Понедельник, 28 июня 1915 г.

Рано утром выезжаю из Эперне и в Реймсе опять встречаюсь с генералом Франше д'Эспере. Отправляемся в северо-восточные предместья города, они наполовину разрушены и совершенно эвакуированы. Оттуда идем по длинному вырытому в земле ходу, который приводит нас к широкому полю, на котором некогда наши армии проходили церемониальным маршем перед Николаем II и Лубэ. У монумента, поставленного в память этого события, обломана верхушка, но надпись сохранилась. Панорама местности совершенно изменилась. На первом плане, там, где мы находимся, разрушенная деревня. Уцелевшие дома и погреба укреплены в целях защиты. Поперек улиц возведены стены из корзин с песком. На краю деревни проволочные заграждения. Мы поднимаемся по лестнице на развалившийся чердак, на котором установлен пулемет. Спускаемся в новый вырытый в земле ход, он приводит нас к передовым окопам, где находятся на страже несколько взводов стрелков. Это 49-й батальон, который здесь с сентября. Он до сих пор не желал быть смененным. Каждую ночь стрелки спят в окопах, которые хорошо укреплены. Днем, если неприятель не стреляет, они по очереди уходят умыться и отдохнуть в немногих еще пригодных для жилья домах деревни. Я вручаю часы четырем стрелкам, которые были упомянуты в приказе за отличие. Начальник батальона — командир Вари; в 1912 г. он находился в Марокко, и правительство Вильгельма II возложило [655] на него тогда ложное обвинение по поводу якобы имевшего место нападения наших солдат на участок одного немца. Это молодой офицер, полный огня. В Бетани осталось несколько женщин. Трогательный жест — они сорвали в заброшенных садах расцветшие среди руин розы и поднесли их мне на память об их разрушенных очагах.

На обратном пути мы пересекли Реймс через Королевскую площадь и через центр города. Со времени моего последнего посещения город разрушен еще больше. Но часть населения храбро остается среди руин. Мы завтракаем у подножья Реймсской горы в Рильи, где находится штаб-квартира 38-го корпуса. Корпусный командир генерал Мазель, производящий впечатление умного и энергичного офицера, говорит мне, что, по его мнению, соединенными действиями 4-й и 5-й армий, при поддержке мощной артиллерии, можно было бы выручить Реймс через Ножан д'Аббесс.

Во второй половине дня мы покидаем 38-й корпус и возвращаемся к 1-му корпусу, который мы уже посетили вчера. Отправляемся на высоты, господствующие над Кормиси, к артиллерийскому наблюдательному пункту. Оттуда открывается вид на весь участок фронта от Холеры и Эны до Годá, где в прошлом году был убит в ночном бою мой племянник Макс Ледо. Мы видим громадную воронку, вырытую нашими гранатами в немецких окопах южнее Берри-о-Бак; наши орудия продолжают на наших глазах расширять ее. Неприятель отвечает на нашу стрельбу несколькими выстрелами, его гранаты с воем проносятся то влево, то вправо от нас. Спускаюсь с генералом Франше д'Эспере в долину Эны, а наши спутники направляются прямым путем в Мерваль, в штаб-квартиру генерала Маржуле, командира 18-го корпуса. Было бы небезопасно поехать всем нам друг за другом вдоль реки под огнем батарей неприятеля, расположенных на правом берегу, за Шмен-де-Дам. Проезжаем мимо Парьяна, где некогда Габриель Ганото так мило принимал меня на своей вилле, в Мерваль, где уже стоят другие наши автомобили. Затем берегом Вель едем в Фим. Там посещаем лазареты. Вечером возвращаемся в Париж. [656]

По своем приезде узнаю, что, несмотря на мои неоднократные замечания, Мильеран в торжественной обстановке во дворе военного министерства лично вручил генералу Баке ленту командора ордена Почетного легиона. Я звоню ему и спрашиваю, верно ли это. «Да, — отвечает он, — согласно декрету от 13 августа 1914 г. занесение в списки позволяет офицеру носить с этого момента крест ордена Почетного легиона вплоть до издания соответственного закона». Напрасно я стараюсь доказать Мильерану, что этот декрет нисколько не лишил президента республики его конституционных прав в качестве главы ордена. Декрет этот был издан в августе прошлого года по двум соображениям: во-первых, не было достаточных возможностей для награждения всех отличившихся на фронте, во-вторых, нельзя было требовать от главнокомандующего, чтобы он обращался к правительству при каждом случае выдающегося военного подвига. Но этот декрет был издан вовсе не для того, чтобы военный министр обходился без подписи президента. С этой среды Мильеран знал, что я и весь кабинет — противники награждения Баке. Как же мог он без моего ведома вручить последнему ленту командора?

Вторник, 29 июня 1915 г.

Перед заседанием совета министров Вивиани говорит мне, что Мильеран убивает кабинет своим «слепым упрямством». Награждение Баке, говорит Вивиани, вызывает всеобщие протесты. Сегодняшние дебаты в сенате о временном бюджете должны были по всем признакам пройти благоприятно, но поступок Мильерана все испортил. Вивиани думал, что для получения вотума доверия должен выступить он один, но Мильеран заявил вчера, что не будет «молчать из трусости».

Совет министров начинает прения в отсутствии военного министра, задержанного в финансовой комиссии. Все сожалеют о награждении Баке: это — «пари, вызов, провокация». Марсель Самба видит только один выход: немедленную отставку Мильерана. Но Бриан очень искусно подчеркивает неудобства этой отставки. Мильеран, говорит он, популярен в армии и в самой стране. Покажется, что правительство приносит [657] его в жертву парламенту. Армия будет недовольна. Лучше потерпеть, склонить Мильерана не выступать сегодня, добиться вотума доверия, который явится ответом на резолюцию военной комиссии, и потом обязать Мильерана взять в руки свое министерство и исполнять постановления правительства. Мнение Бриана принято советом министров.

Когда пришел Мильеран, Вивиани сообщает ему о принятом решении. Военный министр снова заявляет, что его достоинство требует, чтобы он взял слово в сенате. Все его товарищи по кабинету замечают ему, что председатель совета министров выступает от имени всего правительства в целом и, следовательно, напротив, таким образом, будет лучше подчеркнута солидарность кабинета. Мильеран подчиняется и просит только, чтобы ему было разрешено выступить с краткой репликой, в случае если он подвергнется личным нападкам. Это его желание удовлетворяется.

По своем возвращении в Париж я нашел новое письмо от Шарля Эмбера. Как и предыдущие, оно написано не столько для меня, сколько для галерки будущего. Если бы он не был представителем департамента Маас, я бы, конечно, не ответил ему больше, так как, признаться, не нахожу никакого интереса в собираемой им коллекции. Но земляку я не могу не ответить, я опять посылаю ему несколько строк и пишу, что всегда готов буду принять его, так и всех членов парламента, если он пожелает поделиться со мной своими замечаниями{*434}.

На полуострове Галлиполи бои продолжают носить ожесточенный характер. То мы берем окопы, то неприятель вытесняет нас из них. Совершенно то же, что в Артуа.

В результате моего посещения в Шантильи Жоффр написал военному министру письмо, в котором он присваивает себе наше решение: «Главная квартира, 24 июня 1915 г. В результате посещения президентом республики главной квартиры считаю своим долгом изложить вам точку зрения, из которой, по моему мнению, должно исходить высшее военное [658] руководство. Кампания 1914 г. начата была с определенным планом войны и определенным планом военных действий, оба эти плана были установлены по соглашению между Францией, Россией и Англией. Но нынешняя фаза войны, развертывающаяся в условиях, во всех отношениях отличных от прежних, представляется в другом виде. Отношения союзников между собой и с недавно присоединившейся к ним Италией носят сердечный характер, но различные армии действуют каждая на свой страх и совесть без согласованности между собой. Получается у всех впечатление, что союзники не руководят ведением войны. Это впечатление высказал Великий Князь Николай Николаевич в разговоре с командиром Ланглуа, нашим офицером связи в России. То же впечатление недавно высказал де Броквилль. Наконец, оно вытекает также из письма итальянского правительства к нашему министру иностранных дел. Помочь здесь представляется возможным следующим образом. Французское правительство предлагает союзным державам централизовать высшее военное руководство во французской главной квартире, в которой будут разрабатываться общие планы и директивы для военных действий. От каждой державы будет находиться при французском главнокомандующем офицер, снабженный определенными полномочиями. Задачей его будет точным образом информировать французское командование о положении представляемой им армии (пополнение, снаряжение, характер театра военных действий и пр.), выступать от имени представляемого им главнокомандующего, затем передавать планы и директивы, принятые французским командованием. Что касается, в частности, французского театра военных действий, на котором действуют армии французская, английская и бельгийская, то здесь необходимо тесное и постоянное сотрудничество. Если не согласны с тем, что приказы отдает французский главнокомандующий, то для победы, безусловно, необходимо, чтобы главнокомандующие английской и бельгийскими армиями следовали, по крайней мере, его директивам. Только таким образом возможно будет согласовать все наши усилия и концентрировать их против неприятелей, у которых вполне [659] определенно военное руководство находится в руках одной из воюющих держав. Ж. Жоффр».

Ясно, что Жоффр прав. Теперь дело в том, чтобы убедить одновременно союзные правительства и их главнокомандующих. До сих пор они склонны были принимать только от самих себя — безразлично, приказы или директивы. Возобновим же свои усилия, будем неутомимы в этом.

В свою очередь, по требованию ряда министров, а также моему, Мильеран написал Жоффру 26 июня: «На нашем совещании в среду 23 июня я указал вам, сколь важным представляется мне добиться полной подготовки одинаково как обороны, так и наступления; она должна дать нам уверенность, что наши войска в состоянии в любой момент и во всех пунктах противостоять атаке неприятеля, а также перейти сами в наступление. Правительству желательно получить ответ, дающий уверенность, что в особенности наша организация обороны достигла такого совершенства, которое позволяет считать наш фронт неприступным». Жоффр ответил 28 июня: «Имею честь поставить вас в известность, что укрепление наших позиций для обороны было предметом моих постоянных забот. Удерживать в течение семи месяцев столь растянутый фронт, как наш, несмотря на атаки неприятеля, конечно, возможно было только при условии прочности позиций, которая постепенно была доведена до самой высокой степени... Я в ноябре и с тех пор неоднократно обращался к командующим армиями с приказами по этому поводу и проверял их исполнение. Еще недавно я повторил эти приказы, уточнил их и предписал повсюду усилить укрепления, бетонируя наши защитные сооружения в окопах первой и второй линий.. Ясно, что никакой фронт не является неприступным сам по себе. Но я считаю, что наши войска в состоянии в любой момент и в любом пункте оказать сопротивление возможным атакам неприятеля. Вы можете заверить в этом правительство и дать ему на этот счет успокоительный ответ, которого оно желает. Жоффр».

Наш военный атташе в России генерал де Лагиш телеграфирует военному министру (25 июня, № 116): «Великий Князь Николай Николаевич в продолжительной беседе излагал [660] мне трудности, с которыми он сталкивается при исполнении своих обязанностей главнокомандующего. Эти трудности заключаются в дальности расстояний и в том, что исполнители (les agents) уверены в своей безнаказанности, так как дальность расстояния делает невозможным найти истинных виновников. Хотя я сам русский, я никогда не подозревал, что необъятность нашей страны окажет такое губительное действие. Этим положением вещей следует объяснить трудность в том, чтобы собрать честных людей и обеспечить производство оружия и снаряжения».

Страшное признание, приведшее в ужас Вивиани и ряд министров. К счастью, генерал де Лагиш добавляет (26 июня, № 118): «Великий Князь не теряет бодрости духа, вполне владеет собой, с большой уверенностью глядит на будущее». Счастье также, что генерал Сухомлинов оставил пост военного министра, на котором он причинил столько зла. Палеолог телеграфирует (26 июня, № 787): «Генерал Сухомлинов, на которого падает самая тяжелая ответственность за беспорядочность и развращенность военного управления, устранен со своей должности. Его заменил генерал Поливанов, бывший товарищ военного министра, член Государственного совета святой Руси (Saint Empire)». Я не могу не вспомнить здесь слов, сказанных мне Николаем II, когда он представил мне Сухомлинова. Они доказывают, в какой мере император часто находился в заблуждении. «Он не подкупает своей наружностью, — сказал мне Николай II, — но это превосходный министр, он пользуется полным моим доверием». В конце концов у царя открылись глаза. Он даже, кажется, решился теперь удалить также некоторых других своих министров и «определенно ориентировать внутреннюю политику империи в либеральном направлении». Сазонов, сопровождавший государя в ставку, сам заявил Палеологу, что считает эту эволюцию необходимой для блага России (Петроград, 28 июня, № 801).

Сегодня в сенате обсуждался бюджет на ближайший квартал. Вивиани выступал с поразительным успехом. Он привлек на свою сторону тех сенаторов, которые казались наиболее враждебными кабинету. Однако Мильеран вопреки [661] требованию совета министров выступил, не будучи спровоцированным; хотя его речь была осторожной, он, кажется, снова разжег потухшие было страсти. Мне сообщают об этом Бриан, Вивиани и Франклен Буйон, депутат от департамента Сены и У азы. Каждый на свой лад, в зависимости от темперамента, обвиняет Мильерана в том, что он хотел один пожать все лавры.

Черногория, как и надо было ожидать, заняла Скутари. Италия очень недовольна, Сербия не менее (Ниш, № 482).

Переговоры с Румынией, Болгарией и Грецией продолжаются, сопровождаясь нелепостями, одна поразительней другой.

Среда, 30 июня 1915 г.

Ко мне пришел Шарль Эмбер и с благодушным и веселым видом уверяет меня, что он писал все время только в интересах родины. Он по-прежнему возмущен Мильераном и начальником его канцелярии, полковником Бюа, которые, по его словам, приютили у себя группу изобретателей-профессионалов, не признающих значения тяжелой артиллерии. Эмбер обвиняет Мильерана в том, что он на зло сделал Баке командором ордена Почетного легиона. «Вивиани, — говорит он, — должен удалить Мильерана и сам принять портфель военного министра. В этом отношении я одного мнения с военной комиссией сената, и благодаря той кампании, которую я вел в печати по вопросу о нашем военном материале, вся страна теперь за нами». Я отвечаю ему: Вивиани, конечно, не намерен удалять Мильерана, а я не толкну его на этот шаг.

Я сообщил о нашем разговоре Делькассе, Бриану и Вивиани. Делькассе считает, что уход Мильерана произвел бы весьма нежелательное впечатление на наших друзей за границей. Бриан, который обеспокоен ситуацией и не жалеет упреков в адрес Мильерана, тем не менее, тоже того мнения, что не следует назначать нового военного министра. Это, говорит он, значит провоцировать конфликт между армией и парламентом, потому что большинство военных начальников за Мильерана. Конечно, надо нажать на него и [662] помочь ему справиться с сопротивлением некоторых отделов его министерства, но сместить его было бы ошибкой. Пенелон, который, как и все, слышал о плохом настроении парламента, говорит мне, искренне волнуясь, что армия очень плохо встретит уход Мильерана и что главнокомандующий вскоре после этого подаст в отставку. Он даже предвидит военные перевороты и мятежи.

В Бухаресте снова произошли манифестации в пользу вступления Румынии в войну. Двадцатитысячная толпа собралась под открытым небом на ипподроме. Таке Ионеску произнес патетическую речь, в которой призывал правительство объявить войну Австрии и обеспечить этим создание великой Румынии (Бухарест, № 317). Но Братиану все еще не спешит стать на ту или другую сторону.

 

 

Глава седьмая

Два новых товарища министра. — Посещение 2-й и 10-й армий. — Вручение военной медали генералу Гуро. — 14 июля. — Перенесение праха Руже де Лиля в Дом инвалидов. — Письмо графа Жозефа Примоли. — Генерал Листе в Париже. — Опытная стрельба в Бурже. — Генерал Саррайль смещен с поста командующего 3-й армией. — Киньонес де Леон в окопах. — Осложнения в парламенте.

Четверг, 1 июля 1915 г.

Медленно, медленно тянется год, а победы нет. По словам Мильерана, Жоффр решился теперь устраивать периодические совещания с командующими группами. Кроме того, он согласен давать очередные отпуска всем чинам, как потребовало от него правительство. Отпуска будут даваться на восемь дней, не считая дороги туда и обратно; они будут даваться трем или четырем процентам всех фронтовиков — пока еще низкая цифра. Война затянулась на неопределенное время, это делает такие передышки, безусловно, необходимыми не только для фронтовиков, но и для их семейств. Отказывать им в этих отпусках еще дольше было бы воистину негуманно. [663]

Некоторые сенаторы умеренного направления — Одиффре, Гилье, Брендо и другие, — встревоженные кампанией против Мильерана, говорят мне, что удаление его или даже добровольный уход его вызовут всеобщее изумление в стране и армии. Я предлагаю им постараться утихомирить тех своих коллег-сенаторов, которые слишком послушно следуют указке Клемансо.

Совет министров обсуждает предложение, внесенное в палате депутатов Жаном Ганнеси о создании при военном министерстве должностей двух товарищей министра. Это предложение явно направлено на то, чтобы поделить полномочия Мильерана. Вивиани заявляет, что оно будет принято с восторгом, даже если правительство выступит против него. По его мнению, лучше будет, если военный министр сам возьмет на себя инициативу и выберет себе помощников. Мильеран, на которого насели все его товарищи-министры, сначала встал на дыбы и заявил, что его достоинство не позволяет ему согласиться на такое разбазаривание своей власти. Но в результате уступил перед настояниями всех министров и обещал подумать, кого выбрать своими помощниками.

Рибо, которого все больше тревожит судьба нашего курса, представил мне на подпись декрет, запрещающий вывоз золота. Он опять жалуется на то, что военное министерство с каким-то, как он выражается, слепым легкомыслием увеличивает свои заказы за границей, а именно в Соединенных Штатах.

Бриан просил меня вчера побеседовать с Комбом о неладах с парламентом. Бывший председатель совета министров написал мне, что будет очень рад явиться на мой зов, и пришел сегодня к пяти часам. В отличие от моих предыдущих посетителей он считает, что Мильеран не может остаться во главе военного министерства. Он находит даже, что Вивиани не удастся сохранить за собой пост председателя совета министров. Комб желает немедленного образования министерства Бриана. «Все мои друзья-радикалы, — говорит он, — идут теперь за Брианом, и я сам охотно приму в его министерстве портфель министра народного просвещения. Если Рибо уйдет, его легко можно будет заменить Пейтралем [664] «. Я отвечаю, что Бриан мне всегда заявлял, что в настоящий момент он не желает министерского кризиса. Комб, видимо, разочарован моим ответом.

В семь часов вечера Мильеран прислал мне на подпись два декрета о назначении товарищами министра избранных им Жозефа Тьерри и Жюстина Годара. Первый является умеренным депутатом из Марселя и будет ведать интендантской частью, второй — радикально-социалистический депутат из Лиона и будет ведать санитарно-врачебной частью. Мильеран не спросил моего мнения, прежде чем совещаться со своими новыми помощниками, и даже не счел нужным лично принести мне проекты декретов.

Вечером явился в Елисейский дворец Дюббо и с веселым видом сообщает мне, что военная комиссия тринадцатью или четырнадцатью голосами против семи или восьми отклонила переданное ей на рассмотрение предложение о назначении закрытого заседания сената. Председатель сената против удаления Мильерана и сияет от счастья.

Мы получили из Мудроса глубоко огорчившую нас телеграмму:

«Сегодня вечером генерал Гуро во время посещения лазарета в Сед-Уль-Бар был тяжело ранен осколками гранаты, выпущенной с азиатского берега. У него переломы правой руки и левой ноги, но состояние его, хотя и тяжелое, не внушает опасений. Он вывезен на госпитальное судно и завтра, 1 июля, уезжает во Францию, оставив командование генералу Байу».

Пятница, 2 июля 1915 г.

Будано докладывает мне о вчерашнем заседании военной комиссии. «Противники кабинета, — говорит он, — потерпели полное поражение. Клемансо и Шарль Эмбер страстно нападали на Мильерана, на Жоффра, на главную квартиру, на все правительство. Они требовали, чтобы было сделано новое сообщение фракциям и безотлагательно состоялось закрытое заседание сената. Их предложение отклонено. Решено было лишь обратиться к правительству с письмом в ответ на последнюю речь Мильерана, которую все члены [665] комиссии в один голос находят неуместной». И далее: «Шарль Эмбер прочитал членам комиссии письмо. Он не назвал автора, но утверждал, что это один из наших корпусных командиров. Письмо содержит страстную критику взглядов главной квартиры: с октября мы делаем только ошибки, напрасно посылаем на смерть солдат, войска утратили весь свой пыл и впали в тупую апатию. — «Потребовала ли комиссия от Шарля Эмбера назвать автора письма?» — «Нет». — «Значит, комиссия не отвергла информацию, которую не имела возможности проверить, информацию, которая была прислана неизвестным автором в обход дисциплины! Если бы Клемансо был министром, что сказал бы он на подобные приемы?»

Мой бывший товарищ по лицею Людовика Великого очаровательный писатель Андре Галле (Hallays) — он добровольно поступил в армию в качестве поручика запаса и командирован на восточные окраины на службу в отделе информации — сообщает мне свои впечатления, совсем другого, утешительного, характера, не то, что сведения Шарля Эмбера. Он счастлив, что находится на почетном посту, близ провинции, которую он так восхитительно описал и которую страстно желает видеть освобожденной{*435}.

Я принял обоих новых товарищей военного министра: Тьерри и Годара. Первый рассказывает мне, что его ведомство явно считает его посторонним человеком, вмешивающимся не в свое дело, и уже начинает чинить ему препятствия. Второй, как видно, очень доволен тем, что выбор пал на него. Он уж наверняка не написал бы теперь той статьи, которую он поместил 23 июля 1914 г. в «Courrier européen»{*436}.

Мильеран беседовал со мной по вопросу о преемнике генерала Гуро в Галлиполи. Дюбо сказал мне, что Гальени, вероятно, согласился бы принять этот пост. Я сообщаю об этом Мильерану. Он колеблется между Гальени и Вилларе. [666]

Несколько депутатов — Гоннора, Ландри, Бретон, Бонневе, Шарль Бенуа, — озабоченные не без основания будущей цифрой рождаемости во Франции, требуют, чтобы я настоял перед высшим командованием на том, чтобы отпуска давались в первую очередь женатым солдатам. Конечно, так и будет.

Суббота, 3 июля 1915 г.

В сегодняшнем номере «Journal» появилась хвалебная статья Шарля Эмбера о работе военной комиссии сената. В статью включено письмо, полученное Эмбером от «одного из наших великих полководцев», как он выражается, и резюмирующее, по его словам, его собственную пропаганду. «Не будем бояться говорить правду. Время работает на нас. Будем стойкими! Будем производить военный материал! Будем экономить людей! Пусть у нас останутся силы, когда другие окажутся обессилевшими, не будем разбазаривать свои силы попусту! Не будем отделываться словами! Возвестим зимнюю кампанию и подготовим ее!» Конечно, возвещать и подготовлять зимнюю кампанию — самое полезное дело. Конечно, наш долг производить без устали военный материал и щадить жизнь ваших солдат. Но разумно ли кричать ежедневно нашим бедным солдатам: «Командование жертвует вами попусту?»

Клемансо снова нападает на Братиану и на Румынию, «только и знающую, что свои кукурузу и нефть». Странный способ приобретать для нас друзей.

Мильеран говорит мне, что, взвесив все данные, считает более разумным оставить Гальени на посту военного губернатора Парижа, на котором он замечательно организовал оборону, и послать в Дарданеллы другого генерала, Вилларе, если он оправился от своей раны, или Гросетти, отличившегося на Марне и в Бельгии.

Мальви сообщил нам на совете министров, что Шарль Эмбер назвал ему имя генерала, письмо которого он прочитал в военной комиссии (оно напечатано также в «Journal»). Автор письма — генерал Антуан из группы армий Кастельно. Но Шарль Эмбер поставил требование, чтобы министр не воспользовался этим сообщением для наложения кары. [667]

Вивиани сообщает своим товарищам по кабинету, что возвратившийся из Америки Кайо просил его прекратить в порядке цензуры кампанию, которую ведет против него «Action Francaise» и на которую Альмерейда отвечает в своем беспокойном и противном «Bonnet Rouge» резкими нападками на Леона Доде. Министры полагают, что цензура должна запретить обеим сторонам эту полемику, которая, затянувшись, может повредить священному союзу.

Новая нота Сазонова. Он отчаялся добиться когда-либо сотрудничества всех балканских государств и предлагает союзным державам сделать выбор между ними. Согласно своим старым влечениям он предлагает выбрать Болгарию и обратиться к ней с новыми предложениями (Петроград, № 828). Однако все эти демарши удивляют и огорчают сербов, которые, по крайней мере, сражаются против наших врагов (Ниш, № 496). Кроме того, сербов продолжает тревожить вопрос, какие обещания были даны Италии, а Сидней Соннино все еще возражает против того, чтобы Сербии было сделано официальное сообщение об этом (Рим, № 507). Он боится, что Сербия сочтет себя урезанной при дележе, а итальянский народ, в свою очередь, будет безутешен, узнав, что ему не удалось добиться обещания Фиуме и Спалато (Рим, № 508).

Имел разговор с Шарлем Эмбером, который снова набросился на меня со своей фамильярной откровенностью. Он все же утверждает, что полковник Бюа и канцелярии военного министерства уже стараются парализовать деятельность Альбера Тома. Эмбер решительно заявляет, что полученные мною последние сводки относительно орудий и снаряжения содержат ряд фактических ошибок.

Офицеры связи уведомляют меня, что в Аргоннском лесу, в Эльзассе и в районе Метцераль идут жаркие бои.

Воскресенье, 4 июля 1915 г.

Делькассе сообщает мне, что уезжает завтра с Вивиани, Мильераном и Жоффром в Кале навстречу Асквиту, Китченеру и Бальфуру. Он постарается убедить английское правительство, что необходимо принять определенную линию [668] поведения на Балканах. Если желать удовлетворить всех, то в результате всюду получатся только беспокойство и разочарование.

От Вивиани я узнаю, что финансовая комиссия сената намерена опубликовать теперь два доклада о военных рынках. Докладчик Милье-Лакруа, по-видимому, выступит с резкой критикой заключенных контрактов, а именно тех, которые в прошлом году были заключены Шарлем Эмбером в Америке.

Согласно новому рескрипту императора Николая II, Дума будет созвана в последних числах июля. Но несмотря на вынужденное молчание печати, общественное мнение протестует против этой отсрочки на несколько недель и требует немедленного созыва Думы. Кроме того, оно требует назначения ответственного министерства. Проявляется некоторое волнение в рабочем классе (Петроград, № 836). Самодержавная монархия еще труднее приспосабливается к военному положению, чем наш режим свободы.

Понедельник, 5 июля 1915 г.

В результате усталости, охватившей известные круги, увеличилось число получаемых мною писем с угрозами и оскорблениями. «Мы желаем мира, — пишут мои корреспонденты. — В противном случае берегитесь 14 июля. С вами расправятся, как следует». Впрочем, я получаю также много трогательных свидетельств доверия и сочувственных адресов. Перед моими глазами ежедневно проходит пестрая смесь величия и мелочности, и я теперь лучше, чем когда-либо, понимаю, что, если война возбуждает благородные страсти, она подстрекает также дурные страсти, если она возвышает великие характеры, она в то же время принижает мелкие характеры, одним словом, она все доводит до крайности — добро и зло, порок и добродетель. Как бы то ни было, необходимо всеми средствами препятствовать распространению упадка духа. Если воля нации поколеблется, это будет смертью для Франции. Я не премину выполнить свой долг часового.

Командир Жирар, командированный для связи с итальянской армией, говорит мне, что состояние духа последней [669] прекрасное. Наступление не прекращено. Напротив, итальянцы будут продолжать его на верхнем течении Изонцо.

Будано принес мне ответ военной комиссии сената на речь Мильерана. В этом ответе имеются еще явные преувеличения. Так, например, в нем утверждается, что парламенту пришлось побороть некоторое сопротивление, прежде чем он мог возобновить свой контроль. Между тем только поражение в Шарлеруа, злополучный отъезд в Бордо и пребывание в этом городе помешали созыву парламента. В те страшные дни малейшая неосторожность в высказываниях была бы роковой. В Германии могли бы усмотреть в созыве парламента признак смятения и предзнаменование мира. К тому же многие депутаты были в то время мобилизованы и хотели еще оставаться на фронте. Ответ комиссии содержит также утверждение, что, если бы в конце концов не был созван парламент, у нас не было бы теперь пушек, винтовок и снаряжения. Это явное преувеличение, ибо, если верно, что комиссия работала с усердием и подталкивала администрацию, то правительство само еще до созыва парламента дало толчок оборонному производству, и ясно, что последнее не могло развернуться во всю ширь в несколько дней и даже в несколько недель. Я дружески замечаю это честному Будано, и он чистосердечно отвечает мне: «Что ж поделаешь! Я знаю это, но они ничего не желают слышать. Ах, они изводят меня!»

В ответе комиссии сказано, что он должен быть доведен до сведения президента республики, «главы армии и верховного блюстителя великих интересов страны». Я указываю Будано на двусмысленный характер слов «глава армии». Судя по ним, можно предположить, что я отдаю приказы армиям на фронте или военному управлению, тогда как я, как всякий глава конституционного государства, могу действовать только через посредство ответственных министров. Будано отвечает мне, что это же возражение высказал в комиссии сам Леон Буржуа, но тогда поднялся Анри Шерон, зачитал конституцию и цитировал из 3-й статьи следующую фразу: «Президент распоряжается вооруженной силой...» Этой цитаты было достаточно: комиссия сразу укрепилась в своем мнении и согласилась. Но она могла бы точно так же утверждать, [670] что президент является главой нашей дипломатии и даже главой всех министерств, так как в тексте конституции говорится, что он заключает договоры и назначает гражданские и военные власти и военных чиновников. Комиссия просто-напросто упустила из виду последний параграф той же 3-й статьи конституции: «Каждый акт президента республики должен быть скреплен подписью одного из министров, а также статью 6-ю: «Министры солидарно ответственны перед парламентом за общую политику правительства и индивидуально — за свои личные действия. Президент республики ответственен только в случае государственной измены». А разве власть не там же, где ответственность? Английский король царствует, но не управляет. Президент французской республики председательствует, но не управляет. Это азбучная истина парламентского режима. Я возвратил Будано принесенное им письмо и просил его указать комиссии, что употребленное ею выражение представляется мне противоречащим конституции. Он написал Шерону и пригласил его посетить меня.

Главный докладчик по бюджету Метен выражает мне свои опасения, что публичные обращения к рабочим-металлистам внесут на фронте дезорганизацию. Он вместе со мной считает, что мобилизованные рабочие не должны получать на заводе заработную плату в полном размере и должны оставаться подчиненными военной дисциплине, чтобы не быть в привилегированном положении сравнительно с теми, кто находится на фронте. Но многие члены правительства не разделяют нашего мнения.

Присланный ко мне Будано Анри Шерон сначала доказывал правильность употребленного им выражения «глава армии», но в конце концов согласился, что я являюсь только номинальным главой и не имею и не могу иметь никакой прямой и личной власти. Он обещал мне заявить об этом в комиссии. Шерон твердо и категорично объявляет мне, что его коллеги и он решили довести войну до победного конца и отвергнуть всякий половинчатый (boiteuse) мир. Когда я заверил его, что я исполнен той же решимости, он благодарит меня с избытком чувств. Я указываю ему на опасности [671] парламентских манифестаций, которые своими неуместными преувеличениями могут создать панику и уже, увы, вызывают тревогу. Надеюсь, что Шорен, прекрасный патриот, человек возвышенного сердца и тонкого ума, будет стараться исправить положение.

Вторник, 6 июля 1915 г.

Отправляюсь на автомобиле в Каньи на юго-восток от Амьена, где находится штаб-квартира 2-й армии. Эта армия находилась прежде под начальством Кастельно, который теперь возглавляет группу армий. 2-й армией командует теперь генерал Петен. Я видел его недавно во главе 33-го корпуса, который был отмечен в приказе по армии за прекрасное поведение на севере от Арраса. Вспомним, что этот корпус под блестящим руководством Петена в полтора часа прорвал позиции неприятеля и победоносно достиг вершины Вими. Говорили, что, если бы вовремя предоставлены были в распоряжение Петена резервы, было бы достигнуто «решение». Но он сам заявляет мне, что не разделяет этого оптимистичного взгляда. Он слишком далеко зашел вперед, другие корпуса не продвинулись. Если бы он ринулся еще дальше, он рисковал бы подвергнуться контратакам неприятеля. Согласно Петену, артиллерийская подготовка на фронте соседних корпусов была недостаточной. Здесь еще раз совершили ту ошибку, что начали операцию, не спросив предварительно исполнителей. Петен энергично протестует против такого недопустимого метода. Он горячо благодарит меня за организацию совещания в Шантильи, за то, что по моим настояниям за этим последовали другие подобные совещания, и за мое требование применять подобный же метод в каждой группе армий и в каждой армии. Впрочем, в настоящий момент генерал Петен не считает желательными новые наступления. Он полагает, что ввиду затянувшейся войны мы непременно должны беречь свои силы и прежде всего обеспечить себя тяжелой артиллерией и снаряжением. Все это он говорит очень спокойно, твердо и ясно. Лишь время от времени легкое нервное подергивание век показывает, что под холодной наружностью скрывается горячий и пылкий характер. [672]

Завтракаем в штабе и затем едем на фронт 11-го корпуса и 56-й дивизии. Командир 11-го корпуса генерал Баумгартен отвез нас на автомобиле до Сельи-о-Буа, оттуда мы отправляемся далее пешком посмотреть территорию, завоеванную нами на востоке от Эбютерна. Мы идем по опустошенной местности, по длинному вырытому в земле ходу, в котором царит нестерпимая жара. Приходим к тому месту, где находилась прежде ферма Туван, затем возвращаемся к Эбютерну. Все дома его разрушены, но он и теперь еще регулярно бомбардируется каждый день. Мы укрепляем его теперь окопами, корзинами с песком, проволочными заграждениями. Наши передовые окопы находятся на северном краю деревни, совершенно близко от немцев. Когда мы вернулись, заговорила артиллерия. Расспрашиваемые мною офицеры и солдаты очень гордятся операцией, которую они исполнили с успехом и с которой я поздравляю их. Но она обошлась им, увы, очень дорого: около половины всех участвовавших в ней убиты или ранены.

Прощаюсь с Пе