Понедельник, 7 декабря 1914 г.

Вчера Джиолитти выступил в итальянской палате депутатов с сенсационными разоблачениями {37}. Он рассказал, как 9 августа 1913 г. итальянское правительство отказалось принять участие в предумышленном австрийском нападении на Сербию. Как я уже говорил, Австро-Венгрия еще до сараевского покушения замышляла уничтожить Сербию{*329}. С другой стороны, позиция Италии в начале нынешнего конфликта [388] не могла быть неожиданностью для центральных держав, так как римский кабинет еще в 1913 г. отказался стать их соучастником. Поэтому нельзя утверждать, что в этом году Саландра и его товарищи по кабинету поступили нелояльно{*330}.

Полковник Пенелон сообщает мне, что перед главной квартирой встает вопрос, в состоянии ли будет русская армия снова перейти в наступление. Жоффр просил Мильерана и Делькассе отправить Великому Князю Николаю Николаевичу следующую информацию: «Я не могу поверить, что много немецких войск было переброшено из Франции в Россию. Русские указывают, что были переброшены три корпуса: 13-й, 17-й и 20-й резервный. Между тем, в последние восемь дней мы констатировали — в боях, затем на убитых и взятых в плен — наличие всех этих корпусов, за исключением 26-й дивизии 13-го корпуса и 21-й дивизии 18-го резервного корпуса. Эти две дивизии, стало быть, могут действительно находиться в России. Это возможно также относительно 48-й резервной дивизии. За исключением этих трех дивизий ни одна большая часть не была взята с нашего фронта. Итак, против нас все еще стоят силы пятидесяти армейских корпусов. Если наше наступление временно приостановлено, то это, конечно, произошло против нашей воли, потому что немцы противопоставили нам непрерывную стену укрепленных позиций от моря до Бельфора и швейцарской границы. Мы были вынуждены готовить и собирать материал, необходимый для настоящей окопной войны, навязанной нам неприятелем на всем протяжении нашего фронта. На обширных пространствах, на которых оперируют русские армии, немцам вряд ли возможно будет возвести такие непрерывные укрепления в настоящем смысле слова».

Вторник, 8 декабря 1914 г.

Заседание совета министров состоялось в присутствии лишь следующих министров: Вивиани, Мильерана, Делькассе, [389] Cappo, Фернана Давида. Я указываю присутствующим членам кабинета, как нежелательно с точки зрения единства действий правительства такое дробление, и требую, чтобы отныне заседания совета министров происходили в Париже часто, в полном составе и регулярно. Принято постановление, что заседания будут происходить не менее трех раз в неделю, а именно по вторникам, четвергам и субботам, в Елисейском дворце, под моим председательством.

Мильеран сообщает нам, что генерал Жоффр, не предрешая вопроса о военном губернаторе Парижа, желает немедленно изъять из укрепленного лагеря Парижа три дивизии и одну бригаду территориальных войск и перебросить их под началом генерала д'Амаде в тыл действующих армий, но впереди Парижа. Военный министр, находя, что эта мера касается исключительно компетенции главнокомандующего, предоставил ему свободу прибегнуть к ней, однако она все же означает сокращение гарнизона Парижа, и мне кажется, что лучше было бы устроить по этому вопросу завтра совещание с Жоффром и Гальени. Нет сомнения, что эта торопливость главной квартиры указывает на растущий антагонизм между обоими командующими.

Папа запросил русское правительство, как и нас, согласится ли оно приостановить военные действия в день Рождества. Императорское правительство благодарило святого отца за эту милосердную идею, но ответило, что не может согласиться на перемирие, во-первых, потому, что православное рождество не совпадает с католическим, а во-вторых, потому, что отнюдь не доверяет выполнению обязательства со стороны Германии{*331}. Итак, русские войска не помышляют о передышке. Однако из опасения, чтоб они не прервали своих наступательных операций под предлогом нашего бездействия, Жоффр обратился сегодня к своим армиям с очень важной генеральной директивой (директива № 8). Он констатирует, что преобразование наших частей и нашего снаряжения подходит к концу. Кроме того, говорит он, из многочисленных признаков явствует, что немцы перебросили [390] часть своих сил в Польшу. «Итак, — объявляет он, — настал момент для нового наступления с целью отбросить неприятеля на северо-восток и подготовить дальнейшие наши операции против его путей сообщения. Это наступление выльется в две главные атаки, развертывающиеся в самых благоприятных зонах. Одна атака будет исходить из района Арраса в направлении Камбре и Дуэ и будет проведена усиленной 10-й армией; другая, в Шампани, будет иметь направление на Аттиньи и проводиться усиленной 4-й армией. Вместе с тем главнокомандующий предусматривает ряд второстепенных операций на других участках фронта. С помощью всех этих комбинированных атак в целом он надеется отбросить неприятеля на северо-восток и даже отрезать его сообщение с Германией. Но возможно ли будет так скоро превратить «окопную войну», о которой Жоффр говорил вчера в своем обращении к Великому Князю Николаю Николаевичу, в маневренную войну?

Каковы бы ни были дальнейшие события, на сей раз мы уезжаем из Бордо, не предполагая вернуться. Сегодня вечером я уезжаю из Бордо вместе со своими офицерами, сотрудниками, прислугой, лошадьми и каретами. В Париже я встречусь с женой. В Бордо мы оставляем только Мильерана и его канцелярии, которые, несмотря на согласие Жоффра, все еще не могут решиться возвратиться в Париж. Вивиани едет в одном поезде со мной. Мы беседуем о злополучном конфликте, который, по всей видимости, произошел между главной квартирой и Гальени. Вивиани, как и я, желает, чтобы военного губернатора не заставляли оставить свой пост. Этот печальный конфликт отравляет радость, испытываемую мной от сознания, что я приближаюсь к нашим армиям на фронте. Но зато, по крайней мере, будем иметь теперь возможность приглядеться на месте к людям и вещам. Несомненно, эта перемена перспективы принесет свою пользу. [391]

 

 

Глава одиннадцатая

Фронт стабилизируется. — Уроки первых боев. — Жоффр и Гальени. — Поездка в Реймс. — Созыв палаты на чрезвычайную сессию. — Временные месячные бюджеты. — Новые попытки наступления. — Эльзасские школьники. — Новогодние пожелания.

Итак, я, наконец, снова в Париже, в Елисейском дворце. Я никогда не думал, что мог бы жалеть об этом дворце, но сегодня он имеет в моих глазах хотя бы то преимущество, что он ближе, чем Бордо, к нашим армиям на фронте и к провинциям, подвергшимся нашествию неприятеля, фронт имеет теперь повсюду тенденцию к стабилизации. В районе Кенуа и Андеши мы продвинулись на двести или триста метров, на Эне и в Шампани — на несколько метров, в Аргоннах и перед Вокуа — на несколько сантиметров. При таких темпах понадобятся целые столетия, чтобы освободить Францию. Но какие бы препятствия ни стояли перед нами, я не желаю впадать в уныние. Фош правильно сказал: быть побежденным — это значит считать себя побежденным. И к тому же разве наша ситуация, как она ни ненадежна, не лучше ситуации противника? Основной план немецкого генерального штаба провалился. Немцы рассчитывали раздавить Францию одним грубым натиском и в несколько недель вывести нас из строя. Это Германии не удалось. Наша армия подверглась тяжелым испытаниям, но она перестроилась, она питает доверие к своим вождям и проникнута глубоким убеждением, что в конце концов мы возьмем верх. Немцы за отсутствием немедленной и решительной победы, ускользнувшей из их рук, старались добиться частичных выгод в различных ограниченных операциях. В этом отношении они были не более счастливы. В три дня, последовавшие за объявлением войны, германский генеральный штаб сосредоточил перед Нанси значительные силы с явным намерением в первые же часы внезапной атакой прорвать наши линии. Он отказался от этого намерения: усиление гарнизонов, прикрывающих границы, облегченное [392] введением трехгодичного срока военной службы, и укрепление Гран-Куронне, начатое в первые месяцы 1914 г., заставили неприятеля отказаться от предприятия, которое возможно было до наших военных реформ 1913 г., но с тех пор являлось весьма рискованным. Не будучи способным достигнуть Нанси, неприятельское командование бросило все свои силы в обходное движение, которое должно было окружить наш левый фланги, и, таким образом, сделать возможным окружение Парижа. Напрасная надежда. Наше левое крыло не было окружено. Париж не был обложен. Напротив, немецкой армии пришлось на второй неделе сентября спасать поспешным отступлением свои сообщения, которым грозила опасность. Немецкий генеральный штаб, не решаясь признаться перед немецким народом в своем поражении, сделал отчаянное усилие и пытался прорвать наш центр на равнинах Шампани; он надеялся таким образом сгладить печальное впечатление, произведенное на умы этим вынужденным отступлением. Его и здесь постигла неудача, и он должен был снова поспешно отступить. В октябре он повторил в более широком масштабе свою попытку окружения, пытался обойти наш левый фланг. Но мы противопоставили ему непроходимый барьер до самого побережья Северного моря. Он сконцентрировал свои силы в Бельгии, чтобы обойти нас с моря и достичь наших морских баз, атака его была сломлена. Он пытался отрезать нас южнее Ипра; напрасное усилие — мы удержали свои позиции. Короче говоря, кроме крушения всего неприятельского плана в целом, который заключался в том, чтобы быстро раздавить Бельгию и Францию войной-террором, неприятель потерпел с начала войны семь неудач особой важности: крушение внезапной атаки на Нанси, крушение форсированного похода на Париж, крушение попытки окружить наш левый фланг в августе, крушение попытки прорвать наш центр в сентябре, крушение атаки на Дюнкирхен и Кале со стороны побережья, новое крушение попытки окружить наш левый фланг в ноябре, крушение атаки на Ипр. Итак, при всей своей мощи и прекрасном снаряжении немецкая армия не добилась решительного преимущества ни в одном пункте. [393]

Напротив, Жоффр говорит нам, что констатирует постоянный прогресс в нашей армии. Моральный прогресс — она теперь осознала свою мощь и силу своего сопротивления. Технический прогресс — в процессе самой войны она научилась воевать все лучше и лучше, она умеет использовать местность и с гораздо большей пользой, чем вначале, прибегает к устройству полевых укреплений. Равным образом физический прогресс: наши тела приобрели гибкость и стойкость, приспособились к новой суровой жизни, подобной которой, пожалуй, не знает вся история человечества. Наконец, материальный прогресс — мы создали, правда, еще в недостаточной мере, тяжелую артиллерию, у нас с каждым днем увеличивается производство военного снаряжения всякого рода.

Да и сам Жоффр, и само высшее командование извлекли полезный урок из первоначальных ошибок. Жоффр проделал небесполезную учебу: он мало-помалу отказался от некоторых предвзятых теорий, он приноровился к обстоятельствам, которые принесли всем так много неожиданностей. Итак, мы имеем право надеяться, что при наличии воли и упорства добьемся победы. Во всяком случае мой личный долг вполне ясен: быть стойким и стараться внушать терпение колеблющимся и веру пессимистам.

Четверг, 10 декабря 1914 г.

Мильеран приехал утром из Бордо и отправляется сегодня в главную квартиру в Шантильи. Он будет стараться урегулировать с Жоффром вопрос, касающийся одновременно военного положения Парижа и судьбы генерала Гальени.

Мильеран рассказал мне, что его посетил сэр Френсис Берти, который от имени лорда Китченера спрашивал, нельзя ли будет перевести английскую армию на крайний левый фланг так, чтобы она упиралась в Северное море. В настоящий момент мы держим войска вдоль дюн для фланкирования левого крыла бельгийской армии, а английская армия остается направо от бельгийской. Передавая эту просьбу, сэр Френсис Берти от себя лично добавил частным образом, что Китченер, надо думать, обратился с ней, не совещаясь с Френчем. Берти находит, что английский министр поступает [394] в этом деле не как джентльмен и вмешивается в то, что его не касается. Однако в действительности Френч в такой же мере, как Китченер, находится под гипнозом моря. Мильеран ограничился ответом, что запросит мнение Жоффра, но не думает, что главнокомандующий найдет возможным в настоящее время передвижение войск.

Оганьер пришел ко мне беседовать по ряду вопросов, касающихся его министерства. Мимоходом он заметил, что не думает, что Жоффр склонен будет поручить Гальени командование армией. По мнению Оганьера, лучшим способом уладить это затруднение, не вызывая недовольства Гальени и не шокируя парижан, было бы назначить Гальени временно исполняющим обязанности посла при Квиринале, если Баррер, в последние дни не совсем здоровый, возьмет отпуск по соображениям здоровья. Это, подчеркнул Оганьер, было бы ответом на назначение Бюлова в Рим. «Гальени, — говорит он, — умен и ловок, это большой дипломат». При этом он показывает мне номер «Petit Marseillais», в котором напечатано письмо военного губернатора к миланскому композитору Ванцо, подписанное: Gallieni, Francese, ma anche Italiano (Гальени, француз, но также итальянец). Я ответил Оганьеру, что его идея весьма остроумна, но Баррер, думается мне, не так болен, что должен оставить Рим, к тому же он пользуется большим авторитетом в Риме. Однако письмо к Ванцо показывает мне Гальени с такой стороны, с которой я его не знал.

Япония продолжает прикидываться глухой, когда ее просят послать войска в Европу. Сэр Эдуард Грей объявил Полю Камбону, что он уже зондировал на этот счет японское правительство, получил отказ и не верит в успех нового демарша{*332}.

Германия, Англия и Бельгия известили святой престол, что они в принципе сочувствуют идее приостановления военных действий на Рождество, однако остается маловероятным, дадут ли на это свое согласие православные государства.

По странному капризу судьбы сербская армия воспрянула тогда, когда неприятель воображал, что уже вполне справился [395] с ней. Как видно, это чудо произошло в результате личного воздействия старого короля Петра, отправившегося к своим войскам. Удачными приемами, по поводу которых уже начинает создаваться легенда, словами, тронувшими душу мобилизованных крестьян, он поднял дух войск и авторитет командования. Армия снова перешла в наступление и в последних боях взяла в плен семнадцать тысяч человек, захватила у неприятеля двадцать семь полевых орудий, четырнадцать горных орудий, пулеметы и зарядные ящики{*333}.

Пятница, 11 декабря 1914 г.

Мильеран ничего окончательно не урегулировал с Жоффром в Шантильи. Сегодня он привез Жоффра ко мне в Елисейский дворец, и мы трое имели длинный разговор. Главнокомандующий снова доказывает нам, что, по его мнению, нецелесообразно оставлять в укрепленном лагере Парижа территориальные войска, нужные гораздо ближе к фронту. Впрочем, сам Гальени охотно признает пользу такой переброски их. Однако она уменьшит значение поста военного губернатора, и этот пост уже не будет достоин такого полководца, как Гальени. Вопреки опасениям Оганьера Жоффр охотно соглашается в ближайшее время поручить Гальени командование армией в Вогезах и Эльзасе. Пока Жоффр очень доволен, он признается нам, что обстоятельства приводят Гальени к роспуску своего гражданского управления. «Думер, — говорит он, — недавно был у Фоша в Касселе и сказал ему: «Если я сделаюсь военным министром, я смещу Жоффра, он не способен, и назначу главнокомандующим Гальени». «Я хорошо знаю, — заметил Жоффр, — чем вызвана эта неприязнь ко мне. Я не дал благоприятного заключения для назначения корпусным командиром генерала Николя, которого Думер мне горячо рекомендовал, я считал, что он не в состоянии справиться с задачей командира корпуса. Но прав ли я был или неправ, мне нелегко мириться с тем, что у военного губернатора такие гражданские сотрудники, которые чернят главнокомандующего перед его заместителем». [396]

Затем Жоффр говорит нам, что, начиная с ближайшей среды, приступит к ряду наступлений местного значения. Он не скрывает от нас, что не ожидает от них очень больших результатов, тем более, что не все приспособления и приборы для разрушения окопов уже готовы. Но он боится, что если будет еще медлить, немцы, не подвергаясь атакам с нашей стороны, отзовут слишком много войск с нашего фронта и отправят их на восточный фронт с целью раздавить русских. Поэтому он приступит к атакам на юге от Ипра, на севере и на юге — от Арраса, на западе — от Аргонн. Он будет счастлив, если на некоторых фронтах немцы отступят на двадцать или тридцать километров. Я очень боюсь, что эти атаки будут нам стоить слишком дорого и натолкнутся на неприступные укрепления ввиду отсутствия у нас достаточного осадного материала. Я не скрываю своих опасений от Жоффра, но он считает, что не может подвергнуть русских опасности слишком сильного натиска неприятеля.

В первый раз после долгого перерыва совет министров снова заседает в Елисейском дворце в обычном зале своих заседаний. Мильеран сообщает, что на просьбу Китченера о переброске английской армии Жоффр ответил: «У меня нет принципиальных возражений против такого передвижения, но я не считаю его возможным сегодня и желаю, чтобы оно было отложено». Китченер главным образом считается с английским общественным мнением: оно лучше поймет, что британская армия сражается за Англию, если эта армия не будет удаляться от побережья. Не чувствуя себя убежденным подобного рода стратегическими аргументами, Жоффр, добрый малый, оставил Китченеру надежду, что ближайшее наступление послужит путем к исполнению желания Англии.

Мильеран сообщает совету министров о своих вчерашних беседах с Жоффром и Гальени и о беседе, которую мы имели все трое сегодня утром. Гальени не возражает против отзыва из укрепленного лагеря Парижа трех с половиной дивизий территориальных войск и переброски их вперед, а Жоффр не возражает против того, чтобы Гальени впредь до дальнейшего распоряжения оставался губернатором Парижа. [397] Монури тоже останется пока во главе своей армии. Итак, остается выждать, пока Гальени, считая свою роль урезанной, сам выразит желание получить пост с более обширным кругом действий. Тогда Жоффр предложит ему командование армией в Вогезах и Эльзасе. Тем временем Париж останется в зоне действующих армий, но Гальени уже теперь должен распустить свой гражданский штаб, который с возвращением правительства в Париж совершенно, очевидно, потерял право на существование. «Сколько дипломатии требуется, однако, для урегулирования отношении между генералами!» — Заметил Вивиани.

Суббота, 12 декабря 1914 г.

Мильеран снова уехал в Бордо и не присутствует сегодня на заседании совета министров. Рибо зачитывает составленную им мотивировку законопроекта о временном бюджете (временных месячных бюджетах), утверждения которого правительство потребует от парламента. Основная часть документа та, в которой трактуются экономические и финансовые вопросы; отдельные министры самое большее вносят лишь некоторые поправки в детали.

Вивиани заявляет, что не решается требовать временного бюджета на целых шесть месяцев. Это необычный срок, который может изумить парламент и восстановить его против законопроекта. Однако Рибо и я настаиваем на том, что не следует его сокращать. Надо обеспечить за военным управлением свободу действий на продолжительное время, а главное, надо, чтобы Германия знала, что мы твердо решились не принимать преждевременного мира с посредственными результатами. Наши доводы убедили Вивиани, и совет министров постановляет предложить в законопроекте бюджет на шесть месяцев.

Сербские войска вступили в Вальево и Ушицу{*334}. Я отправил принцу-регенту приветственную телеграмму.

В два часа пополудни я выехал из Парижа на автомобиле один с генералом Дюпаржем, начальником моей военной [398] канцелярии. Отныне я решил совершать свои поездки к армиям на фронт не обязательно в сопровождении военного министра или другого члена правительства. Это новость, в которой некоторые желчные политики, возможно, усмотрят некорректность. Принято, что президент республики может совершать свои официальные поездки всегда только под контролем министров. Но я считаю, что в настоящий момент и до конца войны мой долг — как можно чаще отправляться к войскам и к пострадавшему населению. За мной не поедет ни один журналист, ни одна моя речь не появится в газетах, но солдаты и жители опустошенных коммун будут знать, что глава государства не относится к ним безучастно. Итак, я сговорился с префектом Марны Шапроном, что отправлюсь завтра в Реймс.

Вечером в префектуре Шалона я снова увиделся с командующим 4-й армией генералом де Лангль де Кари и с генералом Далынтейном. У первого сегодня утром был Жоффр и спрашивал его, в состоянии ли он перейти в наступление в пятницу или субботу. Как ни горяч де Лангль де Кари, эта перспектива ему не улыбается. Он считает, что лучше выждать еще некоторое время. Ему нужны специальные орудия для разрушения неприятельских окопов и проволочных заграждений, орудия, производство которых у нас теперь только налаживается. Ему понадобятся также неограниченные возможности в расходовании снарядов 75-миллиметрового калибра. К тому же он не ожидает больших результатов от этого наступления. Немцы слишком сильно укрепили свои позиции, и мы не можем добиться решения, сравнимого с битвой на Марне. Тогда, говорит он, мы сделали ошибку, не преследуя неприятеля безостановочно и дав нашим войскам двадцатичетырехчасовой отдых. Одним словом, генерал де Лангль де Кари с большим тактом и умеренностью делает замечания о прошлых операциях и об операциях завтрашнего дня, вполне совпадающие с моими собственными мыслями. Однако надо считаться с русскими; ясно, что мы не можем иметь в виду только наш фронт, так как если произойдет катастрофа на восточном фронте, то немцы затем обратят все свои силы против нас. [399]