Возникновение экономической антропологии

Следующий шаг на пути к созданию теории первобытной экономики был сделан тогда, когда началось систематическое целенаправленное полевое исследование социально‑экономических отношений у народов, которые всё ещё продолжали оставаться на стадии доклассового общества.

Первые работы, посвящённые хозяйственной жизни отдельных первобытных народов и групп народов, стали появляться в начале XX века (832; 552; 624; 759; 428). Однако в большинстве своём они носили чисто описательный характер. Исключение представляли труды М. Шмидта (792; 793; 794) и Р. Турнвальда (856; 857). И тот, и другой использовали собранный ими полевой материал об экономических отношениях определённых первобытных обществ для теоретических обобщений. Поэтому некоторые историки науки считают именно этих этнографов основоположниками особой дисциплины, предметом исследования которой является доклассовая экономика (320).

Однако ранние их работы оказались во многом незамеченными, и решающий шаг в указанном направлении связан с именем Б. Малиновского. Им была детально изучена и описана экономика меланезийцев о‑вов Тробриан (606; 607; 608; 609; 610). Конечно, он исследовал не только экономику тробрианцев, но всё их общество в целом. Однако социально‑экономическим отношениям им было уделено особое внимание, что дало ему возможность собрать фактический материал, не идущий в сравнение с тем, что имелся в распоряжении учёных раньше.

Б. Малиновский имел в своём распоряжении не груду разрозненных примеров, а большое количество твёрдо установленных фактов, относившихся к системе социально‑экономических отношений одного конкретного доклассового общества. Всё это не могло не способствовать более глубокому пониманию специфики доклассовой экономики. Именно Б. Малиновскому принадлежит честь открытия такого своеобразного компонента системы социально‑экономических отношений доклассового общества, который в дальнейшем получил название престижной экономики. Сами проявления престижной экономики, в частности, потлачи, были, разумеется, известны и раньше. Однако, исследователи, описывающие их, как правило, даже не подозревали, что имеют дело с одной из форм социально‑экономических связей. Они обычно рассматривали их как явления чисто ритуальные, обрядовые. Некоторые этнографы и сейчас выступают против трактовки потлача как экономического института (см. 544. 154; 48А. С. 152).

Б. Малиновский, столкнувшись с таким проявлением престижной экономики, каким является кула, сумел увидеть в ней "экономическое явление огромной теоретической важности" (608. С. 2). И совершенно отличная не только от товарно‑денежных, но вообще от всех привычных социально‑экономических связей, кула не стоит одиноко в системе доклассовой экономики. Она теснейшим образом связана со всей этой системой и представляет всего лишь крайнее, наиболее резкое выражение особенностей, которые присущи и другим доклассовым экономическим формам.

Вклад Б. Малиновского в исследование доклассовой экономики прежде всего состоит в том, что он впервые наглядно показал всю глубину отличия экономических отношений доклассового общества не только от капиталистических, но и от товарно‑денежных и вообще всех привычных экономических отношений. Собранный и систематизированный им материал неопровержимо свидетельствовал, что в доклассовом обществе существовали не просто иные формы привычных экономических отношений, а отношения совершенно непривычные, совершенно не укладывающиеся в рамки сложившихся представлений о том, какими должны быть экономические отношения. Экономическими в доклассовом обществе оказались, в частности, такие отношения, которые хотя и существуют в капиталистическом обществе, но никем не рассматриваются как экономические и не изучаются экономической наукой. В качестве примера можно привести обмен подарками. Дарообмен является существенным элементом социально‑экономической структуры позднего доклассового общества. А некоторые из производственных отношений доклассового общества не только и не просто не походили на экономические, но вообще выступали с точки зрения европейца как совершенно бессмысленные, нелепые, иррациональные.

Тем самым Б. Малиновский нанёс удар по буржуазным экономическим теориям вообще, маржинализму в первую очередь. Тробрианский материал убедительнейшим образом демонстрировал несостоятельность претензий маржиналистов на универсальность их экономической теории.

Убедительно показав, с одной стороны, что в доклассовых обществах существует сложная система экономических отношений, а с другой, что никакой теории этой экономики не существует, Б. Малиновский тем самым поставил этнографов перед задачей дальнейших как полевых, так и теоретических исследований в этой области. И эти исследования постепенно стали приобретать всё больший размах. Внутри этнографической науки выделилась особая дисциплина, специализирующаяся на изучении социально‑экономических отношений первобытных, а также предклассовых, т.е. переходных к классовым обществ.

В англо‑американской литературе она получила название экономической антропологии. Впервые это термин был употреблён в 1927 г. (457). Следуя традициям, сложившимся в русской и советской этнографической науке, её следовало бы называть экономической этнологией (этнографией) или этнологической (этнографической) экономией (этноэкономикой). В процессе дальнейшего развития предметом экономической антропологии, наряду с социально‑экономическими отношениями первобытного и предклассового обществ ("примитивной экономикой") стала также и т.н. "крестьянская экономика".

Уже в течение первых двадцати лет после появления первых этноэкономических работ Б. Малиновского экономической антропологией был накоплен большой фактический материал, не идущий ни в какое сравнение с тем, которым располагала наука раньше (работы по экономике отдельных народов: 261; 251; 408; 409; 496; 501; 893; 823; 363; 757; 758; 858; 293; 703; 872; 375; 648; 670; 268; 789; 625; 399; 569; общие работы: 223; 587; 622; 350; 92; 518; 857; 651; 882; 317; 563; 487; сборники: 336). Но в области теоретической разработки этого материала сколько‑нибудь существенных сдвигов не произошло. Исследователи оказались не в состоянии продвинуться дальше частных обобщений, дальше постановки отдельных проблем. Не представляла исключения в этом отношении и интересная работа М. Мосса "Этюд о даре", в которой была предпринята попытка теоретического анализа дарообмена (622; 623).

Однако, обходиться без общей теории становилось всё более трудно. И не сумев создать такую теорию собственными силами, специалисты по экономической антропологии потянулись за помощью к экономистам. Наряду с этим наметилось и встречное движение. Если первоначально доклассовой экономикой занимались почти исключительно лишь этнографы, то позднее она стала привлекать внимание и экономистов, которые в подавляющем большинстве стояли на позициях маржинализма.

Обратившись к первобытной экономике, буржуазные политэкономы приложили все усилия к тому, чтобы доказать полную применимость к ней всех основных принципов и категорий маржинализма. "Применим ли метод современной экономической теории в равной степени и к тробрианцу, и к лондонцу? К крестьянину Восточной Европы и китайскому аристократу?" — спрашивал в опубликованной в 1939 г. работе "Принципы экономической социологии" Г. Гудфеллоу и категорически утверждал: "...Предположение, что может быть более одной экономической теории абсурдно. Если современный экономический анализ с его инструментальными понятиями не может быть в равной степени применим и к австралийскому аборигену и к лондонцу, не только экономическая теория, но социальная наука в целом могут быть в значительной степени дискредитированы" (452. С. 3‑4).

Если теперь принять во внимание, что в 30‑е годы в сферу исследований экономических антропологов, наряду с доклассовой экономикой, начала постепенно входить и крестьянская, в которой товарно‑денежные отношения играли значительную роль, то становятся ясными причины наметившегося среди них поворота в сторону признания формальной экономической теории. Он нашёл своё достаточно отчётливое выражение в вышедшей в 1939 г. книге Р. Ферса "Примитивная полинезийская экономика" (409) и опубликованном год спустя труде М. Херсковица "Экономическая жизнь примитивных народов" (487) (был переиздан в 1952 г. в переработанном виде под названием "Экономическая антропология. Исследование сравнительной экономики") (488). Так возникло теоретическое направление в экономической антропологии, которое в дальнейшем получило название формалистского.

Однако принятие формальной экономической теории этнографами было далеко не безоговорочным, что можно видеть на примере работ Р. Ферса — одного из лучших знатоков как доклассовой, так и крестьянской экономики (см. 178).

С одной стороны, Р. Ферс провозглашал применимость формальной экономической теории к анализу примитивной экономики, с другой, он не мог не видеть, что "сама природа современной экономической теории создаёт фундаментальные трудности для применения её техники к изучению примитивных институтов" (409. С. 22). И эти трудности, как он признаёт, уже неоднократно проявлялись. "Антрополог, привлечённый вначале некоторыми обобщениями теоретика‑экономиста, вскоре наотрез от них отказывается... Его буквально поражает прямая неприменимость к примитивному обществу многого из понятийного аппарата и терминологии экономической науки" (С. 27).

И Р. Ферс пытается разобраться, что именно из формальной экономической теории может быть использовано для анализа примитивной экономики. Выводы, к которым он приходит, далеко не утешительны. Он вынужден признать, что "принципов экономики, которые поистине общи и универсальны, мало. Большинство из тех, что претендуют на универсальность, были созданы первоначально внутри рамок идей индустриальной, капиталистической системы" (410. С. 122). "Если мы рассмотрим положения экономической науки, — пишет он в другом месте, — то увидим, что все они, кроме наиболее абстрактных и формальных, выражены в терминах институциализированных понятий" (С. 125). А такие понятия, даже когда они прямо не относятся к экономическим институтам капитализма, необходимо предполагают их существование. Поэтому "многие из этих понятий чужды тем видам экономики, что описывают антропологи" (С. 125).

Таким образом, по мнению Р. Ферса, из всех понятий и положений маржинализма к примитивной экономике может быть применено лишь несколько самых абстрактных и общих. К ним относятся положения, "что экономическая деятельность заключается в применении ограниченных средств к альтернативным целям, что это применение управляется принципами рационального выбора, и что целью индивидов, занятых экономической деятельностью, является максимизация удовлетворения" (409. С. 356).

Однако, как показывает сам же Р. Ферс, все попытки практически использовать даже эти, казалось бы самые общие, универсальные, положения для анализа примитивной экономики наталкиваются на непреодолимые трудности. Оказывается, что экономисты, категорически настаивая на универсальности положений маржинализма, в то же время буквально ничего не могут сказать о том, как их вообще можно использовать для анализа какой‑либо другой экономики, кроме капиталистической (409. С. 26; 410. С. 131).

Именно сознание непригодности формальной экономической теории для анализа примитивной экономики заставляет Р. Ферса всё время возвращаться к мысли о необходимости её перестройки или даже создание новой экономической теории. В некоторых работах он даже приближается к идее необходимости создания специальной теории примитивной экономики (410. С. 129). Однако, нигде её он сколько‑нибудь чётко не выражает. Буквально на тех же страницах мы находим утверждения об универсальности маржинализма и об его пригодности к исследованию примитивной экономики.

В целом взгляды Р. Ферса крайне противоречивы. Он соединяет признание глубокого, качественного различия между примитивной и капиталистической экономиками с отрицанием этого различия; категорическое настаивание на применимости маржинализма к анализу примитивной экономики с убедительной демонстрацией его полной непригодности для этой цели. Следует сказать, что это же характерно и для воззрений М. Херсковица. В его "Экономической антропологии" торжественное провозглашение применимости формальной экономической теории к примитивным обществам противоречиво сочетается с фактическим доказательством полной несостоятельности этого тезиса (488. С. 3‑7, 17‑23, 60, 155‑163 и др.).