Формирование системы общественных отношений

Какими бы важными ни были производственные отношения, они все же являются отношениями в одной сфере деятельности — сфере производства в широком смысле слова, т. е. собственно производственной деятельности, охоты, собирательства, распределения и потребления. Однако деятельность даже формирующихся людей никогда не ограничивалась рамками этой, пусть самой важной, области. Наряду с ней существовали и другие сферы поведения людей.

И если в сфере производства с самого начала становления человеческого общества уже зародились, хотя еще и не сформировались, принципиально новые, социальные отношения, то в остальных сферах на первых порах продолжали сохраняться старые, т. е. биологические, отношения. Если в сфере производства с самого начала действовала общественная воля, содержание которой определялось уже начавшей формироваться системой производственных отношений, действовали определенные нормы, регулировавшие поведение пралюдей, то в остальных областях деятельности на первых порах никаких социальных норм не существовало, на них общественная воля не распространялась.

И естественно, что существование в праобщине биологических отношений наряду с социальными не могло не сказываться неблагоприятно на развитии производственной деятельности. И поэтому ее развитие требовало не только дальнейшего формирования производственных отношений, но и вытеснения биологических отношений из всех сфер человеческой деятельности, замещения их социальными отношениями.

Производственные отношения всегда есть социальные отношения. Но не все социальные отношения являются производственными. Кроме материальных социальных отношений существуют и иные социальные отношения, которые в марксистской литературе принято именовать идеологическими.

Социальная сущность идеологических отношений проявляется в том, что характер их в конечном счете определяется природой производственных отношений. Производственные отношения образуют базис общества, идеологические вместе с общественным сознанием в узком смысле составляют надстройку. Однако производственные отношения не могут в норме существовать, не воплощаясь в волевых отношениях. Одновременно с производственными отношениями начали возникать воля коллектива, его мораль, а тем самым и первые социальные нормы. Надстройка, таким образом, начала формироваться одновременно с базисом.

Но сфера ее действия на первых порах ограничивалась в основном производством. Мораль первоначально регулировала поведение людей лишь в этой, но не в других сферах. Развитие производственной деятельности предполагало и требовало подчинения интересам производства, которые были одновременно объективными интересами праобщины, и других областей человеческой деятельности. Это происходило путем расширения сферы действия общественной воли, праморали, путем возникновения новых, социальных норм.

Вполне понятно, что установление социального контроля над действием всех биологических инстинктов, замещение биологических отношений социальными было сложным и трудным процессом. Социальное утверждалось лишь в упорной борьбе с биологическим. Всегда были возможны и действительно имели место прорывы зоологического индивидуализма, которые ставили под угрозу функционирование и развитие производства, а тем самым и само существование праобщества.

Отношения между полами

Одной из важнейших непроизводственных сфер деятельности является область отношений между полами. С достаточным основанием можно полагать, что у архантропов эструса уже не существовало. Это при сохранении у них системы доминирования должно было привести к постоянной монополизации самок доминирующими самцами. Однако говорить о сохранении системы доминирования у архантропов не приходится. С началом формирования общества доминированию в области распределения пищи в общем и целом пришел конец, что, конечно, не исключало его рецидивов. В результате система доминирования стала с неизбежностью рушиться и в других сферах деятельности.

Но если в области распределения пищи на смену старым, биологическим отношениям пришли новые, социальные, нашедшие свое выражение в определенных правилах поведения, то никаких социальных норм, которые бы регулировали отношения между полами с переходом к праобществу, не возникло. Поэтому крушение системы доминирования не имело своим следствием ослабление соперничества, связанного с отношениями между полами. Не исключена возможность, что переход к праобществу даже способствовал обострению этого соперничества. Ведь система доминирования выполняла в животном объединении, включая стадо хабилисов, функцию поддержания порядка. С ее разрушением исчез старый способ обеспечения хотя бы какого‑то порядка в области отношений между полами, а новый не возник.

С постепенным исчезновением статусов конфликты стали, может быть, даже более частыми, хотя, вероятно, и менее жестокими. И главное, есть основание полагать, что они по своей природе стали иными, чем раньше. Пока у самок был эструс, они не могли выбирать время спаривания. Им хотя и не полностью, но в значительной степени был безразличен и состав, и число партнеров. С исчезновением эструса женщины получили возможность выбирать время спаривания, отвергать домогательства мужчин или уступать им. Иначе говоря, в большей степени, чем раньше, стало возможным избирательное отношение к партнерам. Но пока существовала система доминирования, эта возможность лишь изредка могла превращаться в действительность.

По мере крушения системы доминирования возможность выбора женщинами партнеров превращалась в действительность. Образование пары стало определяться теперь желанием не только мужчины, но и женщины. Как следствие соперничество между мужчинами в известной степени приобрело характер борьбы за привлечение внимания той или иной женщины.

Таким образом, можно предполагать, что на ранних этапах эволюции праобщины характерным было существование пар, которые возникали и распадались в зависимости от желания как той, так и другой стороны. В силу господства разборно‑коммуналистических связей было исключено существование между партнерами каких либо отношений, связанных с распределением и потреблением пищи. Поэтому ни пара сама по себе, ни пара вместе с детьми женщины не образовывала и не могла образовать какой бы то ни было ячейки. В основе образования и существования пар лежало лишь стремление к удовлетворению полового инстинкта.

Если понимать под промискуитетом отсутствие в объединении, где уже существовали социальные отношения, каких‑либо позитивных норм, регулирующих отношения между полами, то данное состояние иначе, как промискуитет, не может быть охарактеризовано. Подобная картина отношения полов значительно отличается от привычных представлений о промискуитете. Но она полностью согласуется с тем его пониманием, которого придерживались К. Маркс и Ф. Энгельс.

Говоря о том, что первую форму половых отношений у человека можно охарактеризовать только как неупорядоченную, Ф. Энгельс добавляет: «Неупорядоченную постольку, поскольку еще не существовало ограничений, установленных впоследствии обычаем. Но отсюда еще отнюдь не следует неизбежность полного беспорядка в повседневной практике этих отношений. Временное сожительство отдельными парами... отнюдь не исключается. И если Вестермарк, новейший из исследователей, отрицающих такое первобытное состояние, называет браком всякий случай, когда оба пола остаются в парном сожительстве до рождения потомства, то следует сказать, что такого рода брак вполне мог иметь место при состоянии неупорядоченных отношений, отнюдь не противореча неупорядоченности, то есть отсутствию установленных обычаем ограничений половых связей» (5. С. 41).

Пары на ранних этапах эволюции праобщества существовали, но никаких социальных норм, которые бы регулировали их образование и распад и вообще вступление людей в половые отношения, не было. К тому же число мужчин в праобщине превышало число женщин. В таких условиях существование пар не только не исключало возможность конфликтов между мужчинами на почве соперничества, но, наоборот, порождало их. Более того, именно наличие пар в праобщине и делало конфликты неизбежными. Если бы в праобществе существовал такой промискуитет, каким он рисуется в привычных представлениях, то никаких сколько‑нибудь острых конфликтов на почве удовлетворения полового инстинкта в нем не возникло бы.

Мнения о том, что в праобщине архантропов имели место кровавые столкновения, придерживаются многие исследователи. Оно основывается на данных палеоантропологии.

Черепная коробка взрослого мужчины — питекантропа IV была разбита ударом, нанесенным с большой силой. На основе детального анализа повреждений Ф. Вейденрейх (487. С. 17) пришел к выводу, что они были причинены еще при жизни человека. Ф. Вейденрейхом были тщательно изучены костные остатки синантропов. Четыре черепа (VI, X, XI, XII) обнаруживают достаточно отчетливые признаки насильственной смерти. Раны на них носят различный характер. Одни из них являются результатом тяжелых ударов тупых орудий типа дубин, другие нанесены острыми каменными орудиями типа ножей и топоров. Повреждения имеются и на других черепах. Основы черепов были удалены, по видимому, для извлечения мозга. Черепные коробки и нижние челюсти были разбиты на мелкие фрагменты, а кости скелетов для извлечения костного мозга расколоты вдоль (486. С. 180—190; 488. С. 197 —199). На основе этих и других фактов Ф. Вейденрейх (488. С. 203) сделал вывод, что «одной из главных причин смерти ранних людей было их убийство своими же собственными товарищами».

Но некоторые авторы пошли значительно дальше. Основываясь на этих данных, они стали утверждать, что у архантропов существовал культ черепов, охота за черепами и ритуальное людоедство (170. С. 114—115; 264. С. 27 сл.). Все это не могло не вызвать ответной реакции. Против подобного рода концепции решительно выступил Т. Якоб (288. С. 82—88). По его мнению, нет никаких оснований даже предполагать наличие у архантропов охоты за головами и ритуального каннибализма. Подобного рода явления могли возникнуть только на значительно более высокой стадии развития. И в этом он прав.

Но далее он стремится показать, что палеоантропологические находки не дают никаких оснований для вывода о существовании не только ритуального каннибализма вообще, но и случаев убийства одних людей другими. Свое доказательство он строит на том, что различного рода повреждения на черепах, на которых основывается предположение о насильственной смерти и людоедстве, могут иметь естественное происхождение.

С этим положением в абстрактной его форме спорить трудно. Различные повреждения на черепах действительно в принципе могут иметь как естественное, так и искусственное происхождение. Но вся проблема как раз и заключается в том, чтобы установить характер этих повреждений на том или ином конкретном черепе. А вот этим Т. Якоб не занимается. Не говоря уже о том, что вне его поля зрения остаются все находки, сделанные за пределами Явы, в частности синантропы, он в своей работе не анализирует ни одного повреждения ни на одном из черепов яванских архантропов, с тем чтобы доказать его именно естественное, а не иное происхождение.

Все это, разумеется, не означает, что работа Т. Якоба не представляет ценности. Она предостерегает против огульного истолкования всех повреждений на черепах пралюдей как причиненных намеренно. Она заставляет усомниться в правильности сделанного Ф. Вейденрейхом вывода, что убийство собственными товарищами было одной из важнейших причин смерти ранних людей. Однако Т. Якоб не смог опровергнуть того, что по крайней мере некоторые палеоантропологические данные в достаточной степени убедительно свидетельствуют об убийстве одних архантропов другими.

Конечно, связывать все конфликты в праобществе архантропов с соперничеством из за женщин было бы вряд ли правильным. Однако имеются достаточные основания полагать, что именно проявление полового инстинкта было причиной многих из них. Ведь в отличие от пищевого инстинкта, действие которого с возникновением праобщества было в значительной степени введено в определенные социальные рамки, половой инстинкт оставался вне рамок социального регулирования. В результате именно он и стал основным источником конфликтов в праобществе. Об этом достаточно убедительно свидетельствуют данные этнографии (125. С. 70—75).