Дачеделёж: теоретический анализ

Приведённый выше материал в значительной степени помогает уточнить наши представления как о дачеделёжных отношениях, так и первобытном коммунализме вообще. Прежде всего, они дают возможность точнее представить как сходство, так и различие между разделоделёжными и дачеделёжными отношениями.

Как разделоделёжные, так и дачеделёжные отношения имеют круговой характер. Это отношения не между индивидами, взятыми в отдельности каждый, а внутри определённого их круга. Круговой характер разделоделёжных отношений бросается в глаза. Существует круг, между членами которого делится добыча. Разделоделёжные отношения являются круговыми и только круговыми. Поэтому свое наиболее адекватное оформление они находят в родовых связях.

Сложнее обстоит дело с дачеделёжными связями. Они тоже являются круговыми. Существует круг людей, члены которого обязаны делиться и делятся друге другом. Этот круг чаще всего совпадает с тем, внутри которого осуществляется раздел добычи. В таком случае существует один единый делёжный круг. В раннем первобытном обществе он первоначально совпадает с родом, затем с локализованной частью рода. В раннем первобытном обществе с разрушенной родовой структурой дачеделёжный круг мог не совпадать с разделоделёжным и грани его являлись крайне неопределёнными.

Но совершенно независимо от того, совпадал ли дачеделёжный круг с разделоделёжным или не совпадал, его и можно и следует рассматривать особо. Дачеделёжный круг в отличие от разделоделёжного выступал по отношению к каждому своему члену как потенциальный. Человек в принципе должен был делиться со всеми членами этого круга, но в действительности он не всегда это делал. И не делал он это тогда, когда ему не хватало продукта, чтобы давать одновременно всем членам круга.

Мы говорим, что каждый член дачеделёжного круга был обязан делиться с другими его членами, это верно. Но необходимо уточнение. Человек был обязан делиться с другими только в том случае, если что‑либо имел. И сами масштабы дележа зависели от объёма продукта, которым он располагал. Человек не мог раздать больше, чем имел.

В том случае, когда человек имел очень ограниченное количество продукта, он давал доли его только ограниченному числу лиц из круга потенциальных получателей. Все остальные на этот раз ничего от него не получали. Они могли рассчитывать либо на себя, либо на других давателей. Характерным для дачедележа было противоречие между кругом потенциальных и кругом реальных получателей. Первый был сравнительно неизменным и не зависел от воли давателя. Состав его в значительной степени был предопределён. Даватель от рождения принадлежал к нему. Что же касается того, кто же именно в каждый данный момент реально получит, то это при ограниченном количестве продукта в определённой степени зависело от выбора давателя. Здесь имел место элемент неопределённости, элемент свободы.

Наличие этого элемента отличает дачеделёж от разделодележа. Последний всегда носил в значительной мере предопределённый характер. Фиксирован был круг людей, внутри которого осуществлялся раздел. Это были либо все взрослые члены общины, либо все взрослые мужчины, либо участники охоты. Человек, осуществлявший раздел, не мог ни выйти за пределы этого круга, ни обойти ни одного из его членов.

В значительной степени предопределёнными были и доли продукта, которые получали дольщики. Добыча либо делилась поровну, либо каждый получал строго определённые части животного. В частности строго регламентированным был раздел определённых видов животных у части австралийцев, эскимосов и бушменов (517. С. 756; 745. С. 163; 853. С. 49).

Дачеделёж имел более свободный характер. Человек не мог не давать. И были люди, которым он обязательно в первую очередь должен был дать. Но были и такие люди, которым при ограниченном количестве продукта он мог дать, а мог и не дать. Здесь он в какой‑то степени был волен выбирать. Был он в какой‑то мере свободен и в определении размеров доли, даваемой им каждому конкретному лицу.

Одно из условий обеспечения свободы принятия решения состояло в том, что потенциальные получатели, как правило, не должны были обращаться с просьбой к раздавателю, не должны были стремиться повлиять на его волю. На стадии безраздельного господства коммуналистических отношений просить пищу нередко считалось неприличным. Если человек пришел к чужому очагу, то должен был ждать приглашения, если, конечно, в обществе уже не существовало разборных отношений. Если последние еще были, то он мог есть, не спрашивая хозяев. Если кто‑либо раздавал пищу, то человек должен был ждать, когда ему дадут долю. Если он доли не получал, то мог быть недоволен, мог ворчать, но не должен был просить. Были люди, которые всё же делали это. Они всегда получали пищу, но общество нередко осуждало подобное поведение. По мере вытеснения коммуналистических отношений иными просьбы дать пищу у части народов доклассового общества стали всё более частым явлением (335. С. 53‑54; 799. С. 244‑245). У другой части, наоборот, они стали совсем невозможными (505. С. 274).

Степень свободы, с какой человек распоряжался продуктом в различных обществах, была различной. Она могла быть очень малой, могла быть сравнительно большой. Но она всегда была. И наличие этой свободы не осталось незамеченной исследователями. Именно относительную свободу они имеют в виду, когда указывают как на характерную черту дачедележа на его добровольность.

О добровольном характере дачедележа как у бушменов, так и у других охотников и собирателей писал Р. Ли (576. С. 75). Дж. Стьюард в своей монографии об индейцах Большого бассейна и плато наряду со случаями, когда добыча отдельного охотника в обязательном порядке делилась поровну между всеми жителями деревни, отмечает и другие, когда делёж не имел принудительного характера. Охотник делился, хотя и не обязан был это делать, причём прежде всего или даже исключительно лишь с родственниками. Такой же характер имел у этих племен (пайуте, шошоны) и делёж продуктов собирательства (829. С. 115, 184, 190, 204, 231).

Аналогичные данные существуют и об австралийцах. О племени юин, например, сообщают, что охотник у них совершенно не был обязан делиться своей добычей с кем‑либо. Однако тут же мы узнаем, что он, если желал, давал часть добытого родственникам и друзьям (517. С. 764).

Неопределённость, которая возникала в обществе в результате такой свободы при каждой конкретной раздаче, с неизбежностью порождала напряженность и трения. Об этом достаточно убедительно свидетельствуют приведённые выше материалы Л. Маршалла о бушменах и Дж. Генри о пилага. При этом напряжённость в обществе приобретает тем более опасные формы, чем большей является свобода дачедележа. Чрезмерная свобода дачедележа угрожала самому существованию данных отношений и общества.

К тому же нельзя забывать, что человек не только раздавал, но и дарил долю продукта, имевшуюся в его распоряжении. При этом, чем больше продукта он раздаривал, тем меньше его оставалось для раздачи между своими людьми. Всё это вместе взятое заставляло общество принимать меры, делавшие обеспечение определённого ряда лиц строго принудительным. В результате общество нередко от чрезмерной свободы дачедележа переходило к жёсткой регламентации. Примером могут послужить некоторые австралийские племена.

Когда у племени курнаи человек убивал кенгуру, то каждый из сопровождавших его лиц получал строго определённую долю добычи. Здесь мы имеем дело с разделодележом. Затем охотник делился оставшейся у него частью животного с целым рядом лиц. Однако в отличие от подлинного дачедележа эта форма распределения является строго регламентированной. Заранее известно и то, какое именно лицо получит долю добычи, и то, какая часть животного составит эту долю (412. С. 261‑264). Подобного рода регламентированный дачеделёж имел место и у других австралийских племён, в частности, у нгариго, волгал, нарранг‑га (517. С. 759‑760, 762, 764).

В некоторых случаях человек, получивший в результате регламентированного дачедележа определённую долю, в свою очередь делился ещё с некоторыми лицами, причём такой делёж нередко также был регламентированным (412. С. 265‑266).

Своеобразные меры принимало общество в том случае, когда результатом чрезмерной свободы дачедележа было существенное уменьшение той доли продукта, которую человек раздает, за счёт той, которую он оставляет себе. В качестве примера можно привести гуаяков (Парагвай), у которых все делёжные отношения сводились к трудоделёжным и дачеделёжным. Ограничение свободы дачедележа, которое мы встречаем у них, заключалось в том, что ни сам охотник, ни его родители не имели права есть убитое им животное. Они могли употреблять в пищу только мясо, добытое другими охотниками. Вполне понятно, что это само по себе вынуждало каждого охотника полностью отдавать всё добытое им другим членам группы. Описанный запрет обеспечивал бесперебойное распределение добычи в форме дачедележа между членами группы (330. С. 167‑169).

И гуаяки не исключение. Запрет охотнику есть добытое им, обязательство отдавать это другим людям или иные сходные ограничения, существовал и у целого ряда народов: сирионо Боливии (514. С. 32‑33), хуаненьо и луисеньо Калифорнии (557. С. 643, 688), пигмеев ака Центральноафриканской республики (850а. С. 298), эвенов (140а. С. 768), юкагиров (534. С. 124), папуасов тор (697. С. 65), ятмул и йимар (850а. С. 297, 301).

Однако как строгая регламентация дачедележа, так и запрет охотникам употреблять в пищу мясо убитых ими животных встречается сравнительно не часто. Относительная свобода дачедележа была объективной необходимостью. Поэтому строгая регламентация и упомянутый выше запрет нередко исчезали и дачеделёж снова принимал в значительной степени добровольный характер. Во всяком случае у ряда народов запрет охотнику есть мясо убитого им зверя встречается как пережиточное явление. У эскимосов иглулик, например, этот запрет касался только первых животных, убитых юношей (746. С. 179).

Общество, как правило, принуждало людей делиться добытым продуктом друг с другом иным путём. Оно, с одной стороны, порицало и осуждало тех, кто оставлял себе слишком много, и прославляло, окружало почётом тех, кто раздавал по возможности большую часть добытого и возможно большему числу людей. Именно потому, что дачеделёж, как правило, всегда имел в той или иной степени свободный, добровольный характер, человека, выступавшего в роли раздавателя, можно было как порицать за скупость, так и превозносить за щедрость. Понятия "скупость" и "щедрость" применимы только при характеристике дачедележа, но не разделодележа. В обществах, в которых дачеделёж получил развитие и стал основной формой распределения, щедрость считалась одним из самых важных человеческих качеств. Щедрость, как правило, приносила человеку всеобщее уважение, высокий социальный престиж. И желая прослыть щедрым, человек стремился не только добыть больше, но и раздать почти всё добытое. Нередко охотник при этом оставлял себе самую незначительную часть добычи, причём худшие куски.

Выше уже были приведены материалы, свидетельствующие о высокой социальной ценности щедрости у бушменов. То же самое имело место у австралийцев. Согласно рассказу К. Лум‑хольтца, австралийские охотники, чтобы прославиться, добровольно раздавали своим товарищам больше, чем нужно (601. С. 213). Как сообщает Э. Пальмер о целом ряде племен Квинсленда, охотник у них скорее останется с пустыми руками и будет притворяться, что он не голоден, чем подвергнет себя опасности быть обвинённым в жадности (700. С. 284). "Упор всегда делается на обязательство делиться всем, чем только можно, с родственниками, — пишет Ф. Каберри об австралийцах. — Жадность презирается, в то время как щедрость вызывает восхищенье и похвалу" (542. С. 33‑34). На щедрость как на одно из ведущих качеств у аборигенов Австралии указывали Б. Спенсер и Ф. Гиллен (489. С. 37). Обвинение в скупости было у аборигенов очень серьёзным оскорблением (455. С. 18).

"Щедрость, — пишет А.Р. Радклифф‑Браун, — почитается туземцами Андаманских островов как одна из наивысших добродетелей и неограниченно практикуется большинством из них" (742. С. 43).

Высоко ценят щедрость и одновременно сурово осуждают скупость эскимосы. Об этом говорят многочисленные материалы. У полярных эскимосов охотник ограничивался тем, что приносил добычу домой. Раздачей занималась его жена. И величайшей гордостью женщины было обойти другие дома, разнося мясо. И чем более щедро женщина раздавала, тем выше была репутация как её самой, так и её мужа. Один из жителей Туле женился на женщине из южной Гренландии, где старые обычаи держались менее прочно. Эта женщина всегда стремилась сохранить как можно больше для себя и дать как можно меньше соседям. В результате и она сама и её муж были, в конце‑концов, настолько опозорены, что вынуждены были покинуть селение и уйти на север подальше от людей. Два года они прожили в изоляции, что является самой худшей бедой для полярного эскимоса (709. С. 155‑160).

Несколько иную, но тоже характерную историю рассказывает другой исследователь об эскимосах Северного Лабрадора. Когда муж одной из эскимосок узнал, что его жена прячет пищу и ест её тайком от других, то он замуровал её в снежной хижине, где она и погибла. Если бы она попыталась бы освободиться, то была бы убита (875. С. 187).

Характерным для дачедележа является и то, что отдельные люди, входящие в круг потенциальных получателей, выступали по отношению к давателю как более близкие или, наоборот, менее близкие. Дачеделёж предполагает существование разных степеней близости к раздавателю. И степень близости к давателю имеет существенное значение. Чем ближе потенциальный получатель к давателю, тем больше вероятность, что он станет реальным получателем.

Таким образом, хотя дачеделёжные отношения в целом являются круговыми, любой индивид, принадлежащий к определённому делёжному кругу, является центром, от которого отходят линии, причём различной длины, связывающие его с каждым другим членом этого круга. Круговые отношения при дачедележе дополняются линейными, канальными, которые неразрывно связаны с первыми, вероятно, в применении к даче‑дележу можно говорить о круго‑линейных отношениях.

Линейные отношения, существующие как дополнение к круговым отношениям и проявление последних, существенно отличаются от линейных отношений, существующих самостоятельно, подобно отношениям дарообмена. Эти отношения в отличие от дарообменных имели, если можно так выразиться, не двусторонний, а односторонний характер. Это были каналы с движением только в одну сторону. Движение по этим линиям шло только в одном направлении: от человека, являвшегося центром системы линий (А) к остальным людям. Конечно, каждый другой человек в принципе тоже был центром, и от него в свою очередь отходил целый веер линий, среди которых была и связывающая его с А. От А отходили линии, связывающие его с Б, В, Г и т.д., от Б, В, Г и т.д. отходили линии, связывающие их с А. Но линия, связывающая А с Б, и линия, связывающая Б с А, не совпадали, не были одной линией. Это были две линии, два канала движения продукта, идущие параллельно. И движение продукта от А к Б вовсе не было с необходимостью обусловлено его движением от Б к А как в случае дарообмена. А давал Б не потому, что ранее Б давал А, а потому, что оба они принадлежали к одному делёжному кругу.

Иначе говоря, при дачедележе во всех случаях мы имеем дело с одной только дачей и никогда с отдачей. Человек всегда даёт и только даёт и никогда не отдаёт, никогда не возмещает полученного. Конечно, в определённых случаях взаимные дачи могут покрывать друг друга, но это не обязательное условие и вообще не условие существования и функционирования дачедележа. И если А по какой‑либо причине перестает давать Б, то это не снимает с Б обязанности давать А. И Б давал А даже в том случае, когда последний А ничего не давал ему. Это наглядно можно видеть на примере пилага.

На принципиальную безвозмездность, точнее даже, безответность дачеделёжных и вообще делёжных отношений, на качественное их отличий от отношений обмена указывают многие исследователи. Как подчеркивает в своей обобщающей статье "Эгалитарные общества" Дж. Вудберн, при дележе вовсе не давание человеком продукта другим людям обеспечивает ему право на получение продукта от них. Некоторые люди, которые являются регулярными получателями, сами ничего не дают (919. С. 441‑442). "Наиболее важная функция дележа, — пишет Дж. Петерсон в монографии об агта (аэта),‑заключается в том, что люди, которые не способны себя прокормить, обеспечиваются всем необходимым" (710. С. 39). Но если в отношениях между А и Б совершенно не обязательно должна была существовать взаимность, то тем более не требовалось эквивалентности между тем, что А получал от Б, и тем, что он сам давал Б. Во всём этом нагляднейшим образом проявлялся круговой характер дачеделёжных отношений.

Однако в существовании линий таилась возможность превращения дачеделёжных отношений в качественно отличные от них подлинные линейные отношения. И эта возможность в дальнейшем развитии не замедлила превратиться в действительность.

Адекватной формой выражения и закрепления разборных и разделоделёжных связей, имевших исключительно лишь круговой характер, были родовые отношения. Наиболее адекватной формой для выражения и закрепления дачеделёжных связей были отношения линейно‑степенного родства. Как известно, характерной особенностью последних было то, что отсчёт родства вёлся от определённого лица — "эго" и все родственники располагались по степени удалённости от него (см. 179. С. 16‑22, 25). И поэтому во всех обществах, в которых дачеделёжные отношения стали господствующими, но которые) во‑первых, не смогли подняться на более высокую ступень развития, во‑вторых, оказались в сфере влияния более развитых обществ, наблюдается исчезновение родовой организации и победа линейно‑степенных отношений. Мы имеем в виду многие из обществ с так называемой аморфной территориальной общиной.

Однако, как явствует из приведённого выше материала, хотя степень родственной близости очень часто была одновременно и степенью дачеделёжной близости, их совпадение имело место далеко не всегда. Важным фактором было поселение. С отдалённым родственником, жившим рядом, в одном лагере, делились чаще, чем с близким родственником, принадлежавшим к другой группе. Другим важным фактором была объективная нужда в пище. Как говорят материалы об эскимосах, человек давал пищу прежде всего тому, кто больше всего нуждался в ней. Более обеспеченные получали во вторую очередь и нередко чисто символическую долю.

В качестве отдельных пережитков дачеделёжные отношения долгое время продолжали сохраняться и после того, как возникло классовое общество. Их можно обнаружить во многих крестьянских общинах.

У крестьян долины Оахака (Мексика) вплоть до настоящих дней сохраняется обычай делиться пищей с соседями. Он проявляется в разных формах. Во время обеда блюдо с готовой пищей нередко посылается семье, с которой поддерживаются дружеские отношения. Во время еды в поле приглашаются разделить трапезу люди, работающие на соседнем участке (280. С. 232). В населённой крестьянами майя деревне Сан‑Антонио (Белиз) человек, наловивший много рыбы, часть её раздавал родственникам и друзьям. Также обстояло дело и с некоторыми другими пищевыми продуктами (459. С. 76).

А. Сержпутовский сообщает, что у белорусов Полесья вплоть до начала XX в. строго соблюдался обычай делиться пищевыми продуктами с ближайшими соседями и вообще односельчанами. Он носил название бонды. Когда крестьянин убивал кабана, то обычай требовал дать соседям по куску мяса или сала — бонду. То же самое имело место, когда он колол овцу или свинью. Необходимо было делиться с соседями рыбой, пойманной в большом количестве, а также убитым зверем. При вырезке сотов меда бонду давали всем тем, кто был поблизости. Сюда же относится обычай давать плоды с садовых деревьев, овощи из огорода, хлеб из свежей пшеницы или ржи. Существовало поверье, что тот, кто не дает, сам не будет иметь (188. С. 151‑152). Здесь мы имеем дело с подлинным дачедележом.