Я читаю и пишу на английском, но мечтаю – на амхарском.

Ханна Гиоргис

Непросто быть писателем, когда твоя семья говорит на нескольких языках– родным нравится, что я пишу, но они считают, что я пишу не для них.

Первым языком, который я выучила благодаря доступным объяснениям моей любящей бабушки, стал амхарский. Амхарский язык (амхарский - официальный язык Эфиопии и второй по распространенности язык семитской языковой группы после арабского) сблизил нас с бабушкой в то время, и он по-прежнему остается нашим общим проводником в разговорах и близких, и дальних родственников. Нас разделяют тысячи километров, океаны и разные паспорта. Но в разговорах по телефону именно амхарский передает нашу любовь на другую сторону океана.

Слова определяют то, как я смотрю на мир, как я решаю проблемы, как я провожу свободное время. Они успокаивают меня, создают порядок, организовывают мою жизнь. Я начала писать еще до того, как узнала, что этим можно зарабатывать (хотя бы в теории), я просто хотела придать этим надоедливым звукам смысл.

Но я родилась в Америке, после того как мои родители, родом из Эфиопии и Эритреи, переехали сюда, и поэтому лучше всего я знаю английские слова. Лучше всего я владею грамматикой, которую я выучила в американских школах, где учителя, давая формальные указания, старались сделать так, чтобы мой иммигрантский английский звучал правильно. Образцы классической литературы, которые я читала в детстве, и книги, стоящие в топе рекомендованных к прочтению сейчас, принадлежат белым писателям, у которых английский не вызывает вопросов. Но иногда я все равно мечтаю на амхарском. Когда я испытываю действительно глубокие чувства, которые сложно описать, они звучат на амхарском, принимая его богатую красочность. 

Когда в январе, спустя почти 10 лет, я вернулась в Эфиопию, мой младший кузен Кидус, сияя, смотрел на меня огромными глазами. Он сказал, что знает, что я пишу – он видел мои статьи в Facebook и все прочитал. Он замолчал, потом снова посмотрел на меня, и я заметила чувство вины, сменившее только что блиставшее в его глазах радостное возбуждение. Шепотом он сказал, что прочитал мои статьи, хоть и не все в них понял. В воздухе повис легкий упрек: ты пишешь на английском, твои статьи – не для меня.

Для писателя, живущего в другой стране, выбор, на каком языке писать, никогда не может быть верным. Так, например, суданско-американская поэтесса Сафия Элхилло называет себя «предателем языка» из-за того, что пишет на английском, а не на арабском. А кубино-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет и на английском, и на испанском, в интервью на радиостанции National Public Radio (NPR) сказал, что ему кажется, что он ни одним из языков не владеет свободно и в обоих языках слова подводят его.

Я наткнулась на сборник стихотворений Переза Фирмата «Двуязычный блюз» 1995 года через 10 лет после его выпуска. Юная старшеклассница, влюбленная в литературу и только начинающая любить поэзию, я нашла в его серьезных размышлениях о жизни вне родины отражение себя:

То, что я

пишу вам

на английском,

уже искажает

мою мысль.

Тема моего творчества:

как объяснить вам, что

английский – не мой язык,

как и любой другой

В самом деле, я никогда не знаю, на каком языке мне выразить себя. На английском это проще всего, я общаюсь на нем каждый день. Но английский – не язык моих чувств. Амхарский - тягучий и сладкий, он не торопится сойти у меня с языка. Но я разучилась читать и писать на амхарском, а амхарский алфавит, висящий над моей кроватью, уже потерял свою изначальную цель, став украшением. Язык Эритреи тигринья многообразен и сложен для освоения. Даже моя мама, чья семья родом из северного региона Эфиопии Тыграй и граничащей с ним Эритреи, не говорит на тигринье. Вот я и нахожусь на перепутьях и в пролетах, пытаясь провести связующую нить между языком, временем и пространством.

Меня вдохновляют творцы, писатели, которые вкладывают себя настоящих в свои работы, независимо от языка(ов), на котором(ых) они могут это выразить, независимо от языка(ов), на котором(ых) могут передать многосложность рассказанных ими историй.

Я знаю африканских писателей, которые используют языки стран-колонизаторов для усиления критики этих же государств, принесших чуждые языки на африканский континент, и латинских авторов, например, Хунота Диаза, который отказывается выделять курсивом испанские слова, чтобы не показывать их иностранное происхождение.

Я знаю, что могу смотреть на этих и других писателей-иммигрантов, как на пример сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка для описания впечатлений иммигранта. И когда английский не может передать всю силу нашего повествования, мы устно отправляем наше произведение на «родину», ведь любовь наших родных в конечном счете преодолевает все языковые барьеры.

 

№ 21

 

Я читаю и пишу на английском, но сны мне снятся все еще на амхарском языке

Ханна Гиоргис

Трудно быть творческим человеком, когда в твоей семье говорят на нескольких языках: моим родственникам нравится то, что я пишу, но они считают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я начала говорить под тщательным присмотром моей страдающей от деменции бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности семитский язык после арабского) связал нас тогда, и до сих пор красной нитью проходит через все разговоры моей большой семьи. Нас разделяют тысячи километров, океаны и паспорта. Но когда мы созваниваемся, именно амхарский язык передает нашу любовь через моря.

Слова определяют то, как я воспринимаю мир, как я решаю проблемы и как расслабляюсь. Они успокаивают меня, упорядочивают и структурируют окружающий мир. Я начала писать еще до того, как узнала, что писателям платят (даже просто теоретически), для того, чтобы осмыслить звуки.

Темь не менее, я дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, рожденная в Америке, и лучше всего я могу подобрать слова английского языка. Грамматика, которую я лучше всего могу укротить, ­­– та, которую я выучила в американских школах под формальным присмотром учителей, которые упорно хотели привести в порядок мой английский язык дочери иммигрантов. Классические каноны литературы, которые я поглощала в детстве (как и книги в начале списков рекомендованной литературы), принадлежат белым авторам, для которых английский язык – это всегда утверждение, а не вопрос. Но иногда мне все-таки снятся сны на амхарском. А мои глубокие чувства в те мгновения, когда их сложнее всего выразить, предстают в ярких образах амхарского языка.

Когда в январе этого года я впервые за почти 10 лет снова приехала в Эфиопию, мой юный двоюродный брат Кидус, сияя, смотрел на меня широко распахнутыми глазами. Он знал, что я писательница, и сказал, что видел мои статьи в Фейсбуке и все их прочитал. На мгновение он умолк, а потом снова посмотрел на меня, и в его взгляде появились проблески вины, хотя до этого в его глазах читался только восторг. Приглушенным голосом он добавил, что прочитал мои работы, хотя и не до конца все понял. Легкий упрек повис в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для творческого человека, принадлежащего к какой-либо диаспоре, выбор языка для своих произведений – дело неблагодарное. Сафиа Эльхилло, суданско-американская поэтесса, называет себя «предательницей языка» за то, что пишет на английском (а не арабском), кубинско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет и на английском, и на испанском, говорил на радио NPR: «У меня такое чувство, будто я не говорю свободно ни на том, ни на другом … Мне не хватает слов в обоих языках».

Я натолкнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, вышедший в 1995 году сборник стихотворений, через 10 лет после его издания. Я училась на первом курсе и была влюблена в литературу, но только начинала питать нежные чувства к поэзии. В этой задумчивой диаспорной медитации я увидела отражение себя:

И то,

что я тебе пишу

на английском,

уже искажает то,

что я хотел тебе сказать

Моя мысль:

как объяснить тебе,

что я не принадлежу английскому языку,

но нет того, чему я принадлежу 

На самом деле, я никогда не знала, какой язык использовать, чтобы передать свои мысли. Английский – самый простой, я погружена в него каждый день. Но английский для меня – это не язык любви. Амхарский тягучий и сладкий, он не торопится слетать с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском, и алфавит, висящий над моей кроватью, выполняет больше функцию декоративную, чем дидактическую. Тигринья, язык Эритреи, – объемный и тяжелый для освоения. Даже моя мама, семья которой родом из региона Тигрей, граничащего с Эритреей на севере Эфиопии, не говорит на языке тигринья. Так что я нахожусь в пробелах и на пересечениях, пытаясь найти смысл в языке, пространстве и времени.

Я вдохновлена работами художников и писателей, которые всей своей аутентичной сущностью вливаются в свои работы на тех языках, которые им доступны, на тех языках, которые могут выразить сложность историй, которые им нужно поведать.

Мне встречались африканские писатели, которые по-новому использовали колониальные языки, чтобы критиковать сами режимы, которые принесли эти звуки на континент, и латиноамериканские авторы, такие, как Джуно Диас, которые отказываются выделять курсивом слова на испанском языке, чтобы обозначить иноязычные вкрапления.

Я знаю, что могу обратиться к ним и другим писателям-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского, как языка, документирующего опыт иммигрантов. В моменты, когда у английского языка не получается передать силу наших рассказов, мы отправляем наши работы «домой» в устном виде – и любовь наших семей в итоге преодолевает любые языковые барьеры

 

 

№ 24