Кризис коммуналистических отношений

С появлением более или менее регулярного избыточного продукта остро встал вопрос о стимулах дальнейшего развития производства. Один из способов решения этой проблемы состоял в том, чтобы работник непосредственно получал в своё распоряжение весь продукт, который он создал своим трудом. Иными словами, свою первоначальную долю человек получал по труду. Однако он получал её только в распоряжение, но не в собственность. Собственником созданного им продукта оставался коллектив. Это находило выражение прежде всего в его обязанности делиться продуктом с остальными членами коллектива. Человек делился продуктом с другими членами коллектива, те в свою очередь также делились с ним созданным продуктом. В результате доля продукта, которую он получал в пользование (потребительная доля) могла отличаться от той, что он первоначально получал в своё распоряжение (распорядительной доли). Если распорядительную долю он получал по труду, то потребительную — в конечном счёте по потребностям.

Распорядительная доля могла быть и большей, и меньшей, чем потребительная. Если распорядительная доля была больше потребительной, то это различие обеспечивало человеку уважение и престиж, причём его престиж был тем более велик, чем больше распорядительная доля превышала потребительную. Стремление получить и повысить престиж за счёт щедрой раздачи созданного работником продукта членам своего коллектива было важным стимулом производственной деятельности.

Чем больше человек создавал своим трудом, тем больше он мог раздать и тем самым добиться более высокого престижа. Вполне понятно, что не все люди могли трудиться в одинаковой степени. Были более способные к труду и менее способные, более трудолюбивые и менее трудолюбивые, более удачливые, скажем в охоте, и менее удачливые. Одним удавалось довольно легко добиться престижа, у других с этим ничего не получалось. Всё это с неизбежностью порождало известное неравенство людей. Люди, имевшие престиж, всегда составляли меньшинство в коллективе. И большинство относилось к ним амбивалентно. С одной стороны, ими восхищались, их уважали, а с другой — им завидовали.

Подобную картину мы наблюдаем, например, у пигмеев мбути. Хотя способность человека как охотника и давала ему известный авторитет, однако слишком большая способность в этом деле могла привести к осмеянию. Мужчина, что выставлял себя как великого охотника и слишком громко хвастался своими достижениями, становился до некоторой степени подозрительной личностью. Любая попытка с его стороны использовать свою репутацию для приобретения большего влияния, чем другие, немедленно вела к тому, что он становился объектом насмешки (874. С. 178‑179).

Более подробными сведениями мы располагаем о бушменах кунг. Как отмечает исследователь, охотники значительно отличались друг от друга по результату своей деятельности. Так из 127 охотников 37 ни разу не убили антилопу, а 43 — по десять и более раз (579. С. 243). Но это не привело к системе бигменов (больших людей), в которой бы несколько талантливых индивидов возвышались бы над остальными в терминах престижа (579. С. 246; 580. С. 50). Господствовал идеал равенства. Основные требования, которые предъявлялись к удачливому охотнику, — скромность и преуменьшение своих заслуг (579, 247; 580. С. 48). При вести об успешной охоте люди проявляли внешнее безразличие или даже отрицательное отношение (337, 84). Однако наряду с этим утверждается, что распределение мяса приносило охотнику престиж (579. С. 248). Впрочем, оно могло повлечь за собой и обвинение в скупости и неверных действиях, если кому‑либо не понравились его результаты (579. С. 248, 580. С. 50).

В целом же слишком энергичного охотника или собирателя могли высоко ценить, но только до определённого предела, за которым начинали действовать чувства зависти и обиды (579. С. 249). В одной из работ утверждается, что каждого мужчину поощряли охотиться настолько хорошо, насколько он мог (579. С. 244). Однако одновременно мы узнаём, что после серии удачных охот и распределений охотник мог на время прекратить свою деятельность, чтобы дать и другим мужчинам шанс проявить себя (С. 249). Существует, правда, и другое объяснение этого явления, которое уже приводилось: человек не желал, чтобы его "эксплуатировали" (904. С. 68‑69, 79).

Таким образом, одно лишь превышение распределительных долей над потребительными и вытекающий отсюда престиж, не могли сами по себе взятые обеспечить достаточно успешное развитие общественного производства. Рано или поздно оно должно было начать пробуксовывать. Необходимо было изменение принципа распределения, приход на смену коммуналистическому распределению распределения по труду, причём не по форме, а по существу.

Попробуем представить, к чему в идеале это должно было привести.

Это должно было означать переход продукта, созданного человеком, не только в его распоряжение, но и собственность, а тем самым и возникновение наряду с общественной собственностью собственности отдельных членов общины, эту собственность можно было бы назвать отдельной. В тот период времени отдельная собственность, как правило, была собственностью отдельных лиц, т.е. персональной.

Утверждение распределения по труду означало превращение трудодележа в трудораздел. Это отнюдь не должно было означать, что все созданное человеком использовалось одним лишь им самим, что община превратилась в совокупность субъектов, которые ничем в экономическом отношении не были между собой связаны. Циркуляция продукта внутри общины, которая существовала раньше, не могла прекратиться. Она по‑прежнему должна была оставаться необходимым условием существования общества. Люди по‑прежнему должны были давать друг другу и получать друг от друга различного рода продукты, среди которых главную роль играла пища. Однако эта циркуляция, происходившая раньше в форме дележа, прежде всего дачедележа, теперь должна была приобрести иные общественные формы.

Одна из таких форм описана у некоторых групп эскимосов, находившихся ещё в целом на стадии раннепервобытной общины. Два человека, принадлежавшие к одному или разным стойбищам, договаривались о том, что они будут взаимно давать друг другу части добычи (740. С. 164, 746. С. 106).

При всем внешнем сходстве с дачедележом мы здесь имеем дело с иными отношениями. Дачеделёж носил, как уже отмечалось, круго‑линейный характер. Здесь же перед нами чисто линейная связь, причём такая, которую можно установить и можно расторгнуть. Связь носит длящийся характер. Стороны постоянно дают друг другу, причём примерно в равном количестве. Однако требование эквивалентности не имеет явного характера. Скорее всего можно говорить о тенденции к эквивалентности. Каждые две непосредственно следующие друг за другом дачи могут быть и неэквивалентными, однако сумма всех дач одной стороны в течение длительного времени должна быть примерно равна сумме всех дач другой стороны в течение того же времени.

Иначе говоря, в данном случае мы сталкиваемся с такой формой циркуляции материальных благ, которая представляет собой не распределение, а обмен. Её соответственно можно было бы назвать дачеобменом. Без появления внутри социально‑исторического организма более или менее эквивалентного возмещения одним из его членов полученного от другого его члена невозможно утверждение ни распределения по труду, ни отдельной собственности.

Дачеобмен непосредственно смыкается с дачедележом. И логично было бы ожидать, что развитие социально‑экономических отношений при переходе от первой фазы развития первобытной экономики ко второй пойдёт по линии простого перерастания дачеделёжных отношений в дачеобменные. Однако в действительности всё обстояло гораздо сложнее. Нарисованная выше идеальная картина выражает только общую тенденцию развития, но не его реальный ход.