Понедельник, 21 декабря 1914 г.

Заседание совета министров. Речь шла главным образом об открытии сессии парламента. Оно состоится завтра, во вторник. Правительство выслушивает и изменяет в нескольких пунктах министерскую декларацию, которую Вивиани прочитает в палате депутатов, а Криан в сенате. В кулуарах обеих палат снова начались кое-какие интриги, которые, конечно, скажутся и в открытом заседании. Клемансо, злобный пыл которого теперь неистощимее, чем когда-либо, яростно обрабатывает зал совещаний. В частности, он старается зажечь фронду в военной комиссии. Сегодня Мильеран должен предстать перед этим ареопагом. Естественно, ему поставят вопросы о нашем вооружении, продовольственном снабжении, снаряжении. Думер, который, правильно или неправильно, считается подголоском Гальени и, во всяком случае, имеет вполне определенные военные взгляды, намерен взять в переделку военного министра. Согласно циркулирующему в сенате каламбуру, Мильерана упрекают в том, [410] что он воздвигает памятник Жоффру, с тем чтобы самому поместиться в нише его пьедестала. Другими словами, утверждают, что слишком много власти дается главнокомандующему, главной квартире и военным канцеляриям. В действительности же раздавалось бы гораздо больше жалоб и, пожалуй, с гораздо большим правом, если бы ему пришла блажь обходиться без них. В таком случае не преминули бы говорить, что свое некомпетентное мнение он ставит выше мнения специалистов.

Наш военный атташе в Сербии сообщает нам некоторые новые детали о положении небольшой армии, отнявшей у австрийцев Белград. Численный состав ее снизился на пятьдесят процентов. От пехотных дивизий остались одни остовы в семь-восемь тысяч человек, не более. В целом Сербия может располагать теперь только ста десятью — ста двадцатью тысячами солдат. Недавно призваны новобранцы 1915 г. Когда закончится их обучение, это даст контингент в сорок тысяч рекрутов. Снова ощущается недостаток снаряжения. Тем не менее сознание одержанной победы придает сербской армии значительную моральную силу{*349}. Я вижу моральную силу во Франции, Англии, Сербии, России, но вместе с тем не могу не констатировать, что в Германии она находит несравненный стимул в материальной силе.

Посетил в зале игры в мяч склады комитета военной помощи, организованного под патронажем парижской торговой палаты. Председатель Давид Менне говорит мне, что сто шестьдесят девять тысяч посылок уже отправлены на фронт. Мадам Пуанкаре с помощью нескольких приятельниц тоже устроила в Елисейском дворце небольшую мастерскую в этом роде, и число ее крестников растет с каждым днем. Но ведь все это недостаточно для такого множества людей.

Вторник, 22 декабря 1914 г.

Сегодня открылась чрезвычайная сессия парламента. Со времени его роспуска прошло более четырех с половиной [411] месяцев, и каких месяцев! Битвы в Лотарингии, битвы в Эльзасе, битвы в Арденнах и Шарлеруа, общее отступление, тщетные попытки перестроить войска, нашествие неприятеля, победа на Марне, сначала слишком большие надежды, потом опять разочарование, устремление к морю, битва во Фландрии, начало окопной войны — сенаторы и депутаты следили за всем этим: одни вблизи, в тех корпусах, в которых они были мобилизованы, другие издали, из Парижа, Бордо или представляемых ими округов. Все они знали и разделяли наши переживания. В общем, если не считать нескольких мелких интриг, все они вернулись такими же, как ушли, полными патриотической веры и с твердой решимостью быть стойкими до конца.

Заседания обеих палат прошли с большим подъемом. Председатель сената Антонин Дюбо почтил память сенаторов, умерших со времени 4 августа, того дня, когда зачитано было мое послание и запечатлен был союз всех партий для блага Франции. Дюбо напомнил, при каких обстоятельствах погиб славной смертью Эмиль Раймон, которому, по крайней мере, одному из первых дано было созерцать во время своих героических полетов равнину освобожденного Эльзаса. Оратор обратился к генералу Жоффру и его сотрудникам с приветствием от имени парламента и нации. Он говорил о том, что полное доверие между правительством, парламентом и страной сохранит наше моральное единство и нашу решающую силу. Ему много аплодировали.

В палате депутатов места депутата от Эны Гужона, депутата от Нейи-на-Сене Нортье, депутата от Савойи Пруста, павших на поле брани, были задрапированы траурным крепом и украшены трехцветными шарфами. Место Жореса осталось пустым. Председатель Поль Дешанель выступил с прекрасной речью, которую палата постановила расклеить в стране: «Представители Франции, обратим взоры к героям, сражающимся за Францию. Никогда еще Франция не была столь великой, никогда человечество не поднималось на большую высоту. В эту божественную годину родина как бы объединила все великое в своей истории: храбрость Жанны Лотарингской и энтузиазм освободительных войн революции, [412] скромность генералов первой республики и несокрушимую веру Гамбетты, Нантский эдикт, прекращающий внутренние раздоры, и ночь на 4 августа, уничтожающую социальное неравенство». Дешанель был в ударе, он подчеркнул также глубокий смысл этой войны: «Вопрос в том, подчинит ли материя себе дух и станет ли мир окровавленной жертвой насилия. Но нет, политика тоже подвержена своим нерушимым законам. Каждый раз, когда Европе угрожала гегемония, против последней образовывалась коалиция, которая в конце концов устраняла эту опасность... Народы желают свободно распоряжаться собой. Будет ли это завтра, послезавтра — не знаю! Но вот что несомненно: свидетелями являются наши мертвецы, все мы до конца исполним весь свой долг, чтобы осуществить идею нашей нации: право выше силы».

Затем Вивиани прочитал министерскую декларацию: «В настоящий момент возможна только одна политика: беспощадная борьба до окончательного освобождения Европы, которое даст мир на основе полной победы. Этот крик вырвался у всех, когда на заседании 4 августа возник, как удачно выразился президент республики, священный союз, который в истории составит честь и славу нашей страны».

Затем правительство при рукоплесканиях всей палаты говорит о происхождении этой войны и об ответственности за нее: «В первый день войны Германия отрицает право, апеллирует к силе, презирает историю и, нарушая нейтралитет Бельгии, ссылается исключительно на закон интереса. Впоследствии германское правительство поняло, что ему надо считаться с мнением всего мира; и недавно оно пыталось реабилитировать себя, взвалив на союзников ответственность за войну. Но все эти неуклюжие попытки, все эти лживые утверждения, которым не верят даже легковерные и благожелательные элементы, не могли скрыть истину. Все документы, опубликованные заинтересованными нациями, и еще недавно сенсационное выступление одного из самых выдающихся представителей благородной Италии свидетельствуют о давно задуманном плане наших врагов прибегнуть к насилию. Если бы была в этом надобность, то достаточно [413] следующего документа, чтобы убедить в этом весь мир: когда по инициативе английского правительства всем государствам, стоявшим друг против друга, предложено было приостановить свои военные приготовления и прибегнуть к посредничеству в Лондоне, 31 июля 1914 г., Франция и Россия дали на это свое согласие. Мир был бы спасен даже в эту последнюю минуту, если бы Германия примкнула к этой инициативе. Но Германия форсировала события, объявила 1 августа войну России и сделала неизбежным вооруженный конфликт... А раз Франция и ее союзники, несмотря на всю их приверженность к миру, вынуждены были вступить в войну, они будут вести ее до победного конца. Верная своей подписи под договором от 4 сентября, обязавшись в нем своей честью, т.е. жизнью, Франция в согласии со своими союзниками не сложит оружия, пока не отметит за поруганное право, не присоединит навсегда к французской родине провинции, отнятые у нее силой, не восстановит героическую Бельгию во всем объеме ее материальной жизни и ее политической независимости и не разобьет прусский милитаризм, чтобы иметь возможность воссоздать на основе справедливости возрожденную, наконец, Европу».

Эта декларация, полностью одобренная всеми министрами, социалистами и другими, и ясно указывавшая наши мирные условия, была встречена с энтузиазмом. Затем правительство внесло ряд законопроектов, которые были переданы в соответствующие комиссии. Заседание было закрыто, следующее назначено на другой день.

В то время как парламент явил этот прекрасный пример патриотизма, наши армии и армии фельдмаршала Френча продолжали на всем протяжении фронта свои тщетные попытки наступления. Кажется, мы нигде не продвинулись вперед.

Среда, 23 декабря 1914 г.

Так как генерал Жоффр просит меня отложить мою поездку я Эльзас, я не буду иметь удовольствия лично раздать рождественские подарки детям в коммунах, занятых нашими войсками. Мы с мадам Пуанкаре удовольствовались тем, [414] что послали лакомства и игрушки трем тысячам эльзасских школьников. Не без грусти смотрели мы, как эти ящики отправлялись без нас в долины Тур и Доллер.

Открывшаяся вчера чрезвычайная сессия парламента закрыта сегодня. После горячего и серьезного приема, оказанного декларации правительства, все поняли, что теперь не время для речей. Без прений, с молчаливым и импонирующим единодушием, сенат и палата депутатов приняли все законопроекты правительства. На первое полугодие грядущего года утверждены были временные кредиты в сумме девять миллиардов двести девяносто восемь миллионов семьсот пять тысяч шестьсот шестьдесят девять франков. С согласия всех партий внимание общего подоходного налога было отложено до 1 января 1916 г. Налог на наследства был отменен для родственников по восходящей и нисходящей линиям, а также для вдов военных, умерших до прекращения враждебных действий. Правительство получило полномочие на выпуск бонов казначейства в размере до двух с половиной миллиардов. Первый кредит в триста миллионов был утвержден для восстановления материальных убытков, причиненных войной. Кредиты, открытые путем декретов со времени 4 августа, были утверждены. Все выборы — в сенат, в палату депутатов, окружные и коммунальные — были отсрочены до прекращения военных действий. Парламент снова соберется во вторник, 15 января 1915 г., как предписывает конституция.

Сражение продолжается на всем протяжении фронта, но мы нигде не продвинулись заметно вперед. Между побережьем и шоссе, ведущим из Ньюпорта в Остенде, мы продвинулись на сто пятьдесят метров. Совместно с англичанами мы отняли у неприятеля Живанши. Близ Мулен-де-Перт-ле-Гюрлюс мы с великим трудом завоевали восемьсот метров территории. В Грюерском лесу — сто пятьдесят — двести метров. Вот и все.

Четверг, 24 декабря 1914 г.

Печальный сочельник. Теперь уже окончательно известно — войскам не суждено даже на сегодняшний день приостановление [415] военных действий, о котором хлопотал для них папа. Не состоялось соглашение и с союзниками греко-православной веры и даже с французским генеральным штабом, который не считал возможным прервать свои наступления.

Мадам Пуанкаре весь день провела в мэрии 11-го округа, на площади Вольтера, где раздавала платья и игрушки шести тысячам детей мобилизованных.

Мы пытаемся телеграфировать по радио из нашей Лионской радиостанции в Москву. Русский император присутствует при приеме радио в своем святом городе и обменивается со мной несколькими словами. «Примите, — телеграфирует он, — вместе с выражением моих искренних дружеских чувств мои наилучшие пожелания к празднику Рождества». Волны эфира доходят до меня прямо и без каких-либо помех; но праздник, праздник — где он?

Мой друг Брие, всецело отдавшийся патриотическим деяниям, поехал в Соединенные Штаты защищать там наше дело и представлять нашу академию на съезде, организованном американской литературной и художественной академией. Я передал ему письмо для президента Вильсона и, воспользовавшись этим случаем, выразил последнему сожаление, что события не позволили мне последовать приглашению, полученному мною от Николая Муррея Бетлера и от самого Вильсона{*350}. Президент Вильсон ответил мне следующим письмом:

7 декабря 1914 г.

Дорогой господин президент.

Считаю для себя честью, что обращаюсь к вам как к своему товарищу по литературе, и искренне благодарю вас за любезное письмо, которое вы переслали мне через г. Брие.

Разумеется, я вполне понимаю те обстоятельства, которые сделали невозможным ваш приезд в Соединенные Штаты. Тем не менее разрешите выразить мое глубокое сожаление по поводу того, что он оказался [416] неосуществимым. Пользуюсь случаем, чтобы выразить вам не только свое личное глубокое уважение и восхищение, но также горячие симпатии всех литераторов и мыслителей Соединенных Штатов к достойному президенту Франции.

Отношения между обоими нашими народами всегда носили столь искренне дружественный и задушевный характер, что я, как официальный представитель народа Соединенных Штатов, с особым удовольствием обращаюсь к вам, как достойному представителю Франции, с выражением своих самых горячих пожеланий гражданам великой Французской республики.

Примите, дорогой президент и уважаемый коллега, уверение в моем искреннейшем почтении.

Вудро Вильсон

Пятница, 25 декабря 1914 г.

Адмирал Буэ де Лапейрер послал в Полу нашу подводную лодку со славным именем Кюри. Она была пущена ко дну береговыми батареями и австрийскими судами, патрулировавшими у входа в рейд. Командир и двадцать пять человек экипажа взяты в плен. Эта катастрофа вызывает у меня воспоминание о Пьере Кюри и о его смерти от несчастного случая, ошеломившей Париж восемь лет назад. Пусть судьба ополчается против этого имени — радий все же был открыт во Франции.

Одновременно с известием о гибели «Кюри» я узнал также про другую катастрофу на море, которая могла бы быть еще печальнее. «Жан Барт», сопровождавший меня во время моей поездки в Россию, торпедирован в Отрантском проливе австрийской подводной лодкой. Корпус судна пробит, но, к счастью, непроницаемые переборки и подводные части судна не пострадали, и мой бравый «Жан Барт», раненый, можно сказать, с распоротым животом, медленным ходом отправился на остров Мальту, где надеется оправиться. [417]

На нашем фронте наши наступления, которые должны были продолжаться в день рождества, уже сменились нелегкой обороной. Между Берри-о-Бак и Брей-ан-Лаонне нам пришлось выдержать ряд атак неприятельской пехоты. На участке фронта перед моим разрушенным Кло мы с грехом пополам отразили ожесточеннейшую атаку в лесу Айльи. В Аргоннах мы должны были оказывать сопротивление немцам, бросившим свои силы против Сент-Гюбер, Багателль и Грюерского леса. В районе Перт и Мениль-ле-Гюрлюс мы вынуждены были бороться против страшного натиска неприятеля. На севере от Сапиньель тоже были жаркие бои. Всюду льется кровь. Гром пушек заглушает рождественский трезвон. Однако мы должны быть стойкими и твердыми.

Суббота, 26 декабря 1914 г.

Несмотря на все усилия, сделанные правительством, чтобы добиться от Японии военной помощи в Европе, Клемансо, который не упускает случая проявлять свою оппозицию, вошедшую у него в систему, не перестает взваливать в «L'Homme enchainé» на нас вину в упорном уклонении токийского кабинета. Мой друг Стефан Пишон, с которым его бывший шеф так грубо обошелся в прошлом году, снова попал в лапы тигра и вторит ему в «Petit journal». Между тем японское правительство само натолкнулось на энергичную оппозицию в своей же палате депутатов в вопросе о характере его вмешательства в войну, вдобавок оно оказалось в меньшинстве по одному вопросу внутренней политики. Поэтому есть все основания опасаться, что восточная мечта Клемансо не осуществится{*351}.

Дюбо и Александр Берар сообщают мне, что финансовая комиссия сената заинтересовалась военными поставками и находит, что некоторые сделки, очевидно, были заключены весьма легкомысленно. Если парламентский контроль практикуется обеими палатами добросовестно и комиссии обладают достаточным тактом и скромностью, чтобы наблюдать за действиями правительства без претензии руководить ими, [418] они, несомненно, смогут оказать ценные услуги. Я обращаю внимание Мильерана на замечания Бюбо и Берара. Он говорит, что уже вынужден был прибегнуть к карательным мерам и будет и далее внимательно проверять факты сам лично. Я не сомневаюсь, что он сделает то, что необходимо.