

пишу вам

на английском

уже подделывает то,

что я хотел вам сказать.

Вопрос в том,

как до вас донести тот факт,

что я не принадлежу к английскому

ровно также, как и не принадлежу никакому языку более

Действительно, я никогда не знаю, какой язык использовать для самовыражения. С английским проще всего: я разговариваю на нем каждый день. Но английский – не тот язык, который я люблю. Амхарский насыщенный и приятный, он занимает время, срываясь с моих уст. Но я больше не могу читать и писать на амхарском – алфавит, висящий над моей кроватью, больше декоративен, нежели дидактичен. Тигринья, язык Эритреи, необъятен, и им трудно овладеть. Даже моя мать, чья семья родом из Эфиопии, северной части Тыграя на границе с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я существую в промежутках и пересечениях, пытаясь сплести смысл в языке, времени и пространстве.

Меня поддерживают работы художников и писателей, которые внедряют свои аутентичные «я» в своих работах на любом языке (языках), которые им доступны, на любом языке (языках), на которых они могут осмыслить всю сложность истории, которую необходимо рассказать.

Я сталкивалась с африканскими писателями, которые переориентировали колониальные языки, чтобы использовать критику тех режимов, которые принесли их звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются выделять испанский, дабы указать на иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за методами сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, мы рассказываем о своих работах «дома», и любовь семьи в, конечном итоге, выходит за рамки языкового барьера.

 

№ 40