Понедельник, 5 октября 1914 г.

Из Орлеана мы выехали в семь часов утра. Мы проезжаем Питивье и Фонтенебло, который в прошлом году был так разукрашен для приема Альфонса XIII{*250}, и приезжаем в Ромильи-сюр-Сен, мирный городок департамента Обы, где в большом школьном здании разместились канцелярии главной квартиры.

Мы нашли Жоффра в полном здравии, физическом и душевном. Он тот же, каким я его всегда видел, каким он, надо думать, был и прежде на Формозе, Тонкине, Тимбукту, бесстрастным, улыбающимся и кротко-упрямым. Коренастый и массивный, с открытым лбом, с большими белыми усами и ясным взглядом голубых глаз под густыми бровями. Все в нем производит впечатление уравновешенности и хладнокровия, т. е. тех военных добродетелей, которые, пожалуй, являются самыми редкими и самыми важными в переживаемое нами тревожное время. Что стало бы с нами на другой день после Шарлеруа при другом главнокомандующем, обладающем более богатым воображением, но зато нервном и импульсивном?

Мы рассматриваем вместе состояние снаряжения. У нас нет возможности согласовать подсчеты главной квартиры с подсчетами генерала Годена. Мы просим Жоффра еще раз проверить цифровые данные его сотрудников. Во всяком случае необходимы будут большие усилия, чтобы согласовать производство с нашими потребностями, и, возможно, что рано или поздно недостаток рабочих рук заставит нас снять с фронта известное количество рабочих и мобилизовать их на заводы. Но такая перспектива не улыбается главной квартире. [283]

Жоффр вручил мне подробную записку по вопросу о транспорте британских войск. Маршал Френч требовал, чтобы в общем расположении союзных армий англичане снова заняли то же место, что в начале войны, т. е. левый фланг. Но эта прежняя схема изменилась вследствие создания армии Монури, затем вследствие переброски армии Кастельно и, наконец, вследствие последовавшего позднее образования отряда Мод Гюи. В настоящий момент фронт английской армии на правом берегу Эны заключен между нашими 5-й и 6-й армиями. Вначале с маршалом Френчем было согласовано, что английская армия, сохраняя впредь до нового распоряжения свои нынешние позиции, сможет тотчас отвести свой 2-й корпус, который будет переброшен на север. Этот маневр производится теперь и будет закончен 9-го. По новому требованию Френча были приняты диспозиции о перемещении и 3-го корпуса, который последует за 2-м. Эти переброски разорвут в течение почти десяти дней английскую армию на две части и сделают для нас невозможным усилить в этот промежуток времени отряд Мод Гюи на нашем левом фланге. А между тем, повторяет нам главнокомандующий, производимый ныне маневр все еще имеет главной целью обойти правое крыло немцев и опрокинуть его. Поэтому крайне важно, чтобы все войска, перебрасываемые на левый фланг, будь то английские либо французские, участвовали в этой операции с самого своего прибытия, в противном случае успех этого маневра подвергается большой опасности. Генерал Вильсон, приехавший в ставку нашего главнокомандующего, чтобы изложить ему мысль Френча, предупредил Жоффра, что фельдмаршал намерен выждать, пока все его войска будут собраны вместе, и только тогда пускать их в дело. К несчастью, надо думать, что тем временем неприятель не оставит нас в покое. Если он атакует нас, говорит Жоффр, то это, возможно, выльется в решающее сражение, и будет крайне печально, если именно в этот момент несколько британских дивизий будут оставаться в бездействии. Жоффр на днях изложит эти соображения Френчу в меморандуме, копию которого он вручил теперь мне. Он просит меня воздействовать также через французское правительство [284] на лорда Китченера в том смысле, чтобы английские дивизии могли так же, как наши, начать бой тотчас по своем прибытии на место и не надо было выжидать, пока полностью закончится стягивание их в одно место. Я сообщил об этом требовании Вивиани и Мильерану, которые вместе со мной обратятся по этому поводу к Делькассе.

Жоффр был извещен Мильераном, что правительство не находит возможным отнять у генерала Гальени его letter de service и его возможный титул главнокомандующего; он говорит нам, что охотно соглашается взять Фоша своим заместителем и без непосредственного обеспечения за ним роли своего преемника; Фош, которого он вчера предупредил об этом, согласен на это. Итак, на Фоша возложено поручение обеспечить оборону Северного района и остановить немцев, если они захотят обогнать нас, обойти наше левое крыло и первыми прийти к морю. Он немедленно отправляется в Северный департамент, повидается с Кастельно и Мод Гюи и, вероятно, поместит свою штаб-квартиру в Дуллане.

Военная ситуация, по словам Жоффра, серьезна, но не внушает опасений. Больным местом является та же нехватка снарядов; она в продолжение нескольких недель, а вероятно, и нескольких месяцев если не парализует, то во всяком случае замедлит наши операции.

Водя пальцем по карте, генерал объясняет нам в деталях готовящиеся операции. Мы сопровождаем его потом, среди приветственных криков жителей, к домику, в котором он поселился; там приготовлен для нас завтрак, спартанский характер которого не исключает, однако, высоких кулинарных достоинств. Генерал говорит нам о Ланрезаке, который, по его словам, прекрасный теоретик, но часто не умеет ориентироваться в топографии местности. Жоффр приписывает ему грубые тактические ошибки. От депутата Беназе, капитана при штабе генерала Франше д'Эспере, я тоже слышал в эти дни, что Ланрезак моментами казался растерявшимся при исполнении операций. Жоффр умеет быть также суровым, он даже заявил Мильерану. «Вы доверили Ланрезаку подготовку армии второй очереди — великолепно, но в тот день, когда эта армия выступит, надо будет сместить его». [285]

Вскоре после полудня мы распрощались с Жоффром. Выехав из Ромильи-сюр-Сен, мы сделали небольшой крюк, чтобы проехать по полям сражения в Сезанне и Монмирайле (сражение в Сезанне произошло в 1814 г., в Монмирайле — ровно через сто лет). Здесь снова явилась к нам богиня победы, покинувшая нас на целых сто лет. Волна неприятельского нашествия разбилась перед деревней, которая по иронии судьбы носит название Аллеман{*251}.

В этой деревне и во всех прочих в этой местности дома разрушены гранатами или стали жертвой огня. Но крестьяне повсюду возвратились на свои пепелища и с усердием принялись за прерванные полевые работы на полях, залитых кровью. Это словно воскресенье, которое лишь слегка омрачено воспоминанием о смерти и являет нам среди обломков и развалин торжествующую силу жизни.

Мы посетили замок Мондеман, который марокканская дивизия отняла у прусской гвардии. Немецкие офицеры весело пировали в нем, когда одна из наших батарей подъехала к нему ночью и открыла по нему огонь почти в упор. Стены обрушились на пирующих. Сотни пустых бутылок и осколки сотен других валяются во дворе замка — немые свидетели оргии немцев. Недалеко отсюда среди идиллического поля можно узнать французскую могилу по небольшому деревянному кресту и свежевыкопанному могильному холму, на котором положены кепки и несколько осенних цветов. Две бедных женщины молились и плакали у могилы. Мы делаем еще несколько шагов и находим близ опушки леса остатки немецкой батареи, уничтоженной огнем наших 75-миллиметровых орудий. Колесо, обломки зарядных ящиков, окровавленное белье, дырявые портянки, корзины, бумага, французские почтовые открытки с написанными на них немецкими строками. Немного поодаль свежевырытая земля — здесь лежат трупы неприятеля.

Подъезжая к Фер-ан-Тарденуа, где находится английская штаб-квартира, мы встречаем длинный ряд грузовиков с [286] провиантом. Как видно, снабжение британской армии обеспечено вдоволь. Маршал Френч ожидал нас в обществе принца Баттенбергского, брата испанской королевы, которого я видел в прошлом году в Лондоне. Принц, видимо, безмерно счастлив, что сражается бок о бок с французской армией. Стража из англичан и ирландцев отдает нам честь. Французская миссия расположилась при нашем проезде в саду дома, в котором поселился маршал. В каминах ярко горят дрова, хотя еще не очень холодно.

Продолжительный и дружеский разговор с Френчем. Нет надобности обращаться к вмешательству Китченера. Френч заявляет, что совершенно согласен с Жоффром; он обещает, что английские войска начнут операции на левом фланге по мере их пребывания. Зато Френч, очевидно, не очень ладит со своим военным министром; он упрекает его в том, что он не установил никакой связи между английской штаб-квартирой и теми британскими войсками, которые должны вместе с бельгийцами и нами участвовать в защите Антверпена. Френч даже просит меня обратиться к английскому правительству, чтобы положить конец положению, которое он считает вредным для единства действий. Вечером в Эперне Мильеран составил и отправил Делькассе телеграмму в этом духе.

Осушив обязательный бокал шампанского в честь английской армии, мы покидаем Френча и возвращаемся берегом Марны. Наступила ночь, и нам приходится проезжать леса, где, как рассказывал дам Жоффр, скрываются отставшие уланы, которые вечером выходят из своих убежищ и грабят жителей соседних ферм, но мы не заметили ни одного из этих ночных бродяг. Мы проезжаем Дорман, родину моего старого друга сенатора Балле, и останавливаемся на ночлег в Эперне.

Военные власти приготовили нам помещение у одного крупного фабриканта шампанского Шандона, у которого недавно, во время битвы на Марне, останавливался генерал фон Бюлов; визитная карточка последнего осталась прикрепленной на дверях одной из уборных. Мне была предоставлена та же комната, полная безделушек и дорогой мебели, которую занимал немецкий генерал. Не без некоторого неприятного чувства я должен был оказаться его преемником. [287]

Около половины одиннадцатого вечера в Эперне приехал комендант Эрбильон. Он сообщил нам, что Лилль, несомненно, взят немцами, что Лан тоже оккупирован, что еще неизвестен результат кавалерийских боев, идущих под Аррасом, и что у Руа мы несколько поколебались. Одним словом, день далеко не из удовлетворительных. Отряд Мод Гюи преобразуется в независимую армию, а именно в 10-ю армию.

Вторник, 6 октября 1914 г.

Рано утром мы поехали в небольшую деревушку Шампани на север от Шатильон-сюр-Марн; там находится теперь штаб-квартира 5-й армии Франше д'Эспере. Армия состоит из 18-го, 1-го и 3-го корпусов и 51-й резервной дивизии. Фронт этой армии простирается от Пуасси на север от Эны до Невилетт на северо-запад от Реймса. На правом фланге к этой армии примыкают остатки армии Фоша, ныне расформированной, на левом — англичане, которые теперь перестраиваются.

Генерал Франше д'Эспере — человек невысокого роста, коренастый, пылкий сангвиник, лицо его с детства загорело под солнцем Африки, он закален в ряде экспедиций в Южном Оране, Тонкине, Китае, Марокко. Он жалуется, что может теперь двинуться вперед, но генерал Жоффр не разрешает ему этого ввиду недостатка снарядов, а также из опасения обнажить наш левый фланг. Франше д'Эспере хорошо знает Балканы, где он исполнял официальную миссию. Он считает, что, если наш фронт во Франции стабилизуется, мы будем должны подумать о том, чтобы вместе с сербами атаковать неприятеля на востоке Европы.

Он представляет мне офицеров своего штаба. Я узнаю среди них одного, который скромно держится в стороне. Это наследный принц Монакский, он служит добровольцем во французской армии в чине капитана.

Мы беседуем с генералом под непрекращающийся гул пушечной пальбы, он слышен в направлении Реймса. Франше д'Эспере сообщает нам интересные детали о расположении своей армии. В некоторых местах французские окопы подходят совсем близко к неприятельским окопам: между ними [288] расстояние всего в тридцать, сорок, самое большее пятьдесят метров. Местами у обеих армий общие проволочные заграждения. Один раненый немец несколько дней оставался между обеими позициями, товарищи не убрали его. Каждую ночь французские патрули находили его на том же месте, и, так как его состояние было настолько тяжелое, что нельзя было перенести его, они втихомолку нарушали инструкцию и оставляли ему пищу. При первой возможности они перенесли его, он не мог нахвалиться нашим обращением с ним. В это время немцы под предлогом сокращения продолжительности войны с помощью террора жгли наши деревни и расстреливали наших крестьян. Но мы останемся самими собой и покажем, что даже в самых жестоких международных столкновениях умеем в пределах возможного примирять свой долг перед родиной и долг перед человечеством.

Вместе с генералом Франше д'Эспере мы отправляемся в Жоншери, куда он намерен перевести штаб-квартиру своей армии, и осматриваем здесь эвакуационный пункт для раненых и подвижной лазарет, превращенный в стационарный. Я осведомляюсь о том, как функционируют наша врачебно-санитарная часть и полевая почта, по поводу которых ко мне ежедневно продолжают поступать жалобы. Внесены заметные улучшения, но сколько еще осталось пробелов и неправильностей!

Позавтракав в Шато-Тьерри, у депутата Куэнона, немедленно едем далее в Виллерс-Котере, где находится штаб-квартира 6-й армии. Последняя оперирует на реке Урк и по-прежнему находится под командованием генерала Монури. Это старый артиллерист 1870 г. Он был ранен в битве при Шампиньи. Я знал его военным комендантом Бурбонского дворца и губернатором Парижа в 1912 г. Он достиг тогда предельного по закону возраста и был снова призван на действительную службу лишь 20 августа 1914 г., накануне того сражения, в котором сыграл столь полезную и блестящую роль. Он тоже, как и Франше д'Эспере, сожалеет, что не имеет приказа снова перейти в наступление. Он в тоне высокой похвалы говорит мне о своих войсках, которые, подчеркивает он, так и рвутся в бой. [289]

После Виллерс-Коттере мы делаем остановку в Санлисе. На зеленых берегах Нонетт этот город представляет теперь картину ужаса и разрушения. Этот прелестный городок, который я знал таким свежим и изящным, почти дотла сожжен неприятелем. Большая улица республики подверглась систематическому разрушению. Не осталось ничего от прекрасного здания суда и от здания супрефектуры. К счастью, собор пострадал лишь весьма незначительно. Мэр Санлиса Одан был уведен в качестве заложника и расстрелян.

С этими печальными картинами перед глазами мы покидаем Санлис и уезжаем в Париж, в Париж, который я не видел уже более месяца и в который возвращаюсь не без глубокого тайного волнения. Мы приехали к заставе перед наступлением ночи, но, несмотря на трехцветный флажок, наш автомобиль проходит незамеченным среди множества других военных автомобилей, и я приезжаю в Елисейский дворец, никем не узнанный. Никогда еще этот дворец, в котором я пережил столько серых и тоскливых дней, не казался мне таким уютным. Мне представляется, что я, наконец, возвращен городу, из которого вынужден был удалиться в силу трагических обстоятельств. Бабетт, моя черная собака с длинной шелковистой шерстью, встречает меня бурными проявлениями радости и ласки.

Среда, 7 октября 1914 г.

«Армейский бюллетень», который выходит теперь в Бордо, помещает в сегодняшнем номере (№ 34) статью, в которой сообщается о моем посещении главной квартиры. По собственному почину Мильерана в статье указывается причина, почему это посещение не состоялось раньше. «С самого начала военных действий президент республики выразил намерение посетить наши армии и приветствовать их. Ему помешали в этом необходимость ежедневно председательствовать в совете министров и отзыв военной власти, не считавшей момент благоприятным для осуществления этого проекта. Ныне обстоятельства позволяют предпринять эту поездку, и г. Пуанкаре в воскресенье выехал из Бордо», и т. д. Итак, мой приезд отсрочивали из боязни, что официальное [290] присутствие президента республики будет стеснительным, будет мешать операциям на фронте. Прекрасно. Но почему необходимо придавать столь естественному шагу, как посещение армий на фронте, какой-либо торжественный характер? Разве такие шаги не могут совершаться теперь молча, просто как акт внимания к нашим войскам? В дальнейшем я позабочусь об этом.

Утром ко мне в Елисейский дворец явился Мильеран. Он пришел в сопровождении генерала Гальени. Со времени нашего отъезда населению Парижа стали хорошо знакомы высокая фигура Гальени, его изящная походка, его прекрасная военная осанка. Я нашел его таким же, каким оставил: тот же упрямый и пронизывающий взгляд из-под стекол пенсне, тот же методический ум, та же трезвая и точная манера выражаться. Его шестьдесят пять лет и служба в колониях, несколько отразившаяся на его здоровье, оставили нетронутыми его разум и моральную силу. Достаточно поговорить с ним несколько минут, и вы чувствуете, что перед вами настоящий вождь. Вместе с ним мы отправляемся осматривать укрепленный лагерь, а именно его северный и северо-восточный сектора. Он с чувством удовлетворения, вполне заслуженным, показывает нам значительные улучшения, которых ему удалось добиться в течение нескольких недель. У солдат территориальных войск очень хорошая выправка, они гораздо лучше вымуштрованы. Батареи из крепостных и судовых орудий установлены на умело выбранных позициях и хорошо замаскированы. Одна из них, близ форта Эны, помещена среди самого леса на небольшой специально для этой цели вырубленной прогалине, скрытой от самолетов большими деревьями. Я благодарю солдат за их работу и вижу по их восхищенным лицам, что поощрение солдат главой государства — такая вещь, с которой стоило бы обращаться к ним непосредственно, а не приезжать впредь из такого далека, как Бордо. Население окрестностей Парижа узнало меня и оказывает мне горячий прием, причем, как видно, не ставит мне в строку моего отсутствия, хотя не может знать его причины.

Гальени говорит нам о событиях на фронте с большим беспристрастием и объективностью. У него есть только одно [291] возражение: он находит, что фронт слишком растянут для одного центрального командования. Как видно, он желал бы, чтобы были образованы две отдельных армии, из которых одна под его началом. Но не будут ли такое дробление войск и двойное командование представлять больше неудобств, чем преимуществ?

К полудню возвращаюсь в Елисейский дворец, опустевший, почти без мебели. Нахожу там полковника Пенелона, который привез мне снова благоприятные известия. Согласно перехваченным радио, генерал фон Марвитц со своей кавалерией вынужден был отступить.

В районе Руа на северо-восток от Мондидье наш 4-й корпус, к несчастью, дрогнул перед 21-м корпусом неприятеля. Кастельно послал в главную квартиру довольно тревожную телеграмму, но Жоффр дал ему приказ держаться во что бы то ни стало и обещал подкрепления. Наш 11-й корпус перейдет теперь в контратаку. Генерал Фош прибыл на место. Больше никаких новостей. На Hauts de Meuse мы продвигаемся очень медленно. Наши войска вынуждены были сами бомбардировать мой бедный и милый Сен-Мигиель, в котором засели немцы...

Днем посетил вместе с Вивиани роскошно оборудованный английский госпиталь у входа в Елисейские поля, в отеле «Астория». Этот отель выстроили немцы на углу улицы Пресбург в виде небоскреба, не считаясь с правилами, которым подчинены дома, окаймляющие площадь Этуаль. Отель теперь секвестрован, и я надеюсь, что после войны ему без милосердия снесут голову, которую он так дерзко поднимает перед изумленной Триумфальной аркой. Оттуда мы отправились в другой госпиталь, устроенный американской колонией с еще большей роскошью в Нельи, в просторных помещениях лицея Пастера. Меня встретил любезный Майрон Т. Геррик. С сияющим видом он поздравил меня с нашей победой на Марне. По дороге толпа узнала меня и приветствовала, как блудного сына.

Потом мы поехали возложить венки на могилы солдат, похороненных на кладбище Банье, а оттуда в больницу Валь-де-Грас, где ко мне присоединились представители Сенского [292] департамента в парламенте, консерватор Дени Кошен, член радикально-республиканской партии Поль Штраусе и социалист Груссье. Они изо дня в день продолжают подавать пример священного союза своим братским сотрудничеством. В конце дня я отправил в Дом инвалидов шесть германских знамен под конвоем военного отряда; эти знамена были доставлены в Бордо и по моему приказанию привезены теперь в Париж. Генерал Ниокс принял их под свою охрану и бережно разместил в капелле среди старых трофеев, к которым мы уж так давно привыкли присоединять новые. Я принял в Елисейском дворце Клотца в форме командира эскадрона, Поля Думера и парижского депутата Галли. Все трое восхваляют перед мною Гальени, которого они видели за работой, и с восторгом рассказывают о населении Парижа, которого ни на мгновение не покинуло спокойствие.

Четверг, 8 октября 1914 г.

Однако я должен снова оставить Париж, так как правительство осталось в Бордо и ожидает меня, чтобы возобновить под моим председательством свои прерванные заседания. Сегодня утром я с Мильераном отправился на автомобиле в обратный путь. Я очень огорчен этим вторичным отъездом из Парижа, конечно, менее печальным, чем первый, но более непонятным. В Туре завтракаем с генералом Полин и делаем остановку в Барбезье, чтобы повидать депутата Жеральда, раненного при автомобильной катастрофе. К восьми часам вечера мы приехали в префектуру Бордо. Немного спустя я узнал, что автомобиль, в котором находился жандармский полковник Жоффруа, везший знамена в Париж и вернувшийся в Жиронду вслед за мной, раздавил на смерть при проезде через деревню приблизительно в двадцати километрах от Бордо одну несчастную старуху. Полковник утверждает, что вина никоим образом не падает на шофера, солдата из территориальных войск. Я немедленно отправил одного из своих офицеров разузнать все обстоятельства, выразить мое соболезнование и помочь семье, которая лишена средств. Эта смерть окончательно омрачила мое возвращение. [293]

Вечером я получил телеграмму от Годена, мэра Сампиньи. Он извещает меня, что сегодня на наш небольшой город упало сорок восемь снарядов большого калибра. Немцы стреляли из нашего форта в римском лагере. Целью немцев, читаю я, было разрушить мой дом в Кло. В него попало несколько снарядов. От веранды, выходящей на долину и лес Айли, остались только мусор и щепы, северо-восточный фасад дал трещину, нижний этаж, пробитый насквозь, разрушен вместе с обстановкой. Это известие оставляет мадам Пуанкаре и меня почти равнодушными. Как ни дорога была для нас эта усадьба, в которой мы провели с близкими людьми столько радостных дней, разве может наша мысль остановиться более одного мгновения на этом личном горе?

Пятница, 9 октября 1914 г.

Главнокомандующий в следующих выражениях сообщает военному министру о бомбардировке Кло: «После грабежей и вандализма — акты хулиганства. Немцам мало было разрушения Реймского собора. Недавно они взломали в Нюбекуре фамильный склеп семьи президента республики, а вчера они бомбардировали частный дом президента в Сампиньи; они систематически обстреливали его с высот на правом берегу Мааса близ Сен-Мигиеля из тяжелых дальнобойных орудий. Выбор этой цели не оправдывался никакими военными соображениями; доказательство — тот факт, что пострадал только дом президента. Можно сказать, немцы сами щадили до сих пор остальные строения в этой деревне. Я хотел бы, чтобы эти слова сказались правильными и Сампиньи остался цел. К несчастью, маловероятно, что разрушительное неистовство неприятеля надолго удовольствуется Кло.

Весь день разбираю документы, пришедшие во время моего отсутствия в бордосокую префектуру. 6 октября в Антверпене состоялось заседание высшего совета обороны под председательством короля и в присутствии Уинстона Черчилля. Положение было признано очень тяжелым. Неприятель располагает двумястами орудиями и может уничтожить город. Решено, что армия вместе с королем выйдет [294] по направлению к Генту. Это движение Жоффр советовал произвести, оно было приостановлено по требованию английского министра{*252}. Действительно, бомбардировка Антверпена началась еще третьего дня вечером и с тех пор продолжалась с неслыханной силой. Большая часть фортов еще держится. Эвакуация армии происходит с 6-го в удовлетворительных условиях{*253}. Генерал По прибыл в Остенде. Он счел целесообразным не вводить морские части в бомбардируемый город и направил их в Гент{*254}. Со своей стороны, Жоффр распорядился отправить 87-ю дивизию территориальных войск в район Поперинге. Ей дано задание немедленно установить контакт с морскими частями и с бельгийскими войсками и, таким образом, облегчить выход всей армии из Антверпена. Де Броквилль оценивает потери бельгийцев с начала враждебных действий в пятьдесят тысяч человек{*255}.

Губернатор Таити телеграфирует, что Папаэте был 22 сентября бомбардирован двумя германскими крейсерами «Гнейзенау» и «Шарнгорст». Благодаря принятым мерам крейсеры не могли войти в рейд. Они отплыли, выпустив в город около ста пятидесяти снарядов, которыми сожгли торговый квартал города. «Вот каков Папаэте: дворец королевы в зелени, бухта с высокими пальмами, зубчатые силуэты высоких гор». Что скажет Лоти? «Таити, Бора-Бора, Океания, боже мой, как все это далеко!»

Палеолог снова вел беседы с Сазоновым по поводу ближайших русских наступательных операций{*256}. Он беседовал также с начальником генерального штаба генералом Беляевым. Со вчерашнего дня, т. е. с 8 октября, сражение должно было развернуться во всю свою ширь. Оно будет продолжаться по меньшей мере пятнадцать дней, т. е. примерно до 25-го. Если русская армия окажется победоносной, можно ожидать, что к 6 ноября она дойдет до широты Бреславля, [295] если не далее на север. Но генерал Беляев старательно подчеркивал гипотетический характер этих предсказаний. Император Николай выехал из Царского Села на театр военных действий. Он желает подтвердить этим, что операции против Германии вступают в решающую стадию{*257}. Он не возьмет на себя фактического командования армией. Он лишь объедет фронт, чтобы подбодрить свои войска{*258}. Итак, лишь теперь русские настоящим образом вступают в войну. До сих пор медленная концентрация их войск позволяла им только отдельные попытки. Тем не менее они разбили немецкие армии при Августово и помешали им перейти Неман. В Карпатах они продолжают преследовать и уничтожать арьергарды австро-венгерских войск{*259}.

Суббота, 10 октября 1914 г.

Во время моего отсутствия из Бордо граф Альбер де Мен скончался от разрыва сердца. Он хворал уже давно, но волнения последних недель, несомненно, ускорили развязку. Он сохранил все обаяние своего удивительного таланта. Если он не был уже в состоянии выступать в палате или в стране, выступать с теми прекрасными речами, которым не могли не рукоплескать даже противники, то он ежедневно писал в «Echo de Paris» и в «Le Gaulois» статьи, проникнутые горячим патриотизмом. Это был человек очень возвышенной души. Я знал такие черты его характера, которые неизвестны публике и свидетельствуют о его исключительной чуткости и тонкости. Его пламенные католические убеждения не мешали ему воздавать должное противникам. Он был прежде всего французом, и правительство республики всегда находило его на своей стороне, когда дело шло об интересах нации. Я счел своим долгом присутствовать лично при его похоронах, совершенных по церковному обряду; впрочем, на них присутствовали также председатели обеих палат и большинство министров. Погребение состоялось временно на кладбище [296] Шартрез. Поль Дешанель произнес очень прочувствованное надгробное слово.

Ввиду этих похорон заседание совета министров было перенесено на послеобеденные часы. На этом заседании мы узнали из телеграмм Жоффра и Клобуковского{*260} о падении Антверпена. Неприятель вступил в город раньше, чем ожидали. Форты Шельды еще держатся. Город очень пострадал от канонады. Многие жители отплыли по реке в Голландию или Англию, они уезжали с криками: «Да здравствует Бельгия!»

Жоффр предлагает правительству, чтобы английские войска, новые и старые, которые будут оперировать на оставшейся свободной части бельгийской территории, находились под командованием маршала Френча, бельгийские войска оставались под начальством короля, а все французские войска в Бельгии и в Северной Франции были поставлены под начало генерала Фоша, который обеспечит связь с союзными армиями. Правительство поддерживает в Лондоне и Остенде это предложение. К несчастью, наша кавалерия должна была отступить к Бетюну для прикрытия прибывающей английской пехоты. Это, увы, сорвало или в лучшем случае отсрочило наши попытки установить связь с бельгийскими войсками. На другом конце, в Воэвре, все наши усилия освободить Сен-Мигиель через Сент-Аньян и Апремон остаются пока бесплодными.

Получил от румынского наследного принца совершенно неожиданную для меня телеграмму: «Президенту Пуанкаре, Бордо. С чувством глубокой скорби сообщаю вам, господин президент, печальное известие о кончине короля Кароля, моего возлюбленного дяди. Фердинанд». Я тотчас отвечаю выражением соболезнования наследному принцу и Румынии, но, признаться, смерть этого государя, столь страстного германофила, не погрузила меня в большую печаль.