Всегда ли экономика первична?

Как уже отмечалось в предыдущей главе, субстантивистами было выдвинуто положение, что в докапиталистических обществах вообще, в первобытном в частности, экономика занимает совершенно иное место, чем в эпоху домонополистического капитализма. В этих обществах либо совсем нет экономических отношений, а их роль играют родственные, моральные, политические и т.п. связи, либо экономическая организация в них существует, но является производной от родства, религии политики и т.п. Как бы ни выражалась конкретно эта точка зрения, она сводится к тому, что в докапиталистическую эпоху вообще, первобытную в частности, экономические отношения не образовывали основы, фундамента общества.

Отсюда следовал вывод, что "экономический детерминизм", под которым субстантивисты понимали в частности и марксово материалистическое понимание истории, справедлив лишь по отношению к капиталистическому обществу. Распространение его на всё человеческое общество и К. Полани, и Дж. Дальтон рассматривали как заблуждение (719. С. 61, 70, 71; 355. С. XVII).

Однако, как мы уже видели, всё это ни в малейшей степени не помешало некоторым зарубежным исследователям, считающих себя марксистами (М. Годелье, Э. Террей) не только принять, но и развить подобного рода взгляды на докапиталистические общества. К такой точке зрения склоняются и некоторые советские исследователи (38. С. 65; 217. С. 23). "Господствовавшие во всех докапиталистических структурах связи, — утверждает, например, Л.В. Данилова, — были неэкономическими" (53. С. 59). При этом она ссылается на К. Маркса. "Как доказал Маркс, — пишет она, — доминантным типом социальных связей в первобытную эпоху являются связи естественные, родоплеменные, в классовых докапиталистических обществах — политические, отношения господства‑подчинения" (С. 56).

В действительности К. Маркс придерживался иных взглядов. Мы выше уже приводили его высказывание о том, "что жизнь людей исконно покоилась на производстве, на того или иного рода общественном производстве, отношения которого мы как раз и называем экономическими отношениями" (121. С. 477). И оно является далеко не единственным.

Ещё при жизни К. Маркса отдельные авторы выступали с утверждением, что его положение о системе производственных отношений как основе всех прочих общественных отношений, фундаменте общества в целом будучи справедливым в отношении капитализма, совершенно неприменимо к добуржуазным обществам.

И К. Маркс давал им совершенно чёткий и недвусмысленный ответ: "Поистине комичен г‑н Бастиа, который воображает, что древние греки и римляне жили исключительно грабежом. Ведь если люди целые столетия живут грабежом, то должно, очевидно, постоянно быть в наличии что‑нибудь, что можно грабить, другими словами — предмет грабежа должен непрерывно воспроизводиться. Надо думать поэтому, что и у греков с римлянами был какой‑нибудь процесс производства, какая‑нибудь экономика, которая служила материальным базисом их мира в такой же степени, в какой буржуазная экономика является базисом современного мира... Я пользуюсь этим случаем, чтобы вкратце ответить на возражение, появившееся в одной немецко‑американской газете по адресу моей работы "К критике политической экономии", 1859. По мнению газеты, мой взгляд, что определённый способ производства и соответствующие ему производственные отношения, одним словом — "экономическая структура общества составляет реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания", что "способ производства материальной жизни обуславливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще" — всё это, по мнению газеты, справедливо по отношению к современному миру, когда господствуют материальные интересы, но неприменимо ни к средним векам, когда господствовал католицизм, ни к древним Афинам или Риму, где господствовала политика. Прежде всего удивительно, что находится ещё человек, которые может предположить, что эти ходячие фразы о средних веках и античном мире остались хоть кому‑нибудь неизвестными. Ясно, во всяком случае, что средние века не могли жить католицизмом, а античный мир — политикой. Наоборот, тот способ, каким в эти эпохи добывались средства к жизни, объясняет, почему в одном случае главную роль играла политика, в другом — католицизм" (116. С. 91‑92).

Но совершенно недостаточно заявить об ошибочности того или иного взгляда. Тот факт, что рассматриваемая точка зрения вновь и вновь возрождается и каждый раз находит сторонников, не может быть оставлен без объяснения. Объяснение может быть найдено лишь в том, что в этой в целом, на наш взгляд, неверной точке зрения есть крупица истины, что это заблуждение выросло на основе абсолютизации одной из сторон действительности, причём такой, которая до сих пор не была подвергнута анализу с позиций исторического материализма.

К. Полани был не прав, когда абсолютно противопоставлял экономику капиталистического и экономику докапиталистических, включая первобытное, обществ. Но доля истины в его рассуждении имеется. Действительно, отличие первобытной экономики от капиталистической не сводится к тому, что в первобытном обществе существуют производственные отношения иного типа, чем в капиталистическом, как это нередко представляют. Производственные связи в первобытном обществе на самом деле находятся в несколько ином отношении к прочим общественным связям, чем производственные отношения в капиталистическом обществе. Игнорирование этой специфики, попытка рассматривать взаимоотношение производственных и прочих социальных связей в первобытном (и других добуржуазных обществах) как абсолютно такое же, что и в капиталистическом обществе, может только способствовать закреплению представления о том, что материалистическое понимание истории неприменимо к докапиталистическому периоду человеческого развития.