Воскресенье, 1 ноября 1914 г.

В половине девятого утра приехал из Бордо Мильеран. Мы немедленно отправились в Дюнкирхен — Мильеран, Рибо и я. Ехать поездом не представляется возможным. Все пути забронированы в настоящий момент для перевозок войск, происходят интенсивные транспортировки войск во Фландрию. Поэтому мы отправляемся в путь на автомобилях военного министерства. До Амьена я прошу Рибо сесть в мою машину. Завтра утром он должен расстаться со мной в Дюнкирхене и отправиться в департамент Па-де-Кале, который он представляет в сенате. Он сегодня в ударе и изливает предо мной свою душу. О работе военного министерства отзывается с такой же суровостью, как Гальени. Он находит и говорит, что мнение его разделяют некоторые другие министры: Оганьер, Сарро, Самба, — что в военном министерстве есть какая-то сила инерции, которую надо сломить... Мы едем среди восхитительного ландшафта, листья деревьев позолочены осенью, небо прозрачно-голубое. А там, на фронте, люди убивают друг друга по воле двух высокомерных и ослепленных монархий.

Завтракаем в Амьене, в тихом Рейнском отеле, в котором я некогда останавливался с мадам Пуанкаре, когда выступал здесь в суде. Счастливые времена, безвозвратно минувшие. Две ручные чайки, меланхолично купавшиеся тогда в брызгах садового фонтана, еще здесь, они прохаживаются со степенным видом и тоскуют по морю. С нами завтракает приехавший из ставки Жоффр. Над городом летает нескромный, но безобидный наблюдатель, немецкий аэроплан «Taube». В четверть второго я с Рибо, Мильераном и Жоффром [323] уезжаю из Амьена в четырехместном автомобиле. Главнокомандующий, как всегда, спокойный и улыбающийся, выслушивает без видимого разочарования сообщения военного министра о темпах заводов, работающих на оборону, к сожалению, все еще очень медленных. Всюду, где мы проезжаем — в Сен-Поле, в Сент-Омере — большое оживление. Вот Туссен: жители толпой отправляются с цветами на кладбище, где с каждым днем растет число свежих могил. Близ Сен-Поля неприятельский самолет, жужжащий над нашими головами, сбрасывает бомбу в сотне метров от автомобиля, на котором следуют за нами наши офицеры. Обошлось без несчастного случая. На дорогах множество английских, бельгийских и французских транспортов под военным конвоем. Мы приезжаем в Дюнкирхен к пяти часам вечера и останавливаемся у приятеля г. Теркема, мэра города и капитана пехоты.

С 23 сентября Дюнкирхен защищен от неприятельского нашествия естественным оружием, к которому он так часто прибегал в своей истории, — наводнением. Воды Изера выведены в район Моэр; воды Аа тоже разлились в равнину; вокруг города, наподобие Берга, простирается водяная скатерть приблизительно в восемь тысяч гектаров. Не без чувства глубокого волнения я въезжаю в этот знаменитый город Жана Барта, население которого встречало меня дважды в прошлом июле — первый раз со столь жизнерадостным энтузиазмом, второй раз — со столь благородной серьезностью и доверием. Начиная с середины октября, над городом неоднократно появлялись неприятельские аэропланы, сбрасывали бомбы и убивали жителей. Три дня назад две бомбы упали близ ратуши, которая служит теперь резиденцией главы бельгийского правительства (он же военный министр Бельгии) барона де Броквилля. Надписи на многих подвальных помещениях указывают, что последние предназначены городским управлением для убежищ прохожих, застигнутых бомбардировкой{*275}. [324]

Лорд Китченер явился на назначенное нами свидание{*276}. Это человек высокого роста, с энергичным лицом, живыми и пронизывающими глазами под резко очерченными дугами бровей, коротким, слегка курносым носом, густыми, закрученными вверх усами, крепкими скулами и тщательно выбритым подбородком. Он носит генеральскую форму защитного цвета, явился без пышной свиты и говорит с нами просто и задушевно. Мы сразу приступаем к делу. Китченер говорит нам, что английская артиллерия располагает теперь только шестьюстами снарядами на орудие и что в Англии до сих пор производится только двадцать тысяч снарядов в неделю, приблизительно на четыреста восемьдесят орудий. Он даже высказывает пожелание, не могли ли бы мы дать взаймы несколько орудий английской армии. Рассмотрев этот вопрос и согласовав его с Жоффром, Мильеран обещает триста орудий 90-миллиметрового калибра. Английский министр считает немецкое наступление, развертывающееся во Фландрии, грандиозным и полагает, что оно еще разовьется с помощью новых военных средств. «Я боюсь, — говорит он нам без обиняков, — как бы английская армия, еще слишком малочисленная, не дрогнула под таким ударом. Мы рассчитываем на вашу поддержку. Действительно, как сообщил нам Жоффр, англичане на этих днях несколько подались назад. Они очень храбры. Но после двухдневного или трехдневного боя они приступают к перегруппировке, сменяют свои ряды, и неприятель пользуется этим, чтобы возобновить свои атаки с удвоенной силой. На это жалуется также Фош, который тоже явился в Дюнкирхен для совещаний с Китченером и с нами.

С 4 октября Фош, как я уже упоминал, — заместитель главнокомандующего. 25 октября он перенес свою штаб-квартиру из Дуллана в Кассель. В то время, когда он приступил к своим новым обязанностям, немцы уже старались обогнать нас и прийти первыми к морю. Чтобы догнать и перегнать их, наши войска одни за другими направлялись к [325] Сомме и Па-де-Кале. Маршал Френч, выразивший желание приблизить английскую армию к ее морским базам, концентрировал войска в районе Газебрука и Сент-Омера; все настоятельнее появлялась необходимость согласовать операции этих войск с операциями наших и бельгийских войск. Эта деликатная задача выпала на долю Фоша. Это была первая попытка единого командования, попытка еще очень робкая и несовершенная. Во всяком случае, этот опыт не пропадет даром, и в один прекрасный день, в марте 1918 г., англичане и французы с пользой вспомнят его урок.

Привлеченный обширной равниной Фландрии, где в течение веков разрешалось так много войн, Фош вначале, в первой половине октября, намеревался бросить франко-британские войска на Менен и Куртре. Однако падение Антверпена, последовавшее 9 октября, заставило Фоша отказаться от этого заманчивого проекта, и вместо атаки он должен был подготовить оборону и обеспечить отступление бельгийской армии. Неприятель дошел уже до дюн и подступил к Ньюпорту. Тогда Фош делает мастерский шаг и бросает на позиции 42-ю дивизию, ту самую, которую он так смело послал в обход Сен-Гондских болот в сражении на Марне. Она без единой остановки пришла к бельгийской границе и получила задание от Фоша служить опорой бельгийцам в Ньюпорте и на Изере. Таким образом, шесть бельгийских дивизий, остановившихся на одной линии, оказались в состоянии сохранить за своим отечеством клочок территории, за который они уцепились, как за эмблему национальной независимости. Отныне фронт союзников во Фландрии построен более прочно: на правом фланге — англичане, в центре — французы, бельгийцы — на левом фланге, а 42-я дивизия — на крайнем левом фланге близ моря, где стоят на страже английские мониторы и контрминоноски. Наши войска тоже получили в разное время подкрепления: 11-й, 16-й, 32-й и 20-й корпуса. 22 октября генерал Фош по согласованию с нашими бельгийским и английскими союзниками отдал приказ к наступлению, чтобы предупредить и расстроить большую немецкую атаку, в близости которой он все более убеждался. Это было возобновление битвы на Изере, за которой вскоре последовало сражение под Ипром. [326]

В первых же боях мы были остановлены немцами, которым удалось перебросить одиннадцать мостиков через Изер. Тогда, 27 октября, гений бельгийцев открывает шлюзы, и натиск неприятеля разбивается о силу воды. Фош рассказывает мне все эти подробности с большой скромностью и простотой. Он сообщает мне также про инцидент, происшедший третьего дня и сильно его взволновавший. Вечером 30 октября он вдруг узнал, что неприятель одним ударом разорвал завесу британской кавалерии и завладел Рамскапеллем и Голлебекем. Фош помчался в полночь к маршалу Френчу и разбудил его. «Есть у вас резервы?» — спрашивает Фош. — «Увы, нет», — отвечает Френч. — «Я вам пошлю их. Продержитесь, пока они подойдут». — «Я сделаю, что возможно». В два часа утра Фош вернулся в Кассель и отдал приказ о посылке подкреплений для английской армии. Но 1-й британский корпус был почти уничтожен. Маршал Френч собирался же отозвать свою артиллерию и даже перейти в отступление. Фош мчится в Вламертинге и вызывает к себе Френча. «Верьте мне, — говорит он Френчу, — если мы обнаружим свою слабость, мы будем сметены, словно соломинки. Удерживайте, чего бы это ни стоило, ваш 1-й корпус на его позиции. Я брошу в атаку французские войска на правом и левом флангах». Фош схватил с конторки листок бумаги, набросал на нем в четырех строках свой план и протянул записку Френчу. Тот прочитал ее, написал от себя несколько слов, позвал своего офицера-ординарца и сказал ему: «Отнесите этот приказ». Катастрофа была предотвращена{*277}. Правда, немцам еще удалось вчера, 1 ноября, взять Мессин и Витшаэте, но в конце концов неприятель был остановлен. Фош с большой похвалой отзывается о храбрости англичан, но они, по его словам, все еще как бы смешивают войну с крупным спортом и воображают, что на войне можно по своему усмотрению выбирать часы боя и часы отдыха. Между тем неприятель не ждет. Настала пора, когда наши союзники должны отказаться от этой манеры или же получить [327] смену. Сам Китченер при всем своем хладнокровии признается нам, что не без некоторой тревоги думает об участи небольшой английской армии. Фош обещает ему поддержку французских войск, но добавляет: «Пошлите нам как можно скорее дивизии, формируемые вами». — «Через восемнадцать месяцев во Франции будет миллион английских солдат», — говорит Китченер. — «Восемнадцать месяцев! Лучше пошлите меньше солдат, но скорее!» Но английский министр отвечает, что он должен все предусмотреть. Не исключена возможность попытки высадки немецких войск в Англии, поэтому необходимо оставить некоторые силы в Англии. Кроме того, необходимо обучить новобранцев, прежде чем посылать их во Францию. Китченер говорит, что нашел английское военное министерство совершенно неподготовленным и должен все организовать экспромтом. Одним словом, он снимает во Франции помещения на два года и обещает нам, что английские войска будут прибывать мало-помалу, начиная с настоящего момента и до истечения этого срока. Тем временем те, кто уже на месте, будут всеми силами помогать нам противостоять натиску неприятеля. «Два года, два года, — замечает мне Рибо, — неужели он думает, что война продолжится два года?»

Бельгийский премьер де Броквилль, который предпочитает не уезжать к правительству короля в Гавр, а оставаться рядом с королем и армией, — человек совершенно иного склада, чем Китченер. Это не военный, а штатский человек, элегантный, с загорелым, выразительным лицом, черными глазами, плавной речью и улыбкой на устах, однако у него, как и у Китченера, тоже чувствуются энергия и решимость, большая внутренняя сила, неугасающий внутренний огонь. Мало того, он на вид гораздо менее пессимистичен, чем его британский коллега. Фош, как и я, боится, что Китченер не совсем уверен в долгом терпении французов и считает нас неспособными к начинаниям на долгий срок. Перед обедом и за обедом Фош без устали повторяет Китченеру: «Мы будем держаться, будем держаться до конца». Как мне кажется, английский министр несколько успокоился насчет наших диспозиций. Под наружным спокойствием и — даже [328] можно сказать — безразличием он тоже скрывает непоколебимую волю, не обладая экспансивным энтузиазмом, он будет служить союзным нациям своей упорной энергией.

Я оставляю на обед лорда Китченера, де Броквилля, французских министров, присутствующих генералов и мэра города. Разговор между ними принимает более задушевный характер и продолжается до позднего вечера.