Воскресенье, 22 ноября 1914 г.

Генерал де Лагиш не ошибался, чуя ловушку в отступлении немцев. Сегодня они перешли снова в наступление против Варшавы.

В свою очередь, лорд Китченер уведомляет нас, что, согласно сведениям, полученным им от охранной полиции (Intelligence Service), неприятель готовится сделать отчаянную попытку разбить наши линии между Бассе и побережьем. Согласно этим сведениям, кайзер отдал приказ во что бы то ни стало, любой ценой прорвать наш фронт и дойти до Кале. Прибыли подкрепления в сто тысяч человек. Атака должна начаться через два или три дня и превзойдет по своей силе все остальные{*302}. Жоффр думает, что эта информация неправильна, и считает, что, по крайней мере, на время мы нанесли решающий удар немецким попыткам наступления.

Понедельник, 23 ноября 1914 г.

Наконец, мне разрешено порвать свои цепи. Завтра вечером я уезжаю в Париж и к армиям на восточных окраинах. Предсказания лорда Китченера не оказали влияния на Жоффра, и он снял свое вето. По предложению Мильерана решено, что я поеду в Ромильи, где вручу главнокомандующему военную медаль. Но Вивиани снова склонен отложить наше окончательное возвращение в Париж и намерен отсрочить созыв парламента.

Вторник, 24 ноября 1914 г.

Великая княгиня Анастасия Михайловна, вдова герцога Мекленбургского, наша бывшая соседка по Эз, прислала мне [355] из Милана длинное письмо, в котором спрашивает меня, нельзя ли считать ее во Франции на таком же положении, на каком она считается в России, т.е. рассматривать ее, несмотря на ее брак, как русскую великую княгиню, а не как вдову немецкого принца. Она желает получить разрешение приехать на Cote d'Azur, где она обычно проводит зиму. Хотя она является тещей германского кронпринца, правительство согласилось дать ей пропуск. Я посылаю ей его, но, пожалуй, следовало бы следить за тем, чтобы не позволить ей сообщать — даже без плохого умысла — своему зятю о том, что происходит во Франции.

Братиану сказал Блонделю, что убежден, что между Австрией и Болгарией уже существует тайное соглашение. В качестве нового доказательства он сослался на то, что Болгария недавно приобрела в собственность одну австрийскую флотилию на Дунае. Эта флотилия будет отныне плавать под болгарским флагом и будет служить для транспорта снаряжения и пищевых продуктов из Австрии в Болгарию и, конечно, также в Турцию. Братиану проводит аналогию между этой сделкой и той, благодаря которой «Гебен» и «Бреслау» вошли в турецкий флот{*303}.

Около девяти часов вечера я с мадам Пуанкаре выехал особым поездом из Бордо. Завтра я вместе с председателями обеих палат парламента отправляюсь к армиям. Через несколько дней возвращусь в Бордо, чтобы увезти оттуда, — надеюсь, окончательно — правительство и министерские канцелярии. Но жена моя не вернется в Бордо, она останется в Париже. Поэтому мы увозим с собой большую часть нашей прислуги. Мы увозим также нашу собачку и кошку, которые за эти три месяца не могли привыкнуть к новому месту в здании префектуры Жиронды. [356]

 

 

Глава десятая

Награждение Жоффра военной медалью. — Посещение армий, действующих на наших восточных окраинах. — В Вердене. — На Гран-Куронне. — Сестра Юлия де Жербвилье. — Визит королю Георгу V. — Новое пребывание в Бордо. — В поисках Японии. — Окончательное возвращение в Париж.

Среда, 25 ноября 1914 г.

Приехали в Париж к восьми часам утра. Погода холодная, снег.

На вокзале нас ожидают министр внутренних дел, префекты и генерал Гальени. На набережных Сены лишь несколько любопытных. Ни одна газета не сообщала о нашем приезде. Как видно, цензура запретила всякий намек на мою проектируемую поездку на восточные окраины. Мы приезжаем в Елисейский дворец, почти никем не замеченные. Апартаменты дворца уже наполовину снова обставлены стараниями архитектора Тронше и смотрителя здания Перрена. Но моя любимая комната, единственная, в которой я чувствовал себя более или менее как дома, моя «библиотека» в первом этаже, все еще пуста. Мои личные книги, перенесенные в сентябре в помещение для хранения мебели, остались еще там. Неужели ожидают разрешения от главной квартиры, чтобы снова поставить их на полки?

Получил от Майрона Т. Геррика, который оставляет посольство Соединенных Штатов, письмо, в котором он еще раз выражает свои горячие симпатии Франции. «С чувством глубокой грусти, — пишет он, — я покидаю Францию в годину бедствий и траура ее народа, который я так скоро полюбил». Он горячо благодарит меня за «постоянное благожелательное внимание», которое мы оказывали ему во время его пребывания во Франции, и в заключение пишет: «Непреодолимая притягательная сила, оказываемая Францией на всех моих соотечественников, а также память о друзьях не раз еще снова приведут меня в Париж». Я уверен, что Майрон Т. Геррик будет в Соединенных Штатах убежденным [357] защитникам дела Франции. Однако каждый из нас жалеет о его отъезде. В продолжение дня имел совещания с Гальени, Вивиани, приехавшим со мной в Париж, и с некоторыми политическими деятелями, а именно с депутатами от Сенского департамента.

Четверг, 26 ноября 1914 г.

Выехал утром в закрытом автомобиле вместе с председателем сената Антонином Дюбо. Он теперь утратил всю свою прежнюю резкость и остался таким, каков он от природы — добрым и лояльным. Все его помыслы направлены теперь только на Францию и на средства спасти ее, он уже не думает о чем-либо другом. Он пережил 1870 год. Для него, как и для Фрейсине, нынешняя война — продолжение той войны. Он верит в победу, преисполнен решимости, настроение его бодрое. Ни сегодня, ни завтра он не позволит говорить в своем присутствии о преждевременном мире. Напротив, Дешанель не в духе, он жалуется, что занимает пост, который оставляет его без дела. Как видно, он забыл, что совсем недавно отказывался от предложенного ему мною участия в правительстве. Он едет за мною и Дюбо, в одном автомобиле с Вивиани, и порой кажется, что нервы председателя палаты и председателя совета министров слишком потрясены ужасами переживаемой нами драмы.

Сначала мы посещаем главную квартиру, которая все еще находится в Ромильи, но скоро будет переведена в Шантильи. Мильеран, тоже приехавший сюда, ожидает нас. На просторной лужайке перед школой, в присутствии офицеров главной квартиры, я торжественно вручаю Жоффру военную медаль. Он стоит передо мной в скромной и, можно сказать, смущенной позе. Его ясные голубые глаза все время устремлены на меня. Заиграли рожки. Я приближаюсь к генералу и прикалываю к его могучей груди желтую ленту. Затем, стоя между председателями обеих палат, я обращаюсь к нему со следующей речью: «Мой дорогой генерал, мне очень приятно вручить вам сегодня в присутствии председателей обеих палат, председателя совета министров и военного министра эту простую и славную медаль, которая [358] является эмблемой самых высоких военных доблестей и которую с одинаковой гордостью носят знаменитые генералы и простые солдаты.

Благоволите усмотреть в этом отличии-символе знак благодарности нации.

Начиная с того дня, когда под вашим руководством так замечательно проведена была концентрация французских сил, вы проявили в руководстве наших армий следующие качества, которые ни на момент не изменили вам: дух организации, порядка и систематичности — его благодетельные результаты распространились со стратегии и на тактику, — затем мудрую и холодную распорядительность, всегда умеющую парировать непредвиденное, и, наконец, непоколебимую силу души и спокойствие, которое всюду подает спасительный пример и рождает веру и надежду.

Я уверен, что отвечу вашим сокровенным желаниям, не отделяя в своем приветствии от вас ваших верных соратников по главной квартире, призванных подготовлять под вашим верховным руководством ежедневные операции и подобно вам поглощенных своей священной задачей. Но от офицеров и солдат, окружающих меня в этот момент, мысль моя уносится на всю линию фронта, от Вогез до Северного моря, к тем достойным удивления войскам, которые я снова увижу завтра и в следующие дни, и, конечно, мой дорогой генерал, я отвечу вашим собственным чувствам, отнеся ко всем войскам часть той чести, которую вы заслужили.

В пережитые вами теперь бурные и тяжелые недели вы упрочили и продлили защитой Фландрии блестящую победу на Марне; благодаря вашему благотворному влиянию на окружающих все помогало вам достичь новых успехов, совершенное единство взглядов в командовании, активная солидарность между союзными армиями, разумное употребление формаций и различных видов оружия; но еще более содействовала вашим высоким целям та несравненная моральная энергия, которая истекает из души француза и приводит в движение все пружины армии.

Несокрушимая сила идеала позволила с начала войны нашим войскам развить свои приобретенные качества и [359] приобрести новые, приспособиться к обороне, не теряя силы своего натиска, противостоять одинаково изнурению от непрерывных боев и гнетущей усталости от длительной неподвижности, одним словом, совершенствоваться под огнем неприятеля и в то же время сохранять среди тысячи неожиданностей войны свои пыл, свое одушевление, свою храбрость.

В тот день, когда возможно будет сделать обзор некоторых из тех актов самопожертвования и храбрости, которые ежедневно совершаются среди вас, факты покажут, что никогда еще в течение веков у Франции не было армии более прекрасной, обладающей таким сознанием своего долга. Впрочем, не сливается ли эта армия с самой Францией? Разве не Франция, не вся Франция без различия партий и социального положения, поднялась на зов правительства республики, чтобы отразить коварное, предумышленное нападение? У всех граждан, вставших под знамена, теперь только одна душа, один ум, личная жизнь отступает перед общими интересами. В этом возвышенном порыве свободного народа представители страны не остались на последнем месте в своем стремлении уплатить долг родине. Оба председателя, явившиеся сегодня высказать армии чувства обеих палат, позволят мне присоединиться к ним и в волнении помянуть здесь давших членов парламента, убитых или раненных на полях сражения.

Ужасы этой кровавой войны, косящая рука смерти не притупят энтузиазма войск, горестные потери, которые несет нация, не смутят ее твердости и не поколеблют ее решимости. Франция истощила все средства, чтобы избавить человечество от катастрофы, подобной которой не знает история. Франция знает, что во избежание повторения такой катастрофы она должна в согласии с союзниками окончательно уничтожить причины ее; она знает, что нынешнее поколение является носителем не только заветов прошлого, но и ответственности за будущее; она знает, что, как ни трагичен данный момент, это только один момент в жизни всего народа в целом и что мы не имеем права, отказываясь от всей нашей истории, отказываться от нашей таковой миссии цивилизации и свободы. [360]

Неокончательная победа и преждевременный мир подвергли бы французский гений завтра новым оскорблениям со стороны утонченно варварства, которое надевает на себя маску, чтобы полнее удовлетворить свои инстинкты господства. Франция в несокрушимом единении своих сынов и с неослабной помощью своих союзников будет продолжать начатое дело освобождения Европы, и когда она увенчает его, она обретет под сенью своих мертвецов более интенсивную жизнь в славе, согласии и безопасности».

Затем я надеваю ленту ордена Почетного легиона на шею генерала Белена, помощника начальника генерального штаба. По окончании церемонии мы беседуем с Жоффром и Фошем, прибывшим для этого случая из Касселя. Оба они уверенно глядят в будущее. Победа, говорят они, потребует еще, возможно, более или менее продолжительного времени, но она будет нашей. План, задуманный и подготовленный немцами, не удался, карта их бита. Ни Жоффр, ни Фош не верят в возможность новой массовой атаки, которой опасается лорд Китченер.

Между тем у нас новые разочарования в области оборонного производства. Но Жоффр не очень огорчен этим, так как он вынужден, прежде чем предпринимать какие-либо новые операции, выждать две или три недели, пока будут готовы недавно изобретенные приборы для разрушения проволочных заграждений и окопов, взрывные бомбы, якорные и абордажные орудия. Простой завтрак в главной квартире в буржуазном городе, в котором Жоффр каждый вечер засыпает сном Конде. Затем мы уезжаем из Ромильи в Шалон-на-Марне, где встречаем командующего 4-й армией генерала де Лангль де Кари и генерала Дальштейна, командующего 6-м округом. Генерал Дальштейн остался таким же молодым и элегантным, каким я знал его двадцать лет назад в Елисейском дворце. Генерал де Лангль де Кари тоже выглядит молодцом. Он незадолго до войны вышел в запас. Когда вспыхнула война, его немедленно призвали на действительную службу в качестве командующего армией. В молодости он был ординарцем у генерала Трошю. 19 января 1871 г. в битве при Бузенвале он был ранен пулей в грудь навылет. Генерал Жоффр высоко [361] ценит его. Лангль де Кари не беспокоится относительно своего участка фронта, считает его прочным; некоторое беспокойство есть у него только относительно фронта на Аргоннах, где немцы активнее, чем в других местах. Я вручил ему в присутствии войск, но не произнося речи, ленту большого креста ордена Почетного легиона.

С наступлением ночи небольшой кортеж наших автомобилей отправился полным ходом в Шалонский лагерь. Он внезапно открылся перед нами, полный жизни и движения. Здесь расположены территориальные войска Монтобанского округа. Они размещены в обширных сараях, слабо освещенных жалкими свечками. Часть солдат занята стряпней среди лагерной грязи при мерцающем свете плошек. Я спрашиваю их о полевой почте, об их здоровье, питании. Все объявляют себя довольными, и если, возможно, не все действительно довольны, то во всяком случае они гордо желают казаться довольными.

Я долго осматриваю лагерные лазареты и госпитали в городе Шалоне. Много тяжело раненных, здесь тоже у раненых прекрасное, бодрое состояние духа. К несчастью, много случаев тифа, начинающаяся эпидемия, видимо, охватила несколько армий.

Вечером я оставил на ужин в префектуре генералов и офицеров генерального штаба. При всей своей уверенности Лангль де Кари, в отличие от Жоффра, думает, что немцы еще раз будут пытаться атаковать.

Из Елисейского дворца нам позвонили, что сражение под Лодзью развертывается в самых благоприятных для русских условиях. Поражение немцев, кажется, полное. Русские взяли огромное количество пленных{*304}.

Пятница, 27 ноября 1914 г.

Вместе с генералом де Лангль де Кари отправляемся в Аргонны. Сырая и холодная погода. Мы проезжаем Вальми, где зять Дюбо служит в лазарете старшим врачом. Председатель сената не решился просить меня заехать сюда, для [362] чего понадобилось бы сделать небольшой крюк, но, когда я сам предложил ему это, его хорошее настроение перешло в открытую веселость. Вижу, что мне не помешать ему прочитать мне лекцию о битве при Вальми, объяснять мне тактику Дюмурье и Келлермана и доказывать, что теперь было бы опасно увлекать за собой войска в открытом месте с шапками на остриях сабель. Во всяком случае, я не избежал цитаты из Гете, касающейся Вальми: «На этом месте и в этот день начинается новая эра мировой истории». — «Да, да, вы увидите, — весело твердит мне Дюбо, — Гете окажется правым во второй раз, по прошествии ста двадцати двух лет».

Мы остановились в штаб-квартире генерала Жерара, которому я при этом случае вручил звезду ордена Почетного легиона. Жерар служил некогда на острове Мадагаскаре, где был начальником штаба у Гальени. С начала войны он командует 2-м армейским корпусом и сражался во главе его под Манжьенн. В сентябре ему поручена была защита Аргонн. Здесь, в «этих Фермопилах Франции», ему приходится изо дня в день выдерживать жаркие бои. Мы вместе объезжаем живописный район лесистых холмов. Часть его, прилегающую к Маасу, я хорошо знаю, имена его знаменитых ущелий запечатлелись в моей памяти еще с гимназических времен — я часто совершал сюда экскурсии. В пасмурный день среди обнаженных деревьев мы едем приветствовать войска, размещенные в деревянных шалашах с койками, столами и табуретками. Сделали остановку у батарей 90– и 105-миллиметрового калибра, замаскированных среди буков и дубов. Грохот орудий раздается неумолчно.

Генерал Жерар говорит мне, что немцы понемногу ежедневно грызут наш фронт на Аргоннах. В общем они отнимают у нас около ста метров в месяц, и это упорное стремление продвинуться в определенной зоне, в одном и том же направлении, очевидно, указывает, что они не оставляют мысли осадить Верден.

Командующий 3-й армией генерал Саррайль ожидает нас в прелестной деревушке Илетт, население которой храбро остается на местах под угрозой неприятеля. Для этого населения я не столько президент республики, сколько [363] бывший сенатор от департамента Мааса, и меня встречают, как старого знакомого. В Клермон-ан-Аррони, куда мой отец и моя мать часто приезжали в свои старые годы подышать свежим воздухом лесов и лугов, я нашел только развалины сожженных домов. 5 сентября вюртембергские солдаты и уланы князя Витгенштейна без всякого повода подожгли это несчастное местечко. Уцелела, кажется, только больница благодаря энергии сестры Габриель. Она отправилась в немецкий штаб к генералу и сказала ему: «Ваши офицеры дали мне слово, что больница будет пощажена. Они не сдержали его. Французский офицер никогда не поступил бы таким образом». В первый момент генерал был раздражен этими гордыми словами, но в результате запретил предавать огню больницу{*305}. Я горячо приветствую сестру Габриель, впоследствии я вручил ей крест ордена Почетного легиона. Вот ее простой ответ: «Я лишь исполнила свой долг, господин президент».

Проездом через хорошо знакомые мне деревни Ресикур, Блеркур, Регре, жители которых, смешавшись с войсками, дружески приветствуют меня, мы продолжаем наш путь по направлению к Вердену. Крепость на Маасе, тесно сжатая в старых стенах, построенных Вобаном, кишит офицерами и солдатами. Она до сих пор не пострадала от обстрела. Жители спокойно прогуливаются по улицам, магазины открыты, никто как будто и не думает об опасности, которая все нарастает вокруг города. Собор на холме невредим. Грациозные фасады епископского дворца и музея в сохранности. Никак не подумаешь, что неприятель начал уже осаду города и систематически старается окружить его. После битвы на Марне кронпринц, командующий 5-й армией и имеющий свою главную квартиру в Стене, всячески пытается проникнуть в лесистый и изрезанный район Аргонн. Он старается достигнуть железнодорожной ветви, идущей от Сент-Менегульд до Вердена, — мы ехали вдоль нее по пути из [364] Илетт, — и немецкий генеральный штаб дал ему для этой цели несколько отборных корпусов, в том числе 16-й, Метцский, состоящий главным образом из крепких саарских шахтеров. С нашей стороны стоят против кронпринца 5-й корпус под командованием генерала Мишле и 2-й корпус под командованием генерала Жерара. 1 октября высоты, господствующие над лесом, находились еще в наших руках. Но мало-помалу неприятель продвинулся вперед. Он атаковал наш 2-й корпус в окрестностях Грюери, отвоевывал у нашего 5-го корпуса высоты 263 и 295, Ла Филль Морт (точное имя ее было Ла Фейль Морт), Болант и Го-Жардине.

Несмотря на это растущее давление со стороны неприятеля, город сохраняет свой довоенный вид. Я завтракаю в супрефектуре с несколькими мобилизованными депутатами: Альбером Лебреном, моим министром колоний в 1912 г., Альбером Ноэлем, депутатом от Вердена, Абелем Ферри, занимавшим в июле пост товарища министра иностранных дел, и, наконец, с Мартеном, депутатом от департамента Марны, бывшим воспитанником политехнической школы. Саррайль тоже среди нас. С 30 августа он заменил генерала Рюффей во главе 3-й армии. Он отпустил седую бороду, но со своей высокой, статной, подвижной фигурой выглядит очень молодо. Неспокойный взгляд его карих глаз, который то пронзает вас, то устремляется куда-то вдаль, говорит о страстной натуре. В своем разговоре он часто отбрасывает все соображения дисциплины. Он чаще критикует, чем хвалит. Саррайль находит чрезвычайно печальным фактом нашу недавнюю атаку на казармы в Шовонкуре, поведшую к столь губительным последствиям. Он приписывает печальное дело у Hauts-de-Meuse и взятие Сен-Мигиеля неспособности генерала, командовавшего 75-й резервной дивизией и понесшего кару, но главным образом ошибке высшего командования, забравшего оттуда 8-й корпус (он отрицает, что корпус был переброшен по его инициативе).

После обеда мы рассматривали форт Дуомон, единственное из укреплений Вердена, пострадавшее пока от бомбардировки неприятеля. Что ни говори, бомбардировка причинила здесь довольно серьезные повреждения. Тем не менее [365] этот форт в состоянии будет продержаться несколько дней против атак неприятеля. Впрочем, как и Гальени, Саррайль думает, что отныне невозможна защита какой-либо крепости, будь то за поясным валом либо даже внутри самих фортов. Необходимо с помощью саперных работ создать обширный укрепленный район. Судьба Вердена не внушает Саррайлю беспокойства. Войска его продвигаются в Воэвре, со стороны Этена и Френ. Он переносит наши передовые позиции насколько возможно вперед.

Посетил в Верденском госпитале раненого депутата от департамента Мааса Андре Мажино, сержанта пехоты. У него прострелено колено. Это произошло во время одной смелой рекогносцировки на другой день после того, как он был награжден военной медалью за доблесть. Надеются, что можно будет избежать ампутации ноги, но он уже не будет свободно владеть ею. Он очень стойко переносит свои страдания.

Наступает ночь. Мы отправляемся по шоссе Сульи и приезжаем в Бар-ле-Дкж. Я немедленно посещаю раненых и больных тифом в госпитале нижнего города и в помещении женской школы на краю верхнего города. Здесь, так же как и в Шалоне, много тифозных больных, и смертность среди них велика. Если эпидемия распространится, она подвергнет наши армии большой опасности. Но врачи упорно ищут предохранительную прививку против тифа и надеются найти ее. Проезжая мимо дома, в котором я родился, я вспоминаю свое детство, омраченное картинами войны и оккупации. Но на этот раз, по крайней мере, не подверглась нашествию неприятеля милая моему сердцу долина Орнен, южнее Бар-ле-Дкжа, и мои земляки избавлены теперь от зрелища немецких солдат на площади Реджио, вокруг статуи маршала Удино.

Ужин в префектуре с префектом Обером, женой его и некоторыми друзьями из местных жителей. Дешанель совершенно преобразился со времени своего отъезда из Парижа. Он стряхнул свою меланхолию.

Он весел, остроумен, блещет умом, все наше общество восхищено им. Мы запрашиваем по телефону Бордо, получены [366] ли в министерстве иностранных дел известия из России. Получены, притом хорошие.

Суббота, 28 ноября 1914 г.

Жители Бар-ле-Дюка узнали о моем приезде и приходят засвидетельствовать свои чувства ко мне, оставшиеся неизменными. Прежде чем покинуть Бар-ле-Дюк, я поехал утром к несчастным беженцам из коммун, захваченных неприятелем. Эти бедные люди нашли приют в одном доме на Банковой улице. Они спят в небольших комнатушках, одни — на складных кроватях, другие — на соломе. Никто из них не жалуется, и при нашем кратком визите лица у всех просияли. Сказав несколько слов ободрения тифозным больным, помешенным в другом конце города, в новых казармах, мы отправляемся в Коммерси и едем в поднявшемся тем временем густом тумане.

В Коммерси нас встретили командующий 1-й армией генерал Дюбайль и генерал де Мондезир, командир 8-го корпуса. Они рассказывают нам, что вот уже три дня идут жаркие бои в направлении Апремон-ла-Форе. Генерал Дюбайль, простой, скромный, вместе с тем мягкий и решительный, очень ясно объясняет мне операции своей армии. В последнюю среду, когда выпал первый снег, неприятель энергично атаковал 8-й корпус на одном из выступающих углов наших позиций в Лувьерском лесу. Огонь минометов, против которого бессильна наша артиллерия, заставил наши войска оставить часть своих окопов, которые перешли в руки неприятеля{*306}. Несмотря на энергичные контратаки, нам не удалось отнять потерянную территорию. Вчера правое крыло 8-го корпуса, в свою очередь, подверглось энергичной бомбардировке на юго-запад от редута Буа-Брюле. Мы должны были очистить еще одну траншею. Генерал Дюбайль обеспокоен этими повторными неудачами. Всю ночь немцы пытались использовать свои преимущества, и сегодня утром атаки их возобновились с удвоенной силой. Перед моим [367] приездом генерал Дюбайль отдал генералу де Мондезир приказ держать во что бы то ни стало атакованный редут и, со своей стороны, как можно скорее пойти в атаку на лесистую вершину на запад от Буа-Брюле, чтобы заставить неприятеля разрознить свои усилия{*307}.

Прелестный городок Коммерси, колыбель моей парламентской жизни, заполнен беженцами из соседних общин, занятых или находящихся под угрозой немцев. В Воэвре, в долине Мааса, жители должны были из-за боев или нашествия покинуть свои очаги. Они ушли с молчаливой покорностью судьбе, без возмущения и чуть ли не без волнения. Они повиновались унаследованному рефлексу населения, привыкшего на протяжении веков к этому периодически повторяющемуся испытанию. Я беседую с некоторыми из них, которых знаю уже многие годы. Они не только не плачутся на свою судьбу, а благодарят меня за то, что делают в их пользу. Я из собственных средств передал мэру и префекту толику для помощи им, но разве она имеет значение перед лицом такого разрушения и такой нужды?

Мэр Коммерси, очень любимый населением, исполняет свою должность тридцать лет. Это мой друг Рене Гродидье, горнозаводчик, ставший моим преемником сначала в палате депутатов, потом — в сенате. Хотя Коммерси находится под угрозой бомбардировки, заводы не закрылись. Они работают на оборону, впрочем, несколько замедленным темпом ввиду мобилизации большого числа рабочих. Гродидье приютил у себя двух моих товарищей из Сампиньи, тоже эмигрировавших после бомбардировки Кло, мою лошадь Бижу и собаку Браво. Оба они с радостью приветствуют меня, без всякого уважения к тому званию, которым я облечен в настоящий момент. Мы завтракаем в частном доме Гродидье под непрекращающийся гул пушечной пальбы и тотчас после еды отправляемся далее — в поездку, которая вызывает у меня воспоминания о других поездках, совершенных [368] в молодые годы в те же коммуны, к избирателям департамента Мааса.

Мы едем по Жиронвилльскому шоссе и останавливаемся, не доезжая гребня Hauts-de-Meuse, налево от форта. Погода ясная, и мы легко можем обозревать фронт, занимаемый нашими войсками. Мы присутствуем при артиллерийском бое. Стреляют главным образом наши батареи из форта Лиувилль. Они обстреливают подступы к редуту Буа-Брюле и лес Жюра. Огненные вспышки, облачки дыма, глухой отдаленный грохот. Вот и вся картина сражения. Не видно ни одного всадника, ни одного пехотинца. А между тем, в каждой из враждебных армий по сто тысяч человек, но они спрятаны в ямах и прикрытиях, и огромная равнина, расстилающаяся внизу перед нашими глазами, кажется пустынной.

Форт Жиронвилль был 31 октября бомбардирован неприятелем, и генерал Дюбайль опасается, что вереница наших автомобилей может вызвать новую бомбардировку. Поэтому я с Дюбо и генералами Дюбайлем и Дюпаржем садимся все вместе в один невзрачный автомобиль и едем полным ходом. Бомбардировка не причинила повреждений форту. Я ищу здесь своего садовника из Кло Эжена Ожара, о котором знаю, что он мобилизован как запасной. Жене его пришлось оставить мой участок в Сампиньи, где снаряды продолжают падать на мою усадьбу и на окружающие ее деревья. Мы наймем в Бар-ле-Дюк дом для жены и детей садовника, поместим там также то, что уцелело от нашей обстановки.

Спускаемся мимо Жиронвилля, Жуйзу-ле-Кот и Корневилля к Тулю. Автомобили наши следуют на приличном расстоянии друг от друга, чтобы не слишком возбуждать любопытство немцев. Губернетор Туля генерал Реми показывает нам устройство передового пояса укреплений, они расположены на холмах и в лесу. Он показывает нам батареи, а также прикрытия для пехоты, вырытые с начала военных действий и призванные заменить собой постоянные форты, которые не в состоянии держаться против тяжелой артиллерии. Впрочем, в настоящий момент укрепленный лагерь Туля может опасаться только визитов [369] «Tauben» и неприятельских летчиков. Ему не приходится иметь дело с неприятельской артиллерией. Крепость Туль, которую мы считали одним из самых важных и необходимых сторожевых пунктов на нашей восточной границе, одним из наиболее подверженных нападению неприятеля, осталась до сих пор в стороне от его попыток, тогда как крепость Мобеж, которую защищал нейтралитет Бельгии, пала и оккупирована немцами.

Под вечер мы приехали в Нанси, где нас встретили в префектуре Мирман с женой и детьми, подавшие за последние недели лотарингскому населению прекрасные примеры храбрости. Изящный город Станислава оправился от тревоги, испытанной им во время битвы на Гран-Куронне. Он остается объектом воздушных нападений и даже бомбардировки из дальнобойных орудий. Но город храбро вернулся к нормальной жизни, и улицы его почти так же оживлены, как в мирное время.