Шон Муррей – специальный агент ФБР (стаж работы в Бюро 28 лет)

Шону было по-настоящему противно, гадко наблюдать за тем, что творилось на яростно скрипевшей панцирной кровати, «любоваться» на мерно вздымавшийся и опускавшийся черный зад черножопого ублюдка Омара, на безвольное женское тело под ним, слушать его стоны, гогот, причмокивания и другие мерзкие звуки, что сопровождали самое настоящее изнасилование. Да, как ни крути, но настоящее изнасилование, преступление, пускай это преступление и шло на благо стране!

Старый, заслуженный, хоть и не поднявшийся высоко агент еще застал те времена, когда в Бюро повсеместно начали отказываться от прежде весьма распространенной практики допросов с пристрастием – он, как и многие тогда, ругался на чистоплюйство начальства и презирал вставших во главе Бюро моралистов, что желали делать дело и при этом не запачкаться в дерьме. Но все же как и все кто ворчал он приспособился к новым веяниям, перестал втирать мазь в постоянно сбиваемые костяшки кулаков, с трудом и не сразу, но научился находить другие методы работы с подозреваемыми и стукачами, в какой-то степени, глубоко внутри себя был даже благодарен «белым перчаткам» за возможность куда лучше чем прежде соблюдать букву и дух закона, за спокойную совесть и сон (хотя частенько их и проклинал за многократно усложнившуюся работу). Моралисты продержались в Бюро до конца правления развратника-Билла – при Ковбое, задолго до 11-го сентября, начался постепенный отход от установившихся гуманных правил обращения с задержанными, а уж после сентябрьской трагедии и самые настоящие пытки вполне официально вошли в обиход!

Шон не был моралистом как многие из тех, кто пришел в Бюро в чистоплюйские времена, но его (и не только его!) тогда сильно покоробил столь резкий скачек от того, что нельзя ни в коем случае до того, что можно и нужно! Когда он только пришел из полиции в Бюро, там процветал привычный бывшему полицейскому мордобой, легкая акупунктура в виде прижигания сигаретами, иногда аккуратный массаж по почкам и печени – разумеется все негласно, исподтишка, с оглядкой на возможные жалобы и адвокатов. Потом наступили морально-чистоплюйские времена. А затем... времена узаконенных пыток! Адвокатам и разным активистам по защите гражданских прав и свобод дали крепкого пинка, а задержанных и даже подозреваемых начали не просто поколачивать втихаря или серьезно бить, но по-настоящему пытать... при полном одобрении начальства, Краснорожего Президента-пьяницы, Конгресса и всей страны! Возмущенный такими переменами Шон начал крепко закладывать за воротник и даже всерьез подумывал уйти со службы, но не смог оставить Бюро, которому отдал столько лет, тем более в столь тяжелые для страны времена.

Потом он часто жалел о своем решении – нужно было уходить пока было можно, ведь теперь, после всего через что ему пришлось пройти, уйти со службы стало гораздо тяжелей. В конце правления Техасца изуверскую пытку водой сменили куда более жуткие вещи, а что творили с негражданами США вообще страшно было описать. Например, в особых случаях упорствующих на допросе женщин рекомендовано было насиловать, потом бить, потом снова насиловать, потом снова бить и так до достижения нужного результата. Нет, агентов не заставляли избирать такую стратегию допроса, но очень активно рекомендовали, сурово спрашивая за отсутствующий результат (и не дай бог результат отсутствует по причине того, что ты не применил рекомендованную стратегию!). Сперва такую методику применяли лишь к не имеющим гражданства женщинам, которым не посчастливилось оказаться в руках у Бюро, затем уже при Лопоухом нигере список расширился, еще и еще, пока в результате не осталось ну совершенно никаких границ! Насиловали как иностранцев, так и граждан страны! Насиловали мужчин! Насиловали детей на глазах у родителей и родителей на глазах у детей! Не только насиловали, но и пытали током, садили на наркотики и все-все-все, что только мог придумать самый извращенный разум! Шон сильно страдал от того, что видел, делал, покрывал, но теперь он уже не мог просто так уйти, только вперед ногами или на пенсию – совершенно изменившееся Бюро как-то незаметно, но очень плотно взяло за горло своих слишком много видевших и знавших сотрудников из внутреннего круга и очень настороженно относилось к их желанию уйти во внешний мир. На взгляд старого агента, Бюро стало все больше и больше походить на Агентство или ЦРУ (по сути одно и то же) – превращаться в таких же отморозков, для которых не писан никакой закон и не существует никаких правил – превращаться в хладнокровных убийц, палачей, наркоторговцов, что, как подозревали многие в Бюро, продают наркотики не только за пределами страны, но и внутри нее (богатые американские наркоманы могли выложить куда больше, чем несчастные торчки из других стран с более низким уровнем жизни).

Шон ненавидел себя, ненавидел совершенно изменившееся Бюро, ненавидел то, чем ему приходилось заниматься, стыдился смотреть в глаза семье и родным, но как и многие подобные ему старики боялся уйти, боялся того, что случится с ним и не только с ним, когда он озвучит свое желание. А вот некоторым из молодой поросли в переродившемся Бюро было ну очень хорошо и комфортно – они буквально наслаждались тем, от чего воротило таких как Шон или, как вариант, не видели в пытках, изнасилованиях и других жутких вещах ничего предосудительного, воспринимая их как должное. Из первых был Омар, что в данный момент с нескрываемым удовольствием насиловал попавшуюся на горячем китайскую шпионку, между прочим полноценную американскую гражданку, родившуюся на территории страны. Из вторых, их общий с Омаром босс – пришедший на излете правления Ковбоя выскочка с железной хваткой и обширнейшими связями в верхах, в том числе и на Холме (Капитолийском). Черножопого Шон ненавидел и презирал, а влиятельного босса, имевшего немецкие корни старшего агента Генри Шультесса, ненавидел и боялся. Да, ненавидел, презирал, боялся, но, куда деться, работал с этими двумя уже который год.

– Да ты ее убьешь, придурок! – не выдержал старый ирландец, с возмущением обращаясь к совершенно распоясавшемуся негру. Обращался-то он к негру, но вот взгляд его был направлен на старшего агента в кресле в углу.

Старший агент Шультесс чуть прикрыл веки, показывая что заметил этот взгляд.

– Ничего ей не сделается. Выдержит – кобылка крепкая! – между тем с утробным смехом отвечал не прекращавший движений тазом Омар (до принятия ислама Том). – Я успел просмотреть ее досье и протокол задержания – прежде чем сучку скрутили, она серьезно помяла двух агентов и на допросе хорошо держалась!

– Вот именно что хорошо, – уцепился за его слова Шон, – с ней долго и по всякому работали, накачали... да ты сам помнишь, какой ее привезли! А тут ты со своим огромным «пистолетом» ей нутро рвешь – если окочурится, по головке нас не погладят!

– Завидуешь старик! И тому, что у меня стоит, и размеру! Ну конечно, вам ирландцам до нас черных братьев далеко! – оскорбительно-провоцирующе расхохотался наглый негр.

Шон скрипнул зубами, но удержался от способного дорого ему обойтись ответа и еще раз с надеждой взглянул на старшего агента. На этот раз сидевший с каменным лицом и скукой в глазах Шультесс счел возможным пошевелить своими истинно немецкими скупыми губами:

– Омар, поаккуратней – Муррей в чем-то прав.

– Не беспокойтесь, босс – я знаю свое дело – не в первый раз! – подобострастно и в то же время донельзя развязно-самоуверенно ответил старшему агенту Омар, не прерывая своих забав или, если уж на то пошло, продолжая осуществлять стандартную процедуру в рамках обычной практики допроса, принятой в самой демократичной и свободной из стран этого мира.

– Смотри... – неопределенно высказался старший агент и вновь замер с каменным лицом, в то же время не отводя глаз от развернувшегося на кровати действа.

Шон скрипнул зубами... но ничего больше не сказал и тем более ничего не сделал – он сделал все немногое что мог. И в конце-концов китаянка сама выбрала свою судьбу, предав много, очень много давшую ей страну – именно в этом изо всех сил пытался убедить себя Шон... тем не менее продолжая чувствовать себя последним дерьмом! Уже лет пять это чувство не покидало его ни на минуту, ни на секунду!

«Как же я вас всех ненавижу! – криком кричал внутри себя Шон, глядя как распалившийся негритос одним движением перевернул безвольное тело и грубо пристроился к своей жертве сзади. – Поганая страна, что лицемерно не замечает того, что в ней творится! Проклятое предавшее свои собственные идеалы Бюро, что превратило меня в палача! Бездушный поганец Шультесс! Прирожденный садист Омар! Как же я вас всех ненавижу, ненавижу! Как же хочется достать верный «магнум» из кобуры и всадить вам по пуле в башку, потом пойти в местный офис Бюро и стрелять пока не кончатся патроны... или пока не прикончат меня! Неужели за все наши грехи нас не настигнет воздаяние на Земле и придется ждать пока нас осудят там, на небесах... и в аду?!» – Не в первый раз Шон думал о таком сценарии развития событий... и с каждым разом ему было все тяжелей и тяжелей загнать эти мысли обратно в глубину породившего их разума...

Однако внешне старый ирландец сохранял полное, полнейшее спокойствие, с той же равнодушной миной что и старший агент разглядывая действо на кровати, ни единой его мысли не отразилось ни в глазах, ни на испещренном глубокими морщинами лице. Агент Муррей как всегда являл собой образец агента старой школы, впрочем тот, кто хорошо его знал и повнимательней пригляделся бы к нему в этот момент, без труда заметил бы, как же он постарел...

* * *

Там же

То же время