Возникновение тотемизма, магии и искусства

Однако ставшее и необходимым, и возможным осознание единства праобщины не могло быть ни прямым, ни адекватным. Невозможно представить, что палеоантропы смогли понять, что в коллектив их связывает производство, что праобщество в своей основе является экономическим объединением. Реально существующее экономическое в своей основе единство всех членов праобщины могло отразиться в головах пралюдей лишь в непрямой (опосредствованной) и в неадекватной (иллюзорной) форме. В то же время осознание общности, существующей между членами праобщества, не могло носить отвлеченной, абстрактной формы. Таким образом, первая форма осознания единства человеческого коллектива с неизбежностью должна была носить одновременно и наглядный, и опосредствованный, и иллюзорный характер.

Именно такими особенностями отличается тотемизм — самая примитивная и архаичная из всех известных форм осознания общности членов человеческой группы. Он имел самое широкое распространение среди народов, находившихся на стадии первобытного общества. Тотемизм в своей исходной форме — вера в глубокое тождество всех членов того или иного первобытного человеческого объединения (чаще всего — рода) с особями одного определенного вида животных. Этот вид (а тем самым и каждый индивид, относящийся к нему) является тотемом данной группы людей и тем самым каждого из ее членов. В тотемизме в наглядной форме выражено единство всех людей, составляющих данное объединение, и в то же время их отличие от членов всех других человеческих групп (там же. С. 319 — 346).

Основанное на анализе неандертальских погребений предположение, что в эпоху, непосредственно предшествующую их появлению, возникло осознание единства человеческого коллектива, и базирующееся на данных этнографии предположение, что первоначальной формой осознания единства человеческого коллектива был тотемизм, подтверждаются данными археологии.

В этом отношении особый интерес представляют находки в пещере Драхенлох (Швейцария), каменный инвентарь которой некоторыми авторами характеризуется как премустьерский (51. С. 197). В двух из трех камер этой пещеры на некотором расстоянии от стен (40 — 60 см) были воздвигнуты стенки из плиток известняка высотой до 80 см. В образовавшемся промежутке были сложены медвежьи кости, главным образом черепа, частью целые, частью разбитые, по 3—4 и больше вместе, располагавшиеся в определенном порядке. При черепах находились по два первых позвонка — свидетельство, что они были положены туда еще свежими. Вместе с черепами были положены длинные кости конечностей. Перед входом в третью камеру были обнаружены шесть сложенных из плиток известняка прямоугольных ящиков, покрытых сверху каменной плитой. Ящики также оказались заполненными черепами и длинными костями конечностей медведя. И наконец, в одном месте пещеры был найден целый череп медведя, окруженный небольшими камнями (21. С. 40; 52.

c. 236‑237).

Драхенлох не является исключением. Сходная картина обнаружена в целом ряде стоянок, относящихся к разным стадиям мустье. В пещере Петерсгеле (ФРГ) в особом нишеобразном углублении в одном из боковых отделений были найдены определенным образом подобранные кости медведя, прикрытые сверху камнями. Рядом в небольших углублениях в скале были размещены медвежьи черепа. В одном из более значительных ниш находились положенные вместе пять черепов и три кости конечностей (52. С. 234 — 235).

В пещере Зальцофен (Австрия) также было найдено пять медвежьих черепов, лежавших в нишеобразных углублениях. Каждый из них был помещен на каменную плиту, окружен со всех сторон камнями и прикрыт слоем древесного угля (265. С. 63). В пещере Вильденманлислох (Швейцария) был обнаружен череп медведя за плитой и еще пять других черепов с длинными костями (там же). В пещере Ле Фюртэн (Франция) шесть черепов медведя лежали на известняковых плитах и еще два находились поблизости. На плите возле северо-западной стены лежала масса длинных костей конечностей того же животного (223. С. 220). В одном месте пещеры Регурду (Франция) огромная каменная плита площадью 3 м² закрывала яму, где находилось большое количество медвежьих костей. В другом каменная плита также закрывала яму, содержавшую череп и различные кости бурого медведя. В третьем в куче камней было обнаружено вместилище — что-то вроде ящика с костями и черепом бурого медведя (180. С. 58 — 60).

В верхней пещере Цуцхватской пещерной системы находилось шесть целых черепов медведей. Один из них лежал в центре пещеры, остальные — вдоль стен: три справа и два слева. Черепа были прикрыты целыми костями конечностей медведя и известняковыми обломками специально подобранной продолговатой формы. Похоже, что первоначально черепа были положены в специально вырытые ямы. Пещера не была жилым помещением. У входа в нее находилось искусственное заграждение (92. С. 53 — 59).

Возможно, к числу подобного рода памятников относится пещера Ильинка близ села того же названия (Одесская обл.). В ней вместе с большим скоплением костей пещерного медведя были найдены каменные орудия. Как сообщает А. В. Добровольский, в ходе раскопок в правом кармане пещеры были обнаружены стоящие на ребре плитки известняка. В этом же месте находилась большая часть медвежьих костей. Это наводит на мысль, что они первоначально, как и в Драхенлохе, были сложены в промежутке между стеной пещеры и стенкой из плиток. В передней части кармана была найдена челюсть медведя, которая стояла зубами вверх на четырех плитках известняка и была уперта верхним концом в свод пещеры. Там же был найден медвежий череп, обложенный камнями (47. С. 153). Иного мнения придерживаются С. Б. Бибиков и П. И. Борисковский (24а. С. 69 — 70), которые считают, что скопление костей медведя в Ильинке не связано с деятельностью человека.

Объектами подобного отношения были остатки и других животных. На стоянке Ильская к самому большому камню, находившемуся у западного края каменного ограждения, был приставлен целый череп зубра, причем так, что один его рог поднимался кверху, а другой опускался вниз. Неподалеку находился второй череп со сбитыми рогами и две нижние челюсти зубра (37а).

В пещере Схул было обнаружено захоронение головы быка, носящее преднамеренный характер. Об этом говорит то обстоятельство, что ямой, вырытой для погребения головы, была уничтожена большая часть скелета Схул IX (249. С. 101‑103).

К тому же кругу явлений должна быть отнесена, по всей вероятности, и находка в пещере Тешик‑Таш. Шесть пар козлиных рогов (из них три хорошо сохранились) образовывали окружность, внутри которой располагалось погребение мальчика‑неандертальца. При этом рога, образовывавшие одну превосходно сохранившуюся пару, находились в совершенно необычном положении, не плашмя, не горизонтально, а почти вертикально, вверх основаниями, остриями вниз. По‑видимому, вертикальное положение первоначально занимали и другие пары рогов (100. С. 33 — 34; 101. С. 167 — 169). Близкую аналогию представляет детское погребение в пещере Кафзех. Ребенок в возрасте примерно 13 лет лежал на спине. На скрещенные на груди руки были бережно положены рога лани (107. С. 72; 167. С. 113).

В литературе имеются сообщения еще о целом ряде находок: целых черепов волка у входов в оба помещения жилища в пещере Лазаре (348. С. 799; 350), тайника с четырьмя черепами медведя в Азыхской пещере (40), двух черепов животных, поставленных, как кажется, намеренно вплотную к стенам восточной галереи у входа в центральную — главную камеру пещеры Кударо I (90. С. 77), двух черепов животных, как бы спрятанных у стен в пещере Аман‑Кутан (103. С. 27). Однако они столь коротки и неопределенны, что составить ясное представление о характере этих находок невозможно.

Несомненно, что во всех этих случаях мы имеем дело с такой же человеческой деятельностью, которую невозможно истолковать как утилитарную. Она связана с существованием у людей кроме определенных знаний о внешнем мире также и иллюзий о нем, причем иллюзий определенного рода — религиозных.

Возникновение религии на определенном этапе развития человека было неизбежным. Самым глубоким корнем религии на первых этапах ее эволюции было бессилие человека перед природой. И речь идет в данном случае вовсем не о чувстве бессилия, а о реальном, объективном бессилии. Это бессилие ни в коем случае нельзя сводить к беспомощности человека перед грозными явлениями природы: грозами, землетрясениями, извержениями вулканов и т. п. Корнем религии являлось повседневное, будничное, проявляющееся на каждом шагу бессилие человека.

Реальное бессилие человека всегда проявляется в том же, в чем проявляется и сила человека, — в его практической деятельности. Отсутствие у человека силы проявляется в том, что он не может добиться реализации намеченных целей, не может обеспечить успешного результата своей деятельности. Бессилие человека есть бессилие его практической деятельности. Человек в процессе своей практической деятельности воздействует на природу с помощью определенных средств. В наличии у него этих средств заключена его сила. И он бессилен тогда, когда таких средств недостаточно, когда он недостаточно вооружен.

Когда человек имеет в своем распоряжении достаточно средств и знает внутренние связи явлений, он предвидит течение событий, правильно ставит цели, верно планирует свои действия и своей деятельностью предопределяет ход и исход реальных процессов. В таком случае человек — хозяин положения: он свободно принимает решения, свободно действует, свободной является его практическая деятельность.

Когда же человек не располагает средствами, нужными для того, чтобы предопределить течение событий, то он, как правило, одновременно оказывается неспособным раскрыть внутренние связи явлений и предвидеть будущее. В таком случае ход и исход его деятельности, ход и исход реальных процессов зависят не столько от его собственных усилий, сколько от стечения объективных обстоятельств. Именно от их не поддающегося учету и контролю стечения, а не от сил самого человека зависит в таких условиях то, увенчаются ли его действия успехом, или он потерпит неудачу. Человек в таком случае бессилен перед природой. Он — не хозяин положения, он — несвободен, несвободной является его практическая деятельность. Он — раб случайностей, в которых проявляет себя слепая необходимость природы. Бессилие человека перед слепой необходимостью природы есть одна сторона явления, другой его стороной служит власть этой необходимости над человеком, гнет над ним случайностей, в которых проявляется эта необходимость.

Вся практическая деятельность человека делится, таким образом, на два вида: на деятельность, результаты которой зависят прежде всего от самого человека,— свободную практическую деятельность и на деятельность, результаты которой опосредованы не поддающейся контролю человека игрой случайностей,— несвободную, зависимую практическую деятельность. Грань между этими двумя видами деятельности весьма относительна, ибо не бывает ни абсолютно несвободной, ни абсолютно свободной деятельности, между ними присутствуют все степени перехода, но тем не менее она существует.

На самых ранних стадиях развития человечества сфера свободной практической деятельности была необычайно узкой. Почти вся практическая деятельность первобытных людей была несвободной, зависимой.

На каждом шагу человек ощущал зависимость ее результатов не только и не столько от собственных усилий, сколько от неконтролируемой игры случайностей. Особенно это сказывалось в охоте.

Сам ход практической деятельности неопровержимо доказывал человеку существование каких‑то сил, влияющих на ее результаты и тем самым на всю жизнь людей. Поэтому формирующийся человек неизбежно должен был осознать власть этих сил над собой и тем самым свою собственную беспомощность перед ними. Однако сразу это произойти не могло. Такого рода осознание предполагало определенную степень вызревания самого сознания. Но самое, пожалуй, важное заключается в том, что осознание собственного бессилия в одной сфере деятельности было невозможно без осознания собственной силы и другой ее сфере. Этой сферой являлась деятельность по изготовлению орудий. Только тогда, когда человек осознал свою силу, свою власть над определенными явлениями в определенной области деятельности, он оказался способным осознать, что в других ее областях он хозяином не является, что там действуют какие‑то иные силы, над которыми он не только не властен, но которые сами господствуют над ним.

С достижением такой стадии развития человек, с одной стороны, не мог не осознать гнета случайностей над собой, а с другой — не мог осознать господствующую над ним слепую необходимость адекватно. Власть случайностей, власть слепой необходимости природы над человеком могла быть осознана только в иллюзорной форме. Господствовавшие над человеком, определявшие течение и результаты его практической деятельности естественные силы природы были осознаны им как силы надприродные, сверхъестественные. Так возникла религия. «...Всякая религия,— писал Ф. Энгельс,— является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни,— отражением, в котором земные силы принимают форму неземных» (4. С. 328).

Религия возникла не в процессе размышлений над причинами каких бы то ни было природных или социальных явлений. Осознание зависимости исхода человеческих действий от сил иных, чем естественные способности человека, пришло в ходе практических попыток во что бы то ни стало обеспечить достижение желаемых результатов. Оно первоначально выразилось в том, что оказывавшиеся то и дело недостаточными действия, реально направленные к достижению цели, начали дополняться актами поведения, которые в действительности не способствовали реализации цели, но рассматривались как необходимые для этого.

Возникший как иллюзорное восполнение бессилия несвободной практической деятельности символический, паразитический образ действия с необходимостью вызвал к жизни иллюзорный, паразитический образ мысли. Наряду со знаниями о естественных способностях человека, о реальных связях и влияниях возникла вера в то, что определенно человеческие действия могут каким‑то непонятным, таинственным образом способствовать достижению желаемой цели, вера в то, что существуют таинственные, сверхъестественные влияния и связи.

Если логический образ мысли состоял в раскрытии действительно существующих связей и явлений, то паразитический, иллюзорный — в приписывании таинственных, непонятных влияний прежде всего определенным человеческим действиям. Возникнув, паразитический, иллюзорный образ мысли образовал вместе с паразитическим образом действия то, что принято именовать магией. Магия есть единство магического образа действий и магического образа мысли. Сущность ее, как и любой другой формы религии, заключается в вере в сверхъестественную силу, сверхъестественное влияние, но эта сверхъестественная сила мыслится как присущая самому человеку, сверхъестественное влияние приписывается определенным человеческим действиям, взятым самим по себе. Магия была древнейшей, первоначальной формой религии. Этот вывод находит определенное подтверждение в данных археологии.

Наука в настоящее время не располагает фактами, которые давали бы основание полагать, что религия возникла еще у архантропов. Иначе обстоит дело с поздними палеоантропами.

В позднемустьерской стоянке Ла Феррасси был найден камень с намеренно нанесенными на него красными пятнами, а также каменная плита с чашевидными углублениями. Плитка со следами красной краски была найдена и в Ле Мустье. Ряд исследователей высказал предположение, что камни со следами раскраски являются инсценировкой охоты, во время которой сами камни изображали животных, а красные пятна — раны (41. С. 50, 88 — 90; 53. С. 47 — 52). Однако, по мнению некоторых из них, эти инсценировки еще не носили магического характера, они были репетициями, во время которых происходило распределение ролей в предстоящей охоте.

С предположением, что у пралюдей охоте предшествовала ее репетиция, можно согласиться. Усложнение охотничьей деятельности неизбежно потребовало на определенном этапе предварительной выработки плана действий. В силу крайней конкретности мышления пралюдей выработка плана охоты и распределение ролей могли происходить только в виде инсценировки охоты. Первоначально она не носила магического характера, однако в дальнейшем с неизбежностью превратилась в обряд. О том, что к тому времени, к которому относятся описанные выше находки, превращение уже завершилось, свидетельствуют красные пятна на камне, символизирующие раны, которые будут нанесены животному. Никакой реальной, практической нужды в символическом нанесении ран подобию зверя, разумеется, не было.

Невозможно приписать никакой реальной, практической функции найденной в Ла Феррасси плите с чашевидными углублениями. С. Н. Замятнин связывает ее, так же как и камень с нанесенными красными пятнами, с репетициями охоты, рассматривая плиту как зачаточное изображение животного, а углубления на них — как изображение ран (53. С. 52).

Появление изображения ран на камнях, представляющих собой подобие животных, по‑видимому, можно рассматривать как свидетельство начала зарождения изобразительного искусства, которое расцвело в позднем палеолите. Взгляда на палеолитическое искусство как на теснейшим образом связанное с магией придерживаются многие исследователи, в том числе советские. Эта точка зрения не находится в противоречии с фактом реалистического характера искусства позднего палеолита. Как свидетельствуют данные этнографии, близость изображения к оригиналу считалась у многих народов необходимым условием успеха обряда подражательной магии (153. С. 237 — 240).

К эпохе палеоантропов относится еще целый ряд памятников, с трудом поддающихся интерпретации, но, вероятно, также связанных с зарождающимися магией и искусством. Один из самых ранних был найден в пещере Пеш де л’Азе (Франция) в относящемся к Риссу I слое (8) со среднеашельскими орудиями. Это — часть ребра быка со следами гравировки. На плоской поверхности кости обнаруживается целая серия линий и насечек, которые нанесены явно преднамеренно (183. С. 62). В более позднем, относящемся уже к Вюрму, слое (4А) с мустьерскими орудиями была найдена кость, которая намеренно просверлена (там же. С. 79). Небольшая кость, на которую был нанесен целый ряд параллельных нарезок, была найдена в пещере Ла Феррасси. Насечки на куске кости из мустьерской стоянки Бачо Киро (Болгария) образовывали зигзаг (357. С. 139).

Кости с насечками и даже крестообразной зарубкой были найдены в стоянке Вилен (ФРГ). Галька и обломок гальки со следами выгравированных на них линий были обнаружены в мустьерском слое грота Истюриц. На стоянке в Турском Маштале (ЧССР) среди других находок встретилась фаланга оленя с нанесенными на нее геометрически правильными линиями. В гроте Тиволи (Италия) на одной из галек была выбита ямка (149. С. 19). Небольшая плитка известняка, на одной из поверхностей которой исключительно четко был врезан крест, найдена в Донской пещере в Южной Осетии (60. С. 34; 61. С. 22).

В пещере Ла Кина обнаружены два предмета, которые исследователи именуют подвесками или кулонами. Один из них был сделан из фаланги оленя (5 см), другой — из клыка лисы (3,3 см). При просверливании клыка он треснул и был выброшен (357. С. 138—139). В гроте Пролом в Крыму была найдена подвеска с округлым отверстием в 2 мм. Ее носили на шее, причем в течение долгого времени (67. С. 169). Обломки костей животных с просверленными отверстиями были открыты в Заскальной VI. Там же был найден сломанный стержень кости, на расширенном конце которого было нанесено 9 параллельных коротких зарубок (там же. С. 170).

Но самая интересная находка была сделана в позднемустьсрской стоянке Тата (Венгрия), возраст которой определен радиоуглеродным методом в 50 тыс. лет. Мастером был отделен от зуба мамонта кусок размером в 11 см. На пластину была нанесена гравировка, ей была придана овальная форма, а затем она была отполирована до зеркального блеска и, наконец, покрыта охрой. Обнаруживший этот предмет Л. Вертеш рассматривает его как чурингу. Края предмета были закруглены, по‑видимому, в результате длительного постоянного пользования (357. С. 139). Там же был найден слегка отшлифованный круглый нуммулит с вырезанным на его поверхности крестообразным знаком. Существует предположение, что он являлся амулетом (27. С. 210; 184 С. 111).

Одной из самых последних в этой серии является находка во втором мустьерском слое стоянки Молодова I лопатки мамонта размером 50 X 34 см, на поверхности которой отчетливо видна серия насечек, тонких выгравированных линий, ямок и лунок, а также нарисованных черным линий. По мнению А. П. Черныша, в центральной части верхней плоскости лопатки высеченные линии образуют контур животного, возможно оленя. Как полагает он, перед нами здесь целая сложная композиция с фигурой животного в качестве центра (149. С. 20 — 23). Если он прав, то здесь мы имеем дело с хотя еще и примитивным, но тем не менее подлинным произведением изобразительного искусства.

Во многих мустьерских стоянках были найдены такие природные краски, как желтая и красная охра и окись марганца. Об их предназначении можно только догадываться.

В целом приведенные выше материалы делают весьма вероятным предположение, что у палеоантропов уже начала зарождаться магия. Если первоначально магическое положительное или отрицательное влияние приписывалось лишь человеческим действиям, то в дальнейшем как магическое стало осмысливаться любое влияние, положительно или отрицательно сказывавшееся на людях.

Палеоантропы не были, например, в состоянии раскрыть действительную природу того вредоносного влияния, которое исходило от больных и мертвых членов коллектива. Логический образ мысли был здесь бессилен, и на «помощь» пришел магический образ мышления. Реальное и вредоносное влияние умирающих и мертвых было осознано как магическое отрицательное влияние. Так возникла вера в существование у тех или иных объектов внешнего мира свойства магического влияния на людей — примитивный фетишизм. В результате осознания вредоносного влияния трупа как магического такие вполне реальные меры защиты от него, как закладывание камнями, засыпание землей, были осознаны как магические действия. И уже чисто магическими были такие действия, как связывание мертвецов. Таким образом, неандертальские погребения помимо всего прочего являются доказательством существования у поздних неандертальцев религии в форме магии и примитивного фетишизма. О появлении фетишизма, возможно, свидетельствуют некоторые из описанных выше предметов, особенно те, которые истолковываются исследователями как амулеты, чуринги.

В свете всего сказанного выше действия людей, выразившиеся в появлении памятников типа Драхенлох, нельзя расценить иначе, как магические, ритуальные, обрядовые. К этим памятникам имеется бесчисленное множество этнографических параллелей.

Обычай собирать и хранить головы или черепа, а также кости убитых животных имел в недалеком прошлом универсальное распространение. Он существовал практически у всех народов, находившихся на стадии доклассового общества, а его пережитки отмечены у многих этносов, живших в классовом обществе.

Объектом подобного отношения были череп и кости быка, буйвола, бизона, лошади, овцы, льва, тигра, собаки, пантеры, череп и рога оленя, лося, козла и т. д. Но особое распространение имело такого рода отношение к голове и костям медведя. Оно существовало по всему северному полушарию. Конкретные его формы были различны. В большинстве случаев череп и кости медведя вешались на деревья, высокие пни, столбы, шесты, несколько реже их помещали на специальный помост, складывали в специальный сруб или амбар, еще реже зарывали в землю [10].

У нивхов района Чоме завернутые в бересту медвежьи головы хранились вместе с лапами в особом амбаре, расположенном в нескольких десятках шагов от стойбища. Неподалеку от амбара находилось место погребения других костей медведя. Аналогия с находкой в Драхенлохе поразительна. И там и тут существовало особое хранилище для голов и лап, рядом с которым находилось скопление остальных костей (55; 56).

Все подобного рода действия представляли собой появление своеобразной, магической, обрядовой заботы об убитом животном. Цель их — искупить вину охотников перед убитым зверем и обеспечить телесное его возрождение. Анализ этих обрядов показывает, что в исходной своей форме они были связаны с тотемизмом (123. С. 418—440). Все это дает основание полагать, что и памятники типа Драхенлох являются свидетельством существования в мустье не только магии, но и тотемизма.

Такой вывод находит свое подтверждение еще в одной особенности находок в Драхенлохе, Вильденмаылислохе, Петерсгеле, Зальцофене, Клюни, Ле Фюртэн, Регурду, Ильинке, Ильской, Схуле, Тешик‑Таше. Она состоит в том, что в каждой из перечисленных выше стоянок объектом ритуальной заботы явились черепа и кости животных только одного вида, причем во всех случаях того, остатки которого преобладали в данной стоянке.

Как отмечалось, с переходом от архантропов к палеоантропам наметилась известная специализация охотничьей деятельности человеческих коллективов. Последняя, сама по себе взятая, разумеется, не могла привести к возникновению тотемизма. Но в условиях, когда осознание единства членов коллектива стало необходимым, специализация охотничьей деятельности должна была способствовать оформлению тотемизма. Тотемом коллектива чаще всего становился тот вид животных, который был главным объектом охоты его членов. Мясо животных этого вида было главным видом пищи членов праобщины. Это не могло не способствовать оформлению столь характерного для тотемизма убеждения, что у всех членов данного коллектива и у всех особей данного вида одна плоть и одна кровь.

Возникновение тотемизма означало, что каждый член данной праобщины стал рассматриваться как животное тотемного вида, а каждое животное тотемного вида — как член данного человеческого коллектива. Но это предполагало распространение на животных тотемного вида всех правил, регулирующих отношения между членами праобщины, прежде всего проявления заботы о них. Прямой отказ от заботы об иллюзорных членах коллектива, какими были животные тотемного вида, был опасен, ибо открывал возможность уклонения от соблюдения этих норм по отношению к реальным его членам. Но и соблюдение этих норм по отношению к животным тотемного вида было тоже невозможно.

Единственным выходом из положения было возникновение видимости заботы о животных тотемного вида, т. е. появление ритуальной, магической заботы о них. Памятниками такой магической, ритуальной заботы о животных тотемного вида и являются находки в Драхенлохе и других рассмотренных выше стоянках.

В правильности такой их трактовки убеждает описанная выше находка в Монте‑Чирчео. Найденный в пещере Гуттари человеческий череп был объектом точно такой же ритуальной заботы, что и черепа медведей в Драхенлохе, Зальцофене, Клюни, Ильинке. Во всех этих пещерах были найдены медвежьи черепа, окруженные камнями точно так же, как и череп из Монте‑Чирчео.

Человек из Монте‑Чирчео был убит, а затем, вероятно, съеден. Во всяком случае мозг из черепа был извлечен. Можно только догадываться, почему, как и кем он был убит. Возможно, он погиб в стычке с членами другой праобщины. Однако не исключено, что он был убит собственными товарищами, причем, вероятно, как нарушитель норм, действовавших в праобщине. Но во всяком случае члены его коллектива имели прямое отношение либо к его убийству, либо к его съедению, либо и к тому и к другому. Иначе не было бы смысла проявлять о нем ритуальную заботу, до мельчайших подробностей сходную с той, которую палеоантропы проявляли об убитом и съеденном тотемном животном.

Таким образом, имеются серьезные основания полагать, что у поздних палеоантропов уже существовали тотемизм, магия, фетишизм и определенные зачатки изобразительного искусства. Если правильным является отнесение Драхенлоха к премустье или раннему мустье, то находки в нем нельзя истолковать иначе, как прямое доказательство зарождения тотемизма еще на стадии, ранних палеоантропов. Но во всяком случае законно предположение, что явления духовной жизни, столь отчетливо обнаружившие себя на стадии поздних палеоантропов,— тотемизм и магия — начали формироваться еще на предшествующем этапе.