Глава 5. Возникновение делёжно-коммуналистических отношений

1. "Первоначальное общество изобилия"?

Разборно‑коммуналистические отношения являются первой формой коммуналистических связей. Они соответствуют такому уровню развития производительных сил, при котором весь создаваемый обществом продукт является жизнеобеспечивающим. Но развитие производительных сил рано или поздно привело к появлению более или менее регулярного избыточного продукта. Это сделало неизбежным перестройку производительных отношений.

Долгое время в науке и за её пределами господствовало убеждение, что, по крайней мере, ранние первобытные охотники и собиратели при всём своём старании не были способны произвести продукта больше, чем его было необходимо для обеспечения их выживания, что всё их время было поглощено упорной борьбой за существование. Проведённые в последние десятилетия исследования в значительной степени подорвали такого рода представление.

В этом отношении особенно интересны наблюдения Р. Ли над бушменами кунг области Добе (пустыня Калахари). В неделю каждый взрослый бушмен тратил на добывание пищи в среднем 2,4 дня или 20 часов, что составляет примерно 3 часа в день. При этом мужчины уделяли добыванию пищи 2,7 дня — женщины — 2,1. Если принять во внимание изготовление орудий и других вещей, строительство шалашей, домашние дела и вообще всю трудовую деятельность, то мужчины работали в неделю 44,5 часов, женщины — 40,1 часа, что в среднем дает 42,3 часа в неделю, 20 часов в неделю было достаточно, чтобы обеспечить каждому дневной рацион в 2355 калорий, содержащий при этом 96,3 г протеина (579. С. 278, 440, 450, 580. С. 51‑53).

В более ранних работах Р. Ли приводил ещё более впечатляющие цифры. Как он утверждал, бушмены тратят на добывание пищи от 12 до 19 часов в неделю, т.е. в среднем 15 часов, что примерно равняется 2 часам в день. При этом он ничего не говорил о времени, затрачиваемом на другие виды труда (576. С. 37; 577. С. 68).

И бушмены кунг не стоят особняком. По данным Ф. Маккарти и М. Макартур взрослые члены двух изученных ими в 1948 г. локальных групп аборигенов Арнемленда затрачивали на добывание и приготовление пищи в среднем около 4‑5 часов в день (626. С. 145‑194, 779. С. 14‑20). Это вполне согласуется со свидетельствами таких ранних исследователей Австралии как Дж. Грей и Э. Дж. Эйр. По их словам, аборигены тратили на обеспечение себя пищей от 2 до 4 часов в день (460. С. 261‑263, 401. С. 252, 254, 255). Так обстоит дело не в одной только Австралии. По утверждению Дж. Вудберна хадзе Танзании обеспечивают себя пищей в среднем менее чем за два часа (917. С. 54).

Основываясь на ранних работах Р. Ли, данных, приводимых Ф. Макарти и М. Макартур, свидетельствах Дж. Грея, Э. Дж. Эйра, Дж. Вудберна и ряда других исследователей, М.Салинз охарактеризовал охотников и собирателей как живущих в "первоначальном обществе изобилия" (778; 779. С. 1‑39). К этому во второй своей работе, в которой рассматривается данная проблема, он добавил, что "недоиспользование" рабочей силы и природных ресурсов наблюдается и в обществах "примитивных" (т.е. доклассовых) земледельцев (779. С. 41‑69). В качестве доказательства он ссылался на данные целого ряда исследователей. И эти свидетельства несомненно заслуживают внимания.

У куикуру Центральной Бразилии взрослый мужчина тратил в день 2 часа на земледельческую работу и 1,5 часа на рыбную ловлю (324с. С. 142‑145). Гавайцы в XIX в. во время земледельческого сезона работали 4 часа в день (831а. С. III). У бемба Замбии (Северной Родезии) в период, когда не требовалось напряженного труда, мужчины работали в среднем 2,75 часа в день, женщины тратили 2 часа на работу в поле, 4 часа — на работу по дому; в периоды, требовавшие особых усилий, мужчины работали 4 часа в день, женщины — 6 (758. С. 393‑394).

У папуасов капауку Западного Ириана мужчина трудился на своем участке 5,5 часов в день, причём за каждым таким днем следовал день отдыха (723. С. 142‑145). У тупури Камеруна мужчина работал в году: в поле — 105,5 дней (28,7%), а всего — 193 дня (52,2%); женщина — в поле — 82,1 день (22,5%), а всего — 188,7 дней (51,5%) (465а. С. 415‑428).

Этнологи отнеслись к концепции М. Салинза по‑разному. Одни из них выступили с критикой, которая шла по разным линиям. В частности указывалось, что использованные М. Салинзом данные недостаточно представительны. Подчёркивалось, что две группы, хозяйственная деятельность которых исследовалась Ф. Маккарти и М. Макартур, жили в довольно искусственных условиях. Да и наблюдение велось в течение слишком короткого времени: соответственно 7 и 14 дней (537а; 284в. С. 26). Обращалось внимание на то, что все цифры, приведённые в ранних работах Р. Ли, основывались на исследовании одной группы бушменов кунг области Добе в течение всего лишь четырёх или даже скорее трёх недель (284в. С. 26).

Выступая с критикой и Р. Ли и М. Салинза, некоторые исследователи приводили свои собственные данные о времени, которое тратили члены тех или иных "примитивных" групп на обеспечение своего существования. Так, например, сообщалось, что у альявара (илиаура) Центральной Австралии женщины для обеспечения себя пищей "должны были часто (хотя и не всегда) тратить от 5 до 6 часов, а иногда даже 10 часов в день каждый день" (477с. С. 623). Но авторы при этом имели в виду не только собственно сбор продуктов, но также их последующую обработку и подготовку к потреблению.

Р. Ли в своих ранних работах указывал только время, необходимое для добывания пищи. В более поздних им было подсчитано и время, которое тратилось на домашнюю работу, включая приготовление пищи. Женщины у бушменов кунг области Добе расходовали в среднем в неделю 12,6 часов на добывание пищи и 22,4 на домашнюю работу, что в общей сложности дает 35 часов в неделю или 5,28 часов в день. Кроме того, 5,1 часа в неделю они занимались изготовлением орудий (579.С. 278).

Критикуя М. Салинза, А. Джонсон указывает, что у земледельцев мачегенга мужчины тратили на "продуктивную деятельность" в среднем 8,5 часов в день, а женщины даже 9,5 часов (535а. С. 306‑307). Но в "продуктивную деятельность" он включает и еду, и уход за детьми, и гигиенические процедура и, наконец, хождение в гости (С. 307). Если все это исключить, то рабочий день мачигенга предстанет в следующем виде: мужчины тратили 4,4 часа на обеспечение пищей, включая работу в огороде, охоту, рыболовство, 0,2 часа на приготовление пищи и 1,4 часа на рукоделие, женщины расходовали 1,8 часа на добывание пищи, 2,4 часа на приготовление пищи и 2,1 часа на рукоделие (С. 307).

Дж. Алтмен вёл наблюдение за хозяйственной деятельностью одной из групп гунвинггу Арнемленда. Каждый взрослый работник тратил у них на добывание пищи в среднем 2,6 часов в день (249а. С. 185). Но аборигены к моменту исследования давно уже использовали ружья и были прочно связаны с рынком европейских товаров. Они изготовляли различного рода вещи, продавали их и на полученные деньги покупали пищу. Исходя из этого, а также ряда других обстоятельств, автор делает вывод, что в доконтактное время аборигенами затрачивалось на добывание пищи больше времени, хотя и не указывает сколько именно (С. 183‑185). Таков же ход рассуждений и таков же вывод Б. Михен, исследовавшей хозяйственную деятельность анбарра — одной из групп гидйингали Арнемленда (638а).

Исследование аче (гуаяков) Восточного Парагвая велось в 1980‑1982 гг. целой группой исследователей (Х. Кап‑лан, К. Хилл, К. Хокс, А.М. Хуртадо). Согласно их данным у этих индейцев во время пребывания в лесу мужчины из 12,8 часов светлого времени тратили на обеспечение пищей: в хорошие дни 7 часов, в дождливые — меньше, а в среднем по 6 часов каждый день. Кроме того, 1,5 часа в день они уделяли другим работам, что в среднем дает 7,5 часов рабочего времени каждый день. Совершенно свободными у них оставались всего лишь 4 часа в день (493а. С. 33‑37).

Эти данные находятся в резком контрасте с тем, что сообщают эти же исследователи о женщинах аче. Из 12 часов 2 минут светлого времени женщины тратили на сбор природных ресурсов — 1 час 19 минут, на их обработку — 32 минуты, на прочие работы, включая домоводство и изготовление орудий, — 2 часа 30 минут, на хождение по лесу в составе группы — 1 час 54 минуты. Свободного времени у них оставалось 5 часов 30 минут (524. С. 9‑12). Все эти цифры в общем и целом вполне согласуются с приведенными Р.Б. Ли о женщинах кунг.

Что же касается трудовой деятельности мужчин аче, то данные о ней нельзя считать представительными. До 70‑х годов XX в. аче занимались исключительно охотой и собирательством. В 1971‑1978 гг. они вступили в контакт с цивилизованным миром, поселились в католической миссии и стали заниматься земледелием. Однако время от времени группы индейцев численностью от 9 до 68 человек совершали экспедиции в лес, длившиеся от 5 до 15 дней. Именно во время этих экспедиций велось исследование, именно в эти кратковременные периоды мужчины аче столь напряженно трудились.

Получить представление о действительной напряженности мужского труда у аче можно только в том случае, если знать, какую часть года проводят мужчины в этих экспедициях и сколько времени они затрачивают на обеспечение пищей в периоды пребывания в миссии. К сожалению, об этом исследователи ничего не сообщают. Во всяком случае, если в одной из работ они ставят под сомнение данные Р. Ли и объявляют концепцию М. Салинза противоречащей фактам (493а. С. 38, 44), то в другой высказывают предположение, что при учёте времени, проводимого мужчинами аче в миссии, получается картина мужской деятельности в целом совпадающей с той, что наблюдалась у кунг (493. С. 133).

Но у концепции М. Салинза имелись не только противники, но и сторонники. Полностью разделяет все его основные положения Т. Дингл в работе "Аборигенная экономика. Образец житейского опыта" (364в. С. 30‑31). Уже после появления первой работы М. Салинза, в которой была изложена его концепция, в научный оборот были введены новые данные, аналогичные тем, что легли в её основу. Они относятся как к охотникам‑собирателям, так и к первобытным земледельцам. Начнём с последних.

Детально исследовалось использование 14 часов светлого времени (с 6 часов утра до 8 часов вечера) взрослым населением четырех деревень четырех племен Центральной Бразилии: мекраноти, шаванте, бороро и канела. У мекраноти взрослый человек в среднем тратил в день: на земледелие ‑1,21 часа, уход за домашними животными — 0,03 часа, охоту — 0,87 часа, рыбную ловлю — 0,21 часа, собирательство ‑0,17 часа. Таким образом, всего на деятельность по обеспечению пищей расходовалось — 2,49 часа. На прочую работу, включая изготовление орудий, заготовку дров, приготовление пищи, уход за детьми и домом тратилось 4,34 часа. Свободное время составляло 6,72 часа.

У шаванте, бороро и канела соответственно затрачивалось: на земледелие — 2,09; 1,44 и 2,50 часа, уход за домашними животными 0,08, 0,12 и 0,08 часа, охоту — 0,47; 0,09 и 0,55 часа, рыбную ловлю — 0,44; 0.50 и 0,13 часа, собирательство — 0,32; 0,32 и 0,07 часа, всего на обеспечение пищей — 3,40; 2,47 и 2,57 часа. Прочая работа занимала 3,29; 2,80 и 2,51 часа. Свободными были соответственно — 6,73; 7,69 и 6,80 часа (897а. С. 307‑310).

У асмат Новой Гвинеи, которые жили добыванием саго, собирательством, охотой и рыболовством, человек затрачивал на обеспечение пищей самое большое 2 рабочих дня (12 часов) в неделю, т.е. 1,7 часа в день. Причём в это время входило не только добывание, но и переработка саго, а также заготовка и транспортировка дров. Как утверждает исследователь, асмат могут рассматривать в качестве ещё одного примера "первоначального общества изобилия" (251а. С. 456‑457). Охотники и собиратели палийан юга Индостана расходовали на обеспечение пищей не более 3‑4 часов в день (427а. С. 414). У хиви Венесуэлы, которые были охотниками, рыболовами и собирателям в разные сезоны мужчины тратили на добывание пищи от 1,3 до 2,2 часов в день, беременные и кормящие женщины — от 0,91 до 1,9 часов, прочие взрослые женщины — от 1,5 до 2,6 часов (525. С. 324).

Но в то же время вряд ли можно говорить об обществе хиви как "обществе первоначального изобилия". Как отмечают этнографы, работавшие среди туземцев, последние постоянно жаловались на голод. Туземное слово "голод" было первым" с которым познакомились исследователи. Хиви в среднем потребляли в день 2043 калории, что меньше любой цифры, приводимой Р. Ли для бушменов кунг: 2140 (577. С. 72‑73) и 2335 калорий (580. С. 53). Однако одновременно сообщается, что хиви потребляли в среднем на душу населения в день 930 г мяса (525. С. 313), что в 4 раза больше, чем его получали бушмены кунг. У последних на душу населения в среднем приходилось 230 г мяса в день (577. С. 72‑73). Лучше, чем у бушменов, обстояло дело у хиви и с растительной пищей. У них на душу в день приходилось 617 г растительной пищи, не считая при этом некоторого, по существу мизерного количества земледельческой продукции (расчет сделан на основании данных таблицы 4). (525. С. 310‑312). У бушменов кунг области Добе в день на душу населения приходилосъ всего лишь 400 г растительной пищи (577. С. 72‑73). Трудно, сказать, как можно согласовать все эти цифры.

Во всяком случае, если о бушменах кунг области Добе сообщается, что пищи у них было вполне достаточно, то о хиви — что её у них не хватало. Этнографы, исследовавшие общество хиви, пытались ответить на вопрос, почему туземцы, испытывая нужду в пище, в то же время тратят на её добывание не более 2,6 часов в день. Но убедительного объяснения они так и не нашли (525. С. 337‑339).

В целом, если и можно говорить об изобилии в обществе охотников и собирателей, то весьма относительном. Наряду с периодами, когда пищи хватало, были и такие, когда добыть её было нелегко. Голодовки были нередким явлением, особенно у охотников, живших в условиях далекого Севера. Но несомненен факт, что у охотников и собирателей, начиная с какого‑то момента, появляется немало свободного времени (см. 539а). А это означает, что на каком‑то этапе развития они оказались в состоянии регулярно производить избыточный продукт. И почти все они, если не все вообще, со временем начали его создавать.

Шаг вперёд: дарение и делёж

Пока не было регулярного избыточного продукта, общество не могло позволить ни одному из своих членов использовать создаваемый в нём продукт для каких‑либо других целей, кроме физического его потребления. С появлением регулярного избыточного продукта объективная необходимость в ограничении такого рода отпала. Возникла реальная возможность использования членами коллектива созданного в нём продукта и для иных целей. И эта возможность рано или поздно с неизбежностью превратилась в действительность.

Реализация этой возможности была во многом ускорена одной из важных особенностей структуры первоначальной коммуны. Пришедшая непосредственно на смену праобщине, первобытная коммуна была одновременно и родом, т.е. объединением, между членами которого были полностью воспрещены половые отношения. Возникновение рода‑коммуны было одновременно и появлением системы, состоящей из двух родов, связанных отношениями группового брака, — дуально‑родовой организации (см. 175. С. 478‑515). В результате каждый взрослый член любого из этих двух коллективов был не только связан, по крайней мере, с одним взрослым членом другого коллектива, принадлежащим к противоположному полу, но и заинтересован в поддержании такой связи (см. 179. С. 152‑198). И способом закрепления этих связей между индивидами, принадлежащими к разным коллективам, стал обмен пищей, а также и другого рода продуктами между лицами, составлявшими пару. По своей природе этот обмен был качественно отличен от товарообмена. Он принадлежал к той распространённой в доклассовом обществе форме, которая получила название обмена дарами (подарками) или дарообмена.

Дарообмен подробно описан и проанализирован в огромном количестве работ, посвященных первобытному обществу (623; 489. С. 155‑179; 779. С. 149‑183; 458; 537 и др.). Как свидетельствуют данные этнографии, суть дарообмена заключается в создании новых или поддержании уже существующих социальных связей между индивидами или группами индивидов. Данная связь устанавливается, как правило, не по взаимному предварительному соглашению сторон, а по инициативе одной из них, которая предлагает другой стороне дар. Принятие дара означает установление связи. В качестве дара может выступить вещь, которая нужна получателю. Однако он принимает дар и в том случае, если вещь ему абсолютно не нужна. Дело в том, что отказ от дара рассматривается как оскорбление. Если, приняв дар, человек получал друга, союзника, то, отказавшись принять его, он наживал врага. Поэтому отказ от дара был крайне редким явлением. По существу принятие дара было обязательным.

Ценность дара заключалась не в самой вещи, а в связи, которая устанавливалась в результате дарения между давателем и получателем. Связь эта носила двусторонний характер. Принятие дара накладывало на человека обязательство ответного дара. Природу и время отдара определял сам получатель. Даритель, как правило, не имел права ни потребовать отдара, ни указать на то, что бы он хотел получить в качестве отдара. Однако свобода отдаривания была ограничена определёнными рамками, важным в дарообмене был принцип не только взаимности, но и эквивалентности. Отдар должен был быть примерно равноценен дару. Отдар не должен был следовать немедленно за даром, ибо это могло быть расценено как стремление возможно быстрее оборвать связь. Подобное действие могло вызвать вражду. Отдар должен был последовать спустя определённое время после дара. Этот промежуток времени никогда точно не определялся, однако не мог быть не только чрезмерно малым, но и чрезмерно большим. Если дарополучатель долгое время тянул с отдаром, то связь обрывалась, и даритель из друга превращался во врага. То же самое происходило, если отдар был несоразмерно мал по сравнению с даром.

Если отдар происходил вовремя и был приблизительно эквивалентен дару, то за ним следовал новый дар, и все начиналось сначала. Но если отдариватель особо ценил данную связь, то он в качестве отдара давал заведомо больше, чем получил в качестве дара. Тем самым он ставил первоначального дарителя в положение человека обязанного отдаривать. Тот в свою очередь мог отдарить с избытком над полученным и т.д.

Таким образом, социальная связь, возникшая в результате дара, сохранялась и поддерживалась, пока она функционировала как своеобразный канал, по которому шло встречное движение даров, причём примерно в равном количестве.

Возникновение дарообмена между лицами противоположного пола, принадлежавшими к разным половинам дуальной организации, привело к появлению индивидуального брака. О связи последнего с дарообменом говорят многочисленные этнографические данные (см. 179. С. 193‑195).

Но, что для нас в данном случае главное, появление дарообмена привело к существенному изменению коммуналистических отношений. Вместе с дарообменом продукты труда, наряду с потребительской ценностью, приобрели новую, чисто социальную по своей природе — дарообменную. Если раньше вещи можно было только потреблять, то теперь стало не только возможным, но и необходимым их дарить. Но дарить вещи — значит распоряжаться ими.

Появление дарообмена с необходимостью предполагало переход по крайней мере части продуктов, являвшихся собственностью коллектива, не только в пользование, но и в распоряжение отдельных его членов. Результатом было движение от разборно‑коммуналистической собственности к иной форме коммуналистической же собственности. Если раэборно‑коммуналистическая собственность предполагала, что все добытое членами коллектива находится не только в собственности, но и в распоряжении общества в целом, а отдельные индивиды только пользуются взятой долей, то характерная черта новой формы коммуналистической собственности заключалась в том, что многие продукты труда, продолжая оставаться собственностью коллектива, перешли в распоряжение отдельных его членов. Произошло своеобразное расщепление между собственностью на продукты труда и распоряжением продуктами труда.

Изменение характера собственности наглядно проявилось в изменении природы отношений распределения. Если разбор означал переход доли общественного продукта исключительно лишь в пользование членов коллектива, то новые отношения распределения, прежде всего, состояли в том, что индивиду выделялась доля общественного продукта, которой он мог распоряжаться. Часть этого продукта он потреблял, часть использовал для разных социальных потребностей, в частности, дарил. Здесь уже имел место не разбор, а делёж. Поэтому данные отношения распределения можно было бы назвать делёжными, и соответственно новую форму коммуналистических отношений в целом можно было бы именовать делёжно‑коммуналистическими отношениями.

Можно выделить два варианта первичного распределения. продукта. При первом общественный продукт создавался как находящийся и в собственности и в распоряжении коллектива. Вещи общественного пользования дальнейшему распределению не подлежали. Иначе обстояло дело с остальными продуктами, поступавшими в собственность и распоряжение коллектива, прежде всего с охотничьей и рыболовной добычей. Она поступала во вторичное распределение, для обозначения которого лучше всего подходит слово делёж.

Слово "делёж" имеет в обыденном употреблении два неразрывно связанных, но отличных смысла. Одно значение слова "делёж" связано с глаголом "делить". Делить между собой люди могут только то, что до этого находилось в их совместной собственности и распоряжении. Такого рода действие есть переход того, что ранее находилось в совместном распоряжении группы лиц, в одних случаях в собственность и соответственно распоряжение меньших групп или отдельных лиц, в других — только в распоряжение, но не в собственность меньших групп или индивидов. В обыденном языке это действие называется не только дележом, но и разделом.

Таким образом, существует два вида раздела: один — переход в собственность, другой — только в распоряжение. Чтобы провести между ними терминологическое различие, мы будем называть первый вид просто разделом, а второй — разделодележом. На рассматриваемой стадии развития из этих двух экономических форм имел место только разделоделёж. При этом продукт переходил только в распоряжение отдельных лиц, но не в их собственность. Собственником же продукта по‑прежнему оставался социально‑исторический организм.

Индивидуальное распоряжение продуктом, характерное для делёжно‑коммуналистических отношений, исследователи нередко именуют личной, индивидуальной или даже частной собственностью. Личное распоряжение вещами, находящимися в общественной собственности, действительно имеет черты, сближающие его с отдельной собственностью. Это особенно отчетливо проявляется в праве передачи вещи, находящейся в личном распоряжении, лицу, принадлежащему к другому коллективу, т.е. иной ячейке общественной собственности. По отношению к членам других коллективов человек выступал как собственник. Но только по отношению к ним. По отношению же к членам своего коллектива он выступал как распорядитель долей общественной собственности.

Мы выше уже говорили об одном из значений слова "делёж". Но оно имеет и другое. Последнее связано с глаголом не "делить", а "делиться". Делиться другими людьми можно только тем, что находится в личном распоряжении данного человека. Тот или иной индивид обязан делиться вещами с другими людьми только в том случае, если эти вещи находятся в его распоряжении, но не в его собственности, и лишь с теми людьми, которые принадлежат к группе, чьей собственностью эти вещи являются. Такого рода делёж есть переход вещи из распоряжения одного человека, принадлежащего к группе, чьей собственностью эта вещь является, в распоряжение другого человека, принадлежащего к той же самой группе.

Если переход вещи из распоряжения группы в распоряжение отдельного лица, принадлежащего к этой группе, при сохранении собственности на эту вещь за группой, мы назвали разделодележом, то переход вещи из распоряжения одного лица в распоряжение другого в рамках общей собственности мы будем именовать дачедележом. В данном случае человек делится с другими, давая им вещи, находящиеся в его распоряжении. Таким образом, общественный характер собственности на вещи, выделенные обществом в распоряжение индивида, наглядно проявляется в его обязанности делиться ими с другими членами коллектива.

Нетрудно понять, что без дачеделёжных отношений не могут существовать и разделоделёжные. Там, где нет дачеделёжных отношений, нет и обязательства делиться друг с другом вещами. А это значит, что вещи находятся не просто в распоряжении индивидов, а в их собственности. И раздел в этих условиях является не разделодележом, а совсем иной формой распределения — просто разделом.

Различие между разделодележом и дачедележом было замечено А. Тестартом, но понято им было не вполне правильно. У него разделоделёж и дачеделёж выступают как две различные системы, даже два различных способа производства, которые связаны с разными социальными структурами и существуют в разных обществах (850а. С. 287‑300).

Будучи близки к разборным отношениям, дачеделёжные в то же время от них отличаются. При разборных отношениях любой человек мог взять вещь у другого человека, не спрашивая согласия того, кто ею раньше пользовался. При дачеделёжных отношениях любой член коллектива также мог получить нужную ему вещь от любого другого члена коллектива, но только либо по инициативе последнего, либо, если инициатива была проявлена нуждавшимся, с его согласия. И хотя согласие всегда следовало, оно, тем не менее, должно было иметь место.

Вполне понятно, что между разбором и дачедележом существовали переходные формы. У многих народов, стоявших на стадии первобытного общества, человек, желавший принять в трапезе других членов коллектива, не мог приступить к еде без приглашения, которое незамедлительно следовало. После этого гость брал пищу наряду со всеми. Здесь мы имеем дело не с собственно дачедележом, ибо пища не переходила из распоряжения хозяина в распоряжение гостя. Последний её только потреблял. Но это не было и разбором в точном смысле, ибо пища, которую брал гость, находилась в распоряжении не коллектива, а отдельного индивида, который и представлял ему возможностью её потреблять. Эту переходную форму можно было бы назвать дачеразбором или дачеугощением.

При рассмотренном выше варианте первичного распределения продукт труда поступал прежде всего в собственность и распоряжение коллектива. В распоряжение индивида он попадал лишь в результате вторичного распределения — разделодележа. Но так обстояло дело только с самыми ценными продуктами, прежде всего пищей, да и то не со всей, а в основном лишь с охотничьей и рыболовной добычей.

Что же касается остальных продуктов труда, то они сразу же создавались как находящиеся в собственности коллектива, но в распоряжении человека, который добыл или произвел их. В отличие от первого варианта продукт здесь поступал в распоряжение индивида в процессе первичного распределения. Таким способом в распоряжение человека поступали многие, если не все, продукты собирательства, а также созданные им орудия, оружие, утварь, украшения и т.п.

Конечно, слово "делёж" в обыденном смысле в данной ситуации неприменимо. Но мы ввели его в качестве экономического термина, обозначающего переход вещи в распоряжение человека при наличии собственности на неё социально‑исторического организма. И в этом смысле мы здесь имеем дело со своеобразной формой дележа, которую можно было бы назвать трудодележом.

Если рассматривать трудоделёж сам по себе взятый, то он выступает как распределение по труду. Каждый человек получает то, что произвел. Но трудоделёж сам по себе никогда не существует. Он, как и разделоделёж, неразрывно связан с дачедележом. Человек обязан всем полученным в результате трудодележа делиться с остальными членами коллектива. И это доказывает, что все полученное в результате трудодележа находится только в распоряжении, но не собственности индивида. Подлинным собственником всего этого является только коллектив.