Понедельник, 30 ноября 1914 г.

В своем рабочем кабинете в Енисейском дворце я просматриваю бумаги, пришедшие за время моего отсутствия. Прежде всего секретную записку из Лондона{*311}, в которой Поль Камбон приводит слова, сказанные ему сэром Эдуардом Греем: «Австрия и Пруссия имеют при Ватикане своих представителей, которые ведут среди католического мира беспрестанную кампанию против держав Тройственного согласия. Они изображают эту войну как столкновение между врагом католической церкви — Англией, схизматической Россией и атеистической Францией, с одной стороны, и обеими державами, наиболее почтительными и приверженными к католицизму, — с другой. Эта кампания ведется во всех католических странах, в Испании и в Америке, и может оказать самое печальное влияние на общественное мнение. Поэтому британское правительство решило послать в Рим свою миссию при святом престоле. Каковы будут ее продолжительность, характер и состав? Пока еще ничего не решено, но решение не замедлит быть принято». В заключение своего сообщения [372] Полю Камбону сэр Эдуард Грей ограничился словами: «Желательно было бы, чтобы Франция поступила, как мы». Да, конечно, это было бы желательно; с нашей стороны своего рода абсурд оставаться во время войны в стороне от столь важного наблюдательного пункта, как Ватикан. Но захочет ли понять это французское правительство?

Другая депеша. Великобританский поверенный в делах в Каире считает, что предстоит обнародование его правительством декларации, возвещающей о низложении хедива, замене его принцем Гуссейном и установлении британского протектората{*312} {34}.

Новая инициатива Сазонова. Он заявляет, что имеет основания считать возможным незамедлительно добиться активной помощи Болгарии против Австрии, если три державы гарантируют Болгарии приобретение Фракии до линии Эпос — Мидия и раздел Македонии на основе соглашения 1912 г. Здесь нет ничего нового, Сазонов желает лишь показать нам, что он остается верен своим иллюзиям, но присовокупляется следующее: «Однако, принимая во внимание, что Греция и Сербия придают решающее значение сохранению смежности своей границы, Сазонов предлагает нам осуществить это соседство за счет Албании»{*313}. Делькасее придется сделать холодный душ этому не в меру разгоряченному воображению.

Мы получили от Палеолога также другую депешу: «Я наталкиваюсь на препятствия в своем стремлении получить точные сведения о сражении под Лодзью. Это заставляет меня опасаться, что победа русских не носит того решающего характера, как полагал сначала начальник генерального штаба. Во всяком случае, это сражение еще продолжается»{*314}. Россия все более приучает нас к чередованию плохих известий с хорошими. День надежд, затем день разочарований. В конце концов, возможно, что русское правительство осведомлено на этот счет не намного больше нашего. [373]

Известия из Сербии еще менее утешительны. Сообщают о признаках упадка духа в войсках 1-й армии и даже о случаях паники среди молодых новобранцев, недавно включенных в состав армии{*315}. Принц-регент все время на фронте и старается поднять дух солдат и подать им пример храбрости{*316}.

Делькассе телеграфирует мне, что английский король приезжает во Францию посетить армию маршала Френча. Вивиани, как и я, того мнения, что я должен отправиться приветствовать короля. Полковник Пенелон, приехавший вместе с нами из восточных окраин, телефонирует в английскую главную квартиру, чтобы подготовить свидание. Оно назначается на завтра в Мервилле.

Как сообщает мне Жюль Камбон, кардинал Аметт передал ему письмо от кардинала Гаспарри. Папа желал бы, чтобы воюющие стороны согласились приостановить военные действия на день Рождества. Святой отец даст ход этому проекту только в том случае, если будет иметь шансы на принятие его. Он поручил парижскому архиепископу прозондировать почву. Жюль Камбон ответил кардиналу Аметту, что не в его компетенции высказаться по этому поводу, что французское правительство, разумеется, может действовать только по соглашению со своими союзниками и, кроме того, несомненно, запросит мнение военного начальства. Посол спрашивает мое мнение. «Разумеется, — отвечаю я, — я не мог ничего решать, минуя правительство, но мне кажется, что идея святого престола нелегко осуществима. Как вы заметили, мы должны сначала рассмотреть этот вопрос с нашими союзниками. Между тем праздник русского Рождества не совпадает по времени с нашим. Кроме того, никто не может предвидеть, позволит ли военная ситуация приостановить военные действия в день 25 декабря {35}. Я нахожу мысль папы благородной, но боюсь, что она несколько платонична. Во всяком случае известите правительство в Бордо». [374]

Вторник, 1 декабря 1914 г.

Утром отправились поездом в Сент-Омер. Меня сопровождает только Вивиани с генералом Дюпаржем и полковником Пенелоном. Мы приехали в час дня. На вокзале нас ожидал генерал Жоффр, прибывший в свою очередь. Садимся в автомобиль и едем в Мервилль, где находится штаб одной английской дивизии. Король Георг V принимает нас в частном доме, реквизированном британскими войсками. Он в походной форме вроде той, какую носит Френч, из серого сукна с желтоватым оттенком, в гетрах и кепке, на околыше которой красуются два золотых венчика. Он любезно благодарит меня за мой приезд, представляет мне своих офицеров и приглашает меня занять место рядом с ним в открытом автомобиле и объехать войска, выстроившиеся для парада. Они большей частью взяты из окопов и выстроены по обеим сторонам дороги. Мы медленно проезжаем между двумя неподвижными шеренгами, офицеры отдают честь, солдаты кричат «ура», что не принято у французов. Всюду, где мы проезжаем, в Мервилле, Газебруке, Эстере, жители толпой приветствуют нас. Король, как всегда, очень приветлив, и мы непринужденно беседуем о наших переживаниях за последние месяцы. Видно, он очень доволен, что немцам не удалось дойти до Кале. «Это, — говорит он, — явно было их целью, и чем мощнее был их натиск, тем серьезнее их неудача». Король выражает свое удовлетворение по поводу того, что три союзных правительства взаимно обязались не подписывать сепаратного мира. «Я, — говорит он, — всегда был того мнения, что Англия должна выступить против Германии, если последняя объявит войну Франции. Но на ваше письмо я вынужден был ответить сдержанно, так как мое правительство еще не приняло решения и английское общественное мнение не было еще готово к вмешательству. Я сказал Грею: «Вы должны осведомить страну. Конечно, вам удастся объяснить ей, что Англия не может остаться безучастной к этому конфликту». Грею действительно легко удалось открыть глаза огромному большинству англичан.

Король, очевидно, глубоко потрясен зрелищем опустошений, произведенных немцами в коммунах, которые мы [375] проезжаем. Он сам указывает мне на развалины сожженных домов, на повреждения, причиненные снарядами. Он отлично понимает, что мы, сражаясь за общее дело на своей территории, находимся не в самом выгодном положении.

Мы посетили две штаб-квартиры, принимаем парад кавалерии, артиллерии, пехоты и поздно возвращаемся в Сент-Омер, где находится главная квартира маршала Френча. Сент-Омер производит впечатление английского города. Всюду английские офицеры и солдаты, они находятся в наилучших отношениях с населением. Впрочем, жители Сент-Омера на чистейшем французском языке свидетельствуют мне свою радость по поводу моего приезда.

Мы ужинаем у маршала Френча. Король счел нужным сам пригласить меня, так как считает себя посреди своих войск у себя дома, хотя и на французской территории. На ужине присутствуют только принц Уэльский, все еще, можно сказать, такой же юный, как тогда, когда принимал у себя маркиза де Бретейля{*317}, фельдмаршал Френч, два английских офицера, генерал Дюпарж, полковник Пенелон и полковник Гюгет, глава нашей военной миссии при английской главной квартире. Король в нелестных выражениях говорит мне о Кайо, которого сэр Френсис Берти изобразил ему в малопривлекательном свете{*318}. «Наконец-то, — говорит он, — он уезжает в Бразилию. Это утешительно. Король замечает, что лично он, как, впрочем, и британское правительство, считает необходимым продолжать войну до уничтожения германского империализма. Он воспользуется своим пребыванием во Франции и посетит в Фюрнесе или Ла Панн своего кузена короля Альберта I.

Среда, 2 декабря 1914 г.

Ночью мы выехали из Сент-Омера и сегодня утром вернулись в Париж. Не успел Вивиани расстаться со мной, как снова является ко мне в Елисейский дворец. Бриан позвонил [376] ему, что правительство, собравшись в Бордо в наше отсутствие, ответило Англии, что Франция не намерена посылать, своего представителя в Ватикан. Кажется, даже намекнули английскому правительству, что оно несколько поспешило с назначением своего представителя. Какая мелочная и близорукая политика! Неужели мы принесем наши национальные интересы в жертву партийным пристрастиям? Вивиани, повидимому, примирился с этим злополучным ответом. Но почему Делькассе и Бриан не настояли, чтобы подождали нашего возвращения, прежде чем принять решение? Все воюющие державы будут представлены при Ватикане за исключением нас, как будто отделение церкви от государства запрещает нам дипломатические отношения с папским престолом и как будто мы вправе не интересоваться тем, что происходит в Ватикане!

Сегодня утром Вивиани и я получили от Мильерана — он вернулся в Бордо — копию письма Жоффра, касающегося обороны Парижа. «Опыт нынешней войны, — пишет Жоффр, — показывает, что нельзя с уверенностью рассчитывать на силу сопротивления крепостных сооружений и укреплений, а также на территориальные войска, которые за некоторыми почетными исключениями проявили лишь слабое военное достоинство. Поэтому, в том случае, если неприятель будет угрожать Парижу что, впрочем, становится все менее вероятным, защита его должна быть обеспечена одной из полевых армий, состоящей из закаленных войск и опирающейся на укрепленные полевые позиции, армия эта должна быть выдвинута как можно дальше перед Парижем, неприятеля не следует подпускать к последнему. Моими стараниями такие позиции уже были созданы на участке Бове — Виллере — Коттере; равным образом мне надлежало в нужный момент назначить регулярные войска для занятия этих позиций. Между тем, при нынешнем положении вещей в распоряжение военного губернатора Парижа предоставляются четыре дивизии территориальных войск. Распределенные в различных секторах, они должны будут защищать линию сопротивления, расположенную всего в нескольких километрах от внешних [377] фортов. После вышесказанного такое положение никоим образом не отвечает требованиям ситуации». Главнокомандующий предлагает поэтому ряд перемен, которые неизбежно должны будут повлечь за собой сокращение функций, возложенных декретом 26 августа на военного губернатора Парижа. Жоффр предвидит, что генерал Гальени не сможет согласиться на столь урезанную роль, и предлагает в таком случае заменить его генералом Монури. Он пишет, что не желает сам принять это решение, потому что «вопрос связан с возвращением, хотя бы временным, правительства в столицу по случаю предстоящего созыва парламента. Эта возможность связана с тем, что укрепленный лагерь Парижа вплоть до линии внешних фортов будет находиться вне зоны действующих армий».

Итак, главнокомандующий все еще считает, что возвращение правительства в Париж не должно произойти немедленно и может носить временный характер. Сам Вивиани тоже сказал мне, что имеет в виду окончательное возвращение правительства лишь в течение января. Я еще раз подчеркиваю ему, что считаю недопустимыми, неоправдываемыми эти постоянные отсрочки. Однако я тоже, как он, держусь того мнения, что не годится урезать миссию Гальени, не найдя для него другого назначения, достойного его. В согласии со мной Вивиани телефонирует Мильерану, что мы просим не принимать без нас решения по этому вопросу.

Днем я принял Барту. Принятие закона о трехгодичном сроке военной службы должно было бы вернуть его к власти со времени войны, но воспоминание о протоколе Фабра{*319} {36} помешало Вивиани призвать его в свой расширенный кабинет после удаления из него Кайо. Барту тоже сгорает теперь от нетерпения получить назначение и, разумеется, огорчен тем, что еще не получил его. Он говорит мне, что охотно согласился бы взять на себя председательство в комиссии по устройству Эльзаса и Лотарингии, как ему предлагал это Вивиани. В самом деле, надо уже теперь приступить к выработке статута для коммун, занятых нашими войсками. Я [378] заметил Барту, что в помещении государственного совета уже функционирует комиссия, являющаяся, очевидно, продуктом самопроизвольного зарождения, и, кроме того, главная квартира приняла меры на местах. Генерал Дюбайль даже сказал мне раз в присутствии председателей обеих палат и председателя совета министров: «Я велел выплачивать жалование священникам в Эльзасе и обещаю населению считаться с их обычаями». — «Я точно того же мнения, — заметил мне Барту. — Но нам, очевидно, надо будет согласовать работу военных и гражданских властей. В качестве председателя генеральной комиссии я взял бы на себя установить эту связь».

Жюль Камбон говорил по телефону с Делькассе, а затем имел вторично свидание с кардиналом Аметтом. Он указал последнему, какие возражения вызывает идея рождественского перемирия. Главная квартира считает опасной приостановку текущих операций даже на двадцать четыре часа. Кардинал прекрасно понимает этот мотив отказа. Он к тому же находит, что честность германской армии слишком подозрительна, чтобы мы могли положиться на принятые обязательства. Он сам известит Ватикан{*320}.

Четверг, 3 декабря 1914 г.

Вчера вечером выехал поездом из Парижа и возвратился крайне неохотно в префектуру Жиронды, правительство все еще считает своим долгом заседать здесь. На сей раз, по крайней мере, предоставили свободу мадам Пуанкаре остаться среди населения Парижа и заниматься делами, требующими ее помощи.

По приезде в Бордо я узнал о смерти одного из старых офицеров моей военной канцелярии, бравого полковника Гошотта. Он родом из Курселль-о-Буа, скромной деревушки в департаменте Мааса. В этой деревушке мой дед по матери обычно останавливался, когда отправлялся на охоту, и я, в то время еще совсем мальчик, посадил там елки. На этих днях старый полковник получил апоплексический удар, от которого [379] и скончался. Я хотел бы присутствовать сегодня на его скромных похоронах, тем более, что до конца войны не представится возможности перевезти его тело туда, на небольшое деревенское кладбище, где покоятся его родные, у погоста бедной церковки, в которой часто молилась моя бабушка, когда дед мой охотился на волков и кабанов. Из всех прав, которых меня лишает мое положение президента, я, безусловно, больше всего жалею о праве оставаться самим собой. Приехав сюда, я всецело поглощен делами совета министров и не имею даже возможности следовать за гробом друга моих родителей.

Среди прочих важных вопросов нам предстоит решить вопрос о военном губернаторе Парижа. Мильеран полностью присоединился к выводам генерала Жоффра. Он желает, чтобы Гальени был заменен генералом Монури, причем первый в виде компенсации был назначен командующим войсками в тылу. Вместе с тем военный министр, как и главнокомандующий, остается решительным противником официального и окончательного возвращения правительства в Париж. Вивиани, беседовавший вчера с Гальени, предпочитает, чтобы последнему была поручена более активная роль — командование группой армий, но, судя по словам полковника Пенелона, Жоффр не согласится на это. Жоффр в свое время служил в колониях под начальством Гальени. Он считает, что Гальени будет теперь трудно быть под его непосредственным началом и приспособиться к этому подчиненному положению. Вдобавок Вивиани (вместе с Мильераном) находит целесообразным, чтобы официальное возвращение правительства в Париж последовало не раньше, чем произойдут новые события на фронте. По его мнению, правительство должно возвратиться в Париж по частям к 10 декабря и фактически остаться там до предстоящей сессии парламента, причем окончательное возвращение правительства должно быть объявлено на 20 января. Как он говорит мне, он желал бы избежать того, чтобы палаты при виде совершившегося переезда министров в Париж не заявили претензии заседать перманентно в продолжение всей очередной сессии 1915 г., т. е. от января до конца июня. Конституция [380] дает им это право, причем во время этого периода только они сами могут распускать себя на каникулы. Я возражаю, что в настоящее время эти соображения политического характера имеют чисто второстепенное значение. «Военные власти, — говорю я, — уже заставили правительство сделать грубую ошибку, когда продиктовали ему час и условия его отъезда из Парижа. Если бы мы остались хотя бы еще двое суток, как того желал я, мы, несомненно, совсем не уехали бы. А сегодня было бы новой ошибкой, и на сей раз гораздо более тяжелой, если бы мы сократили гарнизон Парижа и сменили губернатора, прежде чем показали своим присутствием, что город находится отныне в полной безопасности. Не следует предпринимать никаких шагов, пока мы не будем на месте. Впрочем, лично я предпочитаю немедленное и окончательное возвращение. Но если вы все же желаете принять меры на будущее, устройте, по крайней мере, так, чтобы мы все фактически вернулись в Париж вместе с центральными административными учреждениями, пригласите также возвратиться в Париж дипломатический корпус, и тогда, когда все будут снова на месте, мы попытаемся найти с Гальени удовлетворяющее его решение. Например, можно будет оставить за ним звание военного губернатора и в то же время поручить ему командование войсками в тылу. Так или иначе недопустимо лишать Францию такого слуги, как он».

После долгого обсуждения вопроса кабинет в конце концов присоединяется к моему мнению. Он постановляет, что до нашего возвращения не будет принято никакого решения и что мы фактически возвратимся в Париж на следующей неделе.

Сербское правительство приняло решение, что его армия оставит Белград. Оно просит Англию, Россию и нас настоять в Афинах на том, чтобы Греция отправила ему на помощь восемьдесят тысяч солдат. В то же время оно просит у нас новой ссуды в сто миллионов{*321}. Венизелос в принципе согласен исполнить желание Пашича, но при условии, что Антанта [381] гарантирует королю Константину, что Греция не подвергнется нападению со стороны Болгарии{*322}. Не знаю, каким образом Антанта может дать Греции подобную гарантию.

В мое отсутствие Сазонов снова дал волю своей фантазии. Поль Камбон не мог не предостеречь Делькассе от затеи русского министра. Возвращаюсь к своим предыдущим рассуждениям. «Мне, — телеграфирует неоднократно он{*323}, — приходилось указывать на стремительность Сазонова и высказывать сожаление по поводу той поспешности, с которой передаются его предложения. Я убежден, что, если представители Франции и Англии обратятся к нему со своими замечаниями и подвергнут обсуждению формулы, которые он любит сочинять на каждом шагу, не дожидаясь результатов своих предыдущих предложений, он поймет это, ибо он человек рассудительный и проникнутый благими намерениями». Быть может, эти справедливые замечания повлияют на Делькассе в том смысле, что он перестанет так часто идти на поводу у русского министра.

Пятница, 4 декабря 1914 г.

Новый посол Соединенных Штатов Вильям Г. Шарп вручил мне свои верительные грамоты, подписанные президентом Вудро Вильсоном и министром иностранных дел Брайаном. Он обратился ко мне с речью на английском языке, так как, подобно своему предшественнику, не владеет языком страны, в которой он должен представлять свою страну. По-видимому, Америка принципиально выбирает теперь даже для Парижа дипломатов, не знающих ни слова по-французски. Итак, Шарп выражает мне на английском языке пожелание, чтобы «из испытаний этих дней скоро родились благодеяния длительного и счастливого мира». Я отвечаю ему несколькими банальными любезностями и добавляю: «Благодарю вас за ваши пожелания относительно восстановления «длительного и счастливого» мира. Если бы это зависело только от французского правительства, мир никогда не [382] был бы нарушен. На грубое нападение мы ответили с тем патриотизмом и с той храбростью, которым вам угодно было воздать должное. Мы преисполнены решимости выполнить навязанную нам обязанность до конца. Для того, чтобы мир был «длительным и счастливым», для того, чтобы он не был иллюзорным и обманчивым, ему следует гарантировать полное возмещение нарушенных прав, он должен также быть защищенным от посягательств в будущем».

Полковник Пенелон привез мне от Жоффра записку следующего содержания: «1) Генерал Жоффр полагает, что после исхода сражения во Фландрии Париж совершенно вне опасности и немецкая армия утратила свою способность к наступлению. 2) Поэтому он перенес свою главную квартиру между столицей и неприятельской армией, чтобы быть поблизости от той зоны, где он перейдет в наступление, когда придет время. 3) В этих условиях он считает теперь лишь полезным изъять Париж из зоны действующих армий и оставить в нем только войска, необходимые для поддержания порядка и безопасности. 4) Он считает также полезным, чтобы правительство возвратилось в Париж и, таким образом, показало перед Европой, что первая фаза войны, а именно немецкое наступление, закончилась. 5) Из дивизий, изъятых из Парижа, генерал Жоффр намерен образовать группу под началом генерала д'Амаде. 6) Ввиду того, что миссия, порученная генералу Гальени в Париже, закончена, главнокомандующий желал бы поставить его во главе всех запасных батальонов и всех формирований, которые должны быть организованы внутри страны, с тем чтобы после соответствующей учебы и подготовки отправиться на фронт».

Итак, генерал Жоффр изменил, наконец, свое мнение относительно целесообразности нашего возвращения в Париж. Однако он по-прежнему предлагает такое решение вопроса о Гальени, которое не представляется приемлемым. Я сообщаю содержание этой записки совету министров. Мильеран остается при своем мнении, что лучше не возвращаться в Париж. Что ему ни говори, его не убедишь. Как видно, канцелярии его министерства нелегко снимаются с места. Он думает оставаться в Бордо впредь до нового распоряжения, [383] но время от времени приезжать в Париж. Тем не менее совет министров решает, что в ближайший четверг я возвращаюсь в Париж вместе с Вивиани и Делькассе. Мильеран поедет с нами и в субботу вернется в Бордо, как он того желает. Вопрос о военном губернаторе Парижа будет решен на месте.

Плохие вести из России. Великий Князь Николай Николаевич утверждает, что на его фронте находятся значительные германские силы, перевезенные в ноябре с западного фронта на восточный{*324}. Русский главнокомандующий заявляет, что, если на его фронт будет продолжаться отправка неприятельских подкреплений, он будет «вынужден отказаться от своей нынешней тактики и перейти к системе окопной войны, практикуемой на франко-бельгийском фронте». Великий Князь желает знать, намерен ли генерал Жоффр вскоре продолжать продвижение вперед. Как видно, он не подозревает о тех трудностях, на которые мы наталкиваемся, да и мы сами, возможно, не представляем себе тех трудностей, которые останавливают его. Однако в настоящий момент Жоффр убежден, что, за исключением кавалерии, никакие немецкие войска из тех, что стояли против нас на Марне, не были отозваны из Франции и отправлены в Россию.

Известия из Сербии тоже неутешительны. Образован национальный кабинет под председательством Пашича, но положение на фронте не улучшается{*325}.

Плохие известия также из Греции. Для помощи сербам Венизелос продолжает требовать невозможных гарантий против Болгарии{*326}.

Суббота, 5 декабря 1914 г.

От имени Жоффра комендант Эрбильон настаивает предо мной на незамедлительном решении вопроса о парижском гарнизоне и военном губернаторе. Как мне кажется, [384] отношения между штабами обоих военачальников, к сожалению, обостряются. Я повторяю Эрбильону то, что уже сказал полковнику Пенелону: «Предварительно правительство должно вернуться в Париж, снова завоевать своим присутствием и своей деятельностью авторитет, который отчасти потерян им, внушить впечатление, что столица снова в безопасности. Пока это не сделано, мы не можем отозвать из Парижа его гарнизон и лишить город человека, которого он считает своим спасителем».

В совете министров решено, что министры по своему желанию возвращаются в Париж, начиная с завтрашнего дня. Предваряя это постановление, Бриан уже отправился в Париж. Во вторник вечером я, наконец, оставлю Бордо в обществе Вивиани. Мильеран приедет к нам в Париж в среду. В четверг он будет у Жоффра в Шантильи. В пятницу рано утром он устроит встречу Жоффра с Гальени в Париже, и в то же утро у нас будет заседание совета министров в Елисейском дворце.

В дальнейшем сегодняшнее заседание совета министров не обходится без некоторых инцидентов. Вивиани не довольствуется уже тем, что думает вслух, он не может удержаться от высказывания своих чувств и даже впечатлений, он переживает вслух свои эмоции. Обеспокоенный известиями из России, он впал сегодня в крайне пессимистичное настроение. Он не видит больше никакого средства спасти Францию, кроме следующего: призвать японцев в Европу, чего бы это ни стоило, и уплатить за их помощь любую цену, которую они потребуют, в случае надобности — Индокитай.

Делькассе довольно искусно излагает действительное положение дел. Он излагает переговоры, которые велись в Японии, встретившиеся при этом затруднения, колебания правительства в Токио. Он думает, что у Японии нет никаких вожделений относительно Индокитая, что она желает лишь, чтобы ее торговля (таможенный режим) с этой колонией строилась на основе тех же соглашений, что и с Францией. Совет министров уполномочивает Делькассе обещать Японии эту уступку. Министр иностранных дел полагает, [385] что Япония, сверх того, пожелает финансовой помощи для эксплуатации Маньчжурии и Кореи. Это тоже можно предложить ей. Но в первую очередь необходимо, чтобы Россия согласилась подписать договор о союзе с Японией и признала бы за ней определенные сферы влияния в Китае. Решено было, что Делькассе будет стараться убедить Англию и Россию в необходимости сделать известные уступки токийскому правительству с целью заключения, если возможно, союза между четырьмя державами.

Мильеран — я его еще никогда не видел таким мрачным — говорит со мной о депешах из России, которые действительно вызывают все большую и большую тревогу. Повидимому, русский генеральный штаб намерен возложить на нас ответственность за свои неудачи. Каким образом русская армия со своим численным превосходством оказывается столь бессильной? Как это Великий Князь Николай Николаевич может думать о том, чтобы ограничиться обороной? По моему предложению, Мильеран ответит в Петроград, что мы продолжаем выдерживать самый значительный напор немецкой армии, что мы не заметили изъятия немецких войск с нашего фронта и что, впрочем, мы не перестаем приступать к атакам на всем протяжении нашего фронта, чтобы задерживать перед нами силы неприятеля{*327}.

Князь фон Бюлов назначен германским послом в Риме. Он женат на итальянке. Очевидно, германское правительство желает использовать рассудительность и активность бывшего канцлера и его многочисленные связи во всех слоях римского общества, чтобы остановить растущее на всем полуострове движение в пользу «естественных границ»{*328}.