Воскресенье, 16 августа 1914 г.

По-прежнему состояние неизвестности, ожидания и лихорадочной тревоги. О военных операциях я знаю только то немногое, что мне ежедневно скупо сообщают офицеры связи. Наши войска снова взяли вчера Бламон и Сирей, они вступили в Танн, но радость, внушаемая нам этими мелкими успехами, отравлена мыслью о том, сколько крови они стоят Франции. Вдобавок префект департамента Мерты и Мозеля Мирман посылает нам раздирающие душу известия о зверствах немецких войск. Последние ведут себя так, словно они получили приказ терроризировать нас, и, словно опьяненный и ослепленный своей гордыней полководец, оправдывают свое зверство тем, что оно сократит войну. За те восемь дней, которые неприятель оставался в Бламоне, он без всякого основания предал смерти трех человек, в том числе молодую девушку и восьмидесятилетнего старца Бартелеми, бывшего мэра. Другие известия, полученные от префекта департамента Мааса, огорчают меня еще больше, потому что они касаются особенно дорогих [90] мне коммун. В Бре, около Монмеди уланский патруль, вышедший из Бельгии, натолкнулся на наших пограничников, ранил двух из них, а также ребенка двенадцати лет. Другие разведчики, явившиеся из района Метца, пробрались среди прудов и рощ Воэвры к деревне Понсар, жители которой всегда проявляли ко мне преданность и привязанность. Немцы проникли даже дальше, в округ Коммерси, от которого я так долго был депутатом; десять немцев были взяты в плен в окрестностях Монсека. Все эти имена вызывают в моей памяти родные картины: плодородную равнину у подошвы холмов, на склонах виноградники, вокруг домов фруктовые сады, трудолюбивое и честное население, среди которого я насчитаю столько старых и верных друзей. Война еще только началась, а неприятель уже в сердце моей родной страны, в нескольких километрах от усадьбы, служившей жилищем моей семье в мирные годы.

Правда, мне сообщают, что в Вогезах мы удерживаем Сент-Мари-о-Мин, за который шел жаркий бой. Кроме того, мы продвинулись вперед в живописной долине Ширмек, по которой я с женой и молодыми племянницами совершил однажды летом прогулку в автомобиле. В Бельгии в Динане у нас был успешный бой с немецкой гвардейской дивизией и 1-й кавалерийской дивизией. Сообщают также, что в пятницу, 14 августа, наш 1-й стрелковый батальон захватил под Сен-Блезоном неприятельское знамя. Я горжусь, что этот первый трофей-эмблема был взят товарищами егерями. Разумеется, эти счастливые вести преисполняют меня радостью и надеждой. Но немцы находятся уже на подступах к Сен-Михиелю, это представляется мне плохим предзнаменованием, к тому же эти отрицательные моменты являются мне в самом ярком свете, и я переживаю их особенно болезненно потому, что взор мой, привыкший к этим пейзажам Мааса, видит издали бои, оскверняющие их.

В то время как военное счастье медлит принять ту или другую сторону, во всем мире продолжается бешеная германская пропаганда. Шеваллей посылает нам из Христиании несколько образцов тех басен, которые она распространяет в огромном количестве{*111}: «Зверства бельгийцев в Антверпене [91] против высылаемых немцев. Привезенные в Берлин тысяча пятьсот французских военнопленных одеты в старые изодранные мундиры и имеют жалкий вид». А вот сообщение, появившееся в «Deutsche Allgemeine Zeitung» и распространяемое в Норвегии{*112}: «Вразрез с международным правом во Франции организуют партизанскую войну. Мы будем беспощадно расстреливать жителей, пойманных с оружием в руках или же разрушающих пути сообщения. Не на Германию, а на Францию падет ответственность за потоки крови, которых это будет стоить... Бельгия желала войны. Штатские и дети производят на нас нападения. Если отныне война примет зверский характер, ответственность будет нести Бельгия». Тьебо сообщает нам другие образцы из Стокгольма{*113}: «Подтверждается известие о революции в Польше. Кандидатура на престол Католического Гогенцоллерна». Бапст тоже телеграфирует нам из Копенгагена{*114}: «В Берлине говорят, что германское правительство через посредство одной нейтральной державы объявило французскому и бельгийскому правительствам, что если война принимает дикий характер, то вина в этом падает на Бельгию, в которой гражданское население выступало против немецких войск с варварством, являющимся пятном на цивилизации». Несчастная Бельгия, теперь она оказывается главной виновницей! Германия, как и мы, гарантировала ей нейтралитет. Германия беспардонно вторглась на территорию, которую поклялась защищать, а теперь она имеет наглость обвинять перед совестью всего человечества трудолюбивый и безобидный народ, после того как она без всякого вызова вторглась на священную территорию. Между тем Бельгия, застигнутая врасплох внезапным нападением Германии, не знает даже, как справиться с неожиданными расходами, в которые она введена этим предательством. В своем тяжелом положении она обращается к другим державам, гарантировавшим ее независимость. Правительства в Лондоне и Париже вынуждены снестись [92] между собой с целью ссудить ей необходимые денежные средства{*115}, но для того чтобы ссудить их, они должны сами занять их.

Впрочем, Бельгия храбро организует свою защиту. Ее министр Вандервельде приезжал сегодня для свидания с Вивиани, Думергом и Мессими. Я тоже принял его в Елисейском дворце. До сих пор я встречался с ним всего раз или два. Я беседовал с ним довольно долго. Перед лицом, неожиданной опасности, угрожающей свободе его страны, он, как видно, отложил на время все партийные заботы. Он говорил мне о короле с уважением, о своих коллегах по кабинету тепло и задушевно. Кажется, он обладает столь же острым и живым умом, сколь холодным и решительным темпераментом, у него очень умная глухота, она не мешает ему слышать то, что он желает узнать, и позволяет ему пропустить мимо ушей все, что он считает маловажным. Он очень настаивал передо мной, чтобы отряды французской кавалерии были отправлены на левый берег Мааса в подкрепление бельгийской армии, главным же образом для ободрения населения. Такую же просьбу передал нам через Клобуковского полковник Алдебер от имени бельгийской главной квартиры{*116}. Правительство республики уведомило об этом генерала Жоффра, который отдал приказ генералу Сорде перейти со своей конницей через Самбру и двинуться на восток, в Бельгию.

До сих пор департаменты Северный и Па-де-Кале не были включены в зону военных действий. Даже после вторжения немцев в Бельгию наш генеральный штаб с трудом допускал мысль, что война могла бы быть перенесена так далеко на северо-запад. Это все еще была благородная иллюзия плана XVII, которая наделяла неприятеля рыцарскими чувствами Франции. Но растущее число немецких войск, сконцентрированных на границах Бельгии, значительность тех войск, которые уже проникли на территорию Бельгии, грозная перспектива обходного движения, гораздо более широкого и уплотненного, чем то, возможность которого в конце концов [93] стали предвидеть у нас, признанная отныне необходимость распространить действия нашего командования вдоль бельгийской границы до побережья — все это побудило генерала Жоффра обратиться к нам с требованием о включении департаментов Северного и Па-де-Кале в зону военных действий. Военный министр издал постановление в этом смысле, которое появится завтра утром в «Journal Officiel». Давление, оказываемое неприятелями со всех сторон на бельгийском и на нашем фронтах, заставило французского главнокомандующего, кроме того, снова торопить своего русского коллегу. Дело, конечно, не в том, что Великий Князь Николай Николаевич нуждается лично в увещеваниях, а в том, на что он указывал мне однажды в 1912 г.: «В нашей огромной империи, отдав приказ, никогда не знаешь наверняка, придет ли он по назначению». Наш русский союзник начал наступление 14 августа. Три северо-западные армии в составе двенадцати корпусов атаковали немцев, первые две на север от Вислы, третья — на юг от нее. Четвертая армия должна двигаться на Познань и Бреславль. В другом, юго-западном, направлении три армии в составе двенадцати корпусов действуют против Австрии{*117}. Император, Великий Князь Николай Николаевич, генерал Янушкевич наперебой заявляют, что они с наивозможной быстротой проложат себе дорогу в Берлин, что операции против австро-венгерских сил имеют менее важное стратегическое значение и что прежде всего необходимо добиться уничтожения германской армии. Итак, они определенно становятся на точку зрения французского командования{*118}. Кроме того, Палеолог повторяет, что Англия напрасно тревожится{*119}. Россия не оставляет ни одного солдата на случай возможных военных действий против Турции{*120}. Наконец, наш посол уверяет нас, что манифест к полякам встретил единодушное одобрение русского общественного мнения. Большинство петербургских и московских [94] газет посвящает статьи-дифирамбы примирению в великой семье славянских народов. Но я хотел бы знать, как отнеслось к этому общественное мнение Варшавы. Я продолжаю думать, что в польских странах скипетр царя не будет признан эмблемой освобождения. Во всяком случае этот русский манифест вызвал в Германии очень сильное раздражение. Имперские власти заставили духовенство познанской епархии выступить с воззванием к своей пастве, в котором напоминаются преследования польских католиков под русским владычеством и верующие призываются преданно сражаться под германскими знаменами{*121}.

Другие русские начинания, в частности, измышления Сазонова, добавляют нам забот. В ответ на назойливые настояния русского посланника в Бухаресте Братиану, как он уже предупреждал об этом, заявил, что он пока не может никому обещать что-либо и что, если будут настаивать на получении от него немедленного ответа, последний будет отрицательным. Сазонов старается вознаградить себя за эту неудачу возобновлением своих попыток переговоров с Турцией{*122}. Он желает, чтобы Порте было объявлено: «Если вы останетесь нейтральными, Англия, Франция и Россия не только защищают вашу территорию, но освободят вас в случае своей победы от той стеснительной опеки, которую Германия навязала вам в ряде предприятий, в первую очередь на Багдадской железной дороге». Эдуард Грей, ум которого не знает покоя, поручил сэру Френсису Берти передать Думергу аналогичное предложение. Не строя больших иллюзий о действенности такого шага, французский кабинет дал на него свое согласие, но едва успел он отправить свой ответ, как Извольский вручил Думергу дополнительную ноту. В постскриптуме Сазонов предъявляет требование о предварительной демобилизации Турции, французское правительство считает, что это притязание идет слишком далеко и грозит испортить все дело. Действительно, Морис Бомпар не скрывает от нас, что Турция все более склоняется на сторону [95] Германии и что, если первое большое сражение закончится победой немцев, нам будет стоить большого труда удержать оттоманское правительство и дальше в нейтралитете{*123}.

Зато у английского министерства иностранных дел создалось более благоприятное впечатление о событиях в Греции{*124}. Как видно, в течение этих дней император Вильгельм, шумливый шурин короля Константина, бомбардировал последнего письмами и телеграммами. Королева София постоянно приходила на помощь. Венизелос, наблюдавший за этими маневрами, обнаруживал большое беспокойство. Но давление превзошло всякую меру. Сам германский посланник вмешался в дело. Он осмелился, несомненно, по категорическому приказу из Берлина, потребовать от короля, чтобы он немедленно высказался «за» или «против» Вильгельма II. Как передают, посланник позволил себе такой дерзкий тон, что Константин, уязвленный в своем самолюбии, прервал аудиенцию.

Что касается Италии, то Думерг был вполне прав, не желая форсировать события. Несомненно, итальянский генеральный штаб готовит, по-видимому, во всех деталях более или менее длительное военное выступление против Австро-Венгрии{*125}. Но у нас есть доказательство, что сегодня маркиз Империали получил в Лондоне от маркиза ди Сан Джулиано инструкции, откладывающие дело в долгий ящик. Итальянское правительство уведомляет своего посла, что в настоящий момент оно не намерено выйти из своего нейтралитета, но, если оно когда-либо изменит свою позицию, этому новому решению должны будут предшествовать точные и детальные военные и политические соглашения с державами Тройственного согласия. Эти соглашения будут вырабатываться в величайшей тайне в Лондоне, а не где-либо в другом месте. Италия нисколько не питает недоверия к Думергу, но она не доверяет Извольскому, аккредитованному в Париже, она предпочитает английское благоразумие и английское умение молчать. Маркизу Империали даже поручено просить [96] сэра Эдуарда Грея постараться, чтобы Баррер Крупенский, русский посол в Риме, не затрагивали этой темы в своих беседах с Сан Джулиано. Но вот что Италия здесь не договаривает и что, возможно, объясняет те нескрываемые приготовления, которые она ведет в направлении Трентино: предварительно собирается вести при посредничестве Германии переговоры с Австрией. Она желает тщательно взвесить выгоды, которые может ожидать от нейтралитета или от войны со своими союзниками. Консульта и здесь оказывается более ловкой и тонкой, чем все дипломатические канцелярии Европы.

Вечером в военном министерстве еще не знали, перешли ли мы в наступление на бельгийской границе, как это было объявлено. Мне сказали лишь, что наше положение в верхнем Эльзасе улучшается, что мы взяли в плен еще тысячу человек, что мы захватили полевые орудия и орудия большого калибра и не только снова взяли Сирей, но, сделав новый прыжок, заставили отступить баварский корпус.

В 23 часа 30 минут мне передают телеграмму, отправленную из Мальты в 21 ч 50 минут и подписанную адмиралом Буэ де Лапейрером: «Сегодня утром, появившись одновременно с северо-запада и юга, застал врасплох перед Антивари крейсер типа «Зента» и торпедную лодку, поддерживавшие блокаду. Крейсер потоплен. Торпедной лодке, кажется, удалось спастись. Я займу наблюдательный пост у входа в Адриатическое море и буду снабжаться на месте».