Понедельник, 2 ноября 1914 г.

День мертвых{*278}. Но теперь каждый день — день мертвых. Немцы продолжают свой неистовый натиск в направлении Кеммеля, но им более не удается продвинуться вперед.

Рано утром мы с Мильераном выезжаем из Дюнкирхена по дороге, ведущей в Бельгию. Дороги переполнены тележками, повозками, линейками, перевозящими эмигрантов всех возрастов с их мебелью, гардеробом, бельем, продуктами. Зрелище отчаяния, ужаса и нужды. Повсюду встречаются также солдаты, французские, английские и бельгийские, одни в строю, другие на отдыхе на своих стоянках. Мы переезжаем границу и приезжаем в Аденкирк, где жалко плетутся в грязи сотни военных и штатских. Со своей обычной любезностью король Альберт приехал сюда, чтобы встретить нас на бельгийской территории. Он в походной форме, на его черном гусарском ментике приколота французская военная медаль, другие знаки отличия отсутствуют. Благожелательным, скромным, почти робким тоном он благодарит меня за мое посещение и воздает хвалу нашей армии, особенно же 42-й дивизии, которая послужила прикрытием для левого фланга бельгийцев, и морским частям, которые поддержали их на правом фланге. «Я не скрываю от себя, — скромно заявляет он мне, — что это они дали мне возможность защитить от нашествия неприятеля небольшой уголок бельгийской территории». Я отвечаю ему, что Бельгия в своей лояльности дала в первый момент Франции, захваченной врасплох немецкой агрессией, время концентрировать свою [329] армию и привести себя в состояние обороны. Таковы были первые приветствия, которыми мы от имени наших стран обменялись без пышного церемониала в утопающей в грязи деревушке Фландрии. Король посадил меня в свой автомобиль. Мильеран, Жоффр, Дюпарж и офицеры следуют за нами в других автомобилях. Так поехали мы свежим осенним утром вдоль фламандских дюн к небольшой вилле на песчаном пляже Ла-Панн, где вот уже несколько дней как королева Елизавета устроила свою военную резиденцию. То, что жители прибрежной полосы в Бельгии называют Панн, очевидно, является параболическим углублением почвы, там и сям образующимся в цепи дюн под двойным действием моря и ветра; центр его имеет тенденцию все более отодвигаться к суше, тогда как оба крыла, напротив, вытянуты вперед. В этом скромном убежище бельгийская королевская чета укрывает будущее благородного народа. Я вхожу. Светлый салон, очень простая обстановка. Королева в белом платье встречает меня с бесконечной любезностью. Тонкая и хрупкая, она, казалось бы, должна была быть сломлена разразившейся бурей, но она обладает душой которую ничто не в состоянии сломить. Она всецело отдалась своему мужу, своим детям, Бельгии. Она живет только для семьи и для своей второй родины. Королева осведомляется у меня о мадам Пуанкаре, о Париже, о Бордо, Франции, с мужественной решимостью говорит мне о войне, и чувствуется, эта решимость бесповоротна и никогда не дрогнет. Юные принцы и принцесса находятся в Англии. Она ежедневно телеграфирует им по кабелю, который — с благодарностью подчеркивает она — охраняется нашими территориальными войсками. На этом морском пляже, залитом радостными лучами солнца, картина королевского несчастья, переносимого с такой стойкостью, имеет одновременно нечто грандиозное и умиляющее. Когда я собирался проститься с королевой, она попросила у меня разрешения сфотографировать короля и меня перед виллой среди дюн. Потом она переслала мне эту фотографию, и я буду хранить ее с благоговением, как воспоминание об этом тяжелом времени. Когда мы приготовились отправиться в Фюрнес, приехали Жоффр и Мильеран. Я представил [330] их королеве. Жоффр в нескольких словах говорит ей о своей вере в победу и о своих надеждах. Я тоже повторяю, что Франция не сложит оружия, пока Бельгия не будет освобождена, и, говоря это, чувствую, что даю торжественную клятву от имени всех своих соотечественников.

Мы садимся в открытый автомобиль и быстро едем по однообразной, обледенелой равнине к древнему городу, который некогда разгромили вандалы и которому теперь снова угрожают испытания его молодых дней. Вчера он подвергся бомбардировке. Сегодня утром мы видим на небе два или три неприятельских аэроплана. Они летают над городом, очевидно, только в целях разведки: ни одна бомба не испортила прекрасного приема, устроенного мне в городе.

На живописной площади перед ратушей выстроились с одной стороны: эскадрон французских конных стрелков, взвод нашей пехоты и один из наших военных оркестров, ничего больше — наши солдаты на фронте, на другой стороне выстроились бельгийские солдаты; их несколько больше. Когда мы подъехали, бельгийский оркестр заиграл «Марсельезу», французский играет в ответ «Брабансону». В окнах и всюду вокруг площади собралась толпа, приветствующая нас несмолкаемыми криками: «Да здравствует Франция! Да здравствует Бельгия!» Король и я объезжаем войска. При мысли, что они стоят здесь так спокойно, с таким достоинством, в промежутке между двумя боями, я еле сдерживаю свое волнение. Затем мы направляемся в ратушу и по старой витой лестнице поднимаемся в большой зал коммунального совета. Король указывает мне на скромные осенние цветы, заказанные у единственного во всем районе садовника, который продолжает еще заниматься своей профессией. В огромном камине пылает яркий огонь. Несколько минут король, Мильеран, Жоффр и я беседуем стоя, мы говорим о прошлом, настоящем и будущем. Ведь Фюрнес стал для Бельгии своего рода временной столицей, в которой сохраняются национальные традиции и готовятся будущие акты реванша. Ведь с высоты колоколен святого Николая и святой Вальпургии взор охватывает обширную равнину, на которой вместе с судьбами бельгийской нации решаются судьбы Франции и [331] человечества.. Я с сожалением покидаю этот город-символ, где сердце мое билось так сильно. Король пожелал проводить меня в автомобиле до границы. В пути он еще раз повторяет передо мной уверения в своей верности нашему общему делу. Я снова выражаю ему свою преданность и свое восхищение.

Простившись с королем, мы уезжаем в Кассель, где находится штаб-квартира генерала Фоша. По дороге мы делаем остановку в лагере алжирских кавалеристов. Они размещены за изгородями больших ферм. Это красивые люди с коричневым цветом лица, на них тюрбаны и серые плисовые кафтаны; видимо, они не очень страдают от нашего климата в это время года. Я раздаю военные медали тем из них, которые представлены для этого отличия, и вручаю офицерский крест Почетного легиона полковнику дю Жонше, командиру этих кавалеристов. Когда я расхаживал между лошадьми и палатками, меня узнали местные крестьяне, и дети поднесли мне букеты хризантем. Ноябрьские цветы, цветы мертвых! Сколько могил приходится нам украшать ими!

Завтрак с Фошем на холме, что у Касселя. Нельзя и мечтать о более прекрасном наблюдательном пункте. Из окон зала, где нам подан завтрак, открывается великолепный вид на фламандскую равнину, расстилающуюся у наших ног и покрытую тридцатью двумя городами, равнину, которая из века в век была неизменным театром различных войн. Фош прекрасно осведомлен о своих победоносных предшественниках в Касселе, начиная от Роберта Фризона до Филиппа Валуа и Monsieur (брата короля), герцога Орлеанского. Ему знакомы все детали военной истории, он вплетает в разговор воспоминания и сравнения, обнаруживающие поразительную эрудицию. С нами завтракает Андре Тардье, молодой и блестящий депутат от департамента Сены и Уазы, ныне офицер в штабе Фоша. Когда мы завтракали, к Фошу пришел капитан с утренним рапортом. Немцы атакуют нас страшным натиском, но мы держимся. Жоффр, оставшийся с нами, подтверждает нам, что уже не желает смещения Френча. Фош приобрел на английского фельдмаршала благоприятное влияние и установил постоянную связь между обеими армиями [332] благодаря генералу Вильсону, который из всех британских офицеров лучше всего воспринимает французские идеи. Теперь дела с нашими союзниками, насколько возможно, налажены, и нет никакого смысла менять людей.

На некоторое время задержался с Фошем и его помощниками в старой ратуше Касселя. На столах разложены военные карты, они развешены также на стенах. Фош с несравненным мастерством объясняет мне детали операций вчерашнего и завтрашнего дней.

Я дополняю нашу программу пунктом, который был в ней упущен. Мы возвращаемся в Бельгию, чтобы приветствовать там армию Урбаля. Едем в Поперинге, а оттуда в Фламертинге, где находится стоянка этого генерала. На дорогах необычайное движение. Многочисленные войска перебрасываются в район Ипра. Один за другим следуют грузовики, заполненные солдатами. Вот стрелки 3-го батальона. Узнав меня, они с жаром приветствуют меня и дают мне, таким образом, доказательство, какое могучее ободряющее влияние оказывает глава государства, являясь к армии. Солдаты, находящиеся на отдыхе в проезжаемых нами деревнях, оказывают нам те же знаки уважения. Хотя они не были предупреждены о нашем внезапном визите, они по собственному почину бегут к нам, как только увидят нас, становятся во фронт и отдают нам честь. Некоторые даже кричат: «Да здравствует Франция!» «Это не совсем по уставу», — замечаю я Жоффру. — «Да нет же, — спокойно отвечает главнокомандующий, — они находятся на отдыхе, к тому же они движимы слишком благими намерениями, чтобы можно было порицать их». Всюду французские, английские, бельгийские, индийские мундиры. Это действительно война народов.

В Фламертинге я, согласовав это с Мильераном и Жоффром, вручаю генералу Урбалю ленту командора ордена Почетного легиона. Это прекрасный и бесстрашный драгунский офицер. С начала войны он отличился под Верденом и Аррасом. Та группа, которой он командует ныне в Бельгии, состоит из 42-й дивизии под началом генерала Гросетти, из морских частей адмирала Ронарка, кавалерийского корпуса Митри и двух территориальных дивизий. Я беседую с офицерами [333] и солдатами. Все полны веры и надежды. Они задают себе лишь вопрос, решились ли англичане держаться стойко до конца? Китченер сомневался в нас, они сомневаются в нем, которого они не знают. Мы сообщаем им наши дюнкирхенские впечатления, и нам не стоит большого труда успокоить их сомнения.

Возвращаемся во Францию и держим путь на Байлель и Бетюн. Проезжаем их вечером, в сумерках наблюдаем здесь чрезвычайное оживление. Потом встречаем длинную колонну артиллерии в прекрасном состоянии. Это артиллерия 20-го корпуса, она направляется на север сломить натиск неприятеля. С утра мы слышим пушечную пальбу, а теперь, с наступлением ночной темноты, видим на горизонте огненные вспышки, это наши 75-миллиметровые орудия стреляют в неприятеля. В конце дня мы приехали в Брюр и останавливаемся все у одного из местных шахтовладельцев Эльби, это друг Рибо и Леона Буржуа, он счастлив, что может оказать нам гостеприимство.

Вторник, 3 ноября 1914 г.

Прежде чем ехать далее, облачаемся в одежду углекопов — круглые жесткие шляпы, синие балахоны, холщевые штаны с поясом — и в таком наряде едем на автомобилях до шахты. Она имеет в глубину триста метров. Нас спускают в бадьях в штольню, в которой работают немногие немобилизованные рабочие и живут бедные лошади, отвыкшие от дневного света. Мне предлагают ударить киркой в жилу, и я довольно неловко справляюсь с этой традиционной обязанностью. Рабочие любезно благодарят меня. Их товарищи очень хорошо ведут себя в армии. Многие из числа оставшихся в шахтах работают под огнем. Я, желая оставить им всем знак внимания и благодарности, внес пожертвование в их кассу взаимопомощи и сказал им, что уношу самые приятные воспоминания о своем посещении. Оно принесло мне за время войны множество крестников в семьях углекопов и обширную корреспонденцию, которая никогда не заглохнет.

Отправляемся в Сен-Поль, небольшой город в Па-де-Кале. Его некогда разрушил Карл V и долгое время оспаривали [334] друг у друга испанцы и французы. В настоящее время там помещается штаб-квартира армии Мод Гюи. Генерал Мод Гюи, уроженец Метца, отнятого у нас, когда ему было тринадцать лет, с пламенным энтузиазмом сражается за освобождение своей родной страны. Я знаю его уже давно. У нас много общих воспоминаний: мы не только оба служили стрелками, мы были также соседями, так как он до войны командовал бригадой в Сен-Мигиеле. Мы посещаем вместе госпитали, заполненные, увы, тяжело раненными, из которых многие с ампутированными конечностями. Никто из них не произносит ни слова жалобы. Воистину в народе живет теперь своего рода инстинктивный героизм, который делает страдание второй природой и самые высокие добродетели легким делом. На одной из площадей Сен-Поля выстроились стрелки-велосипедисты. У них великолепный задор. Один из них, калека, подведен ко мне двумя товарищами. Он блестяще держался под огнем, и его начальство считает его достойным награды. Я вручаю ему крест ордена Почетного легиона и обнимаю его. Он восклицает дрожащим голосом: «Да здравствует Франция!». Толпа, собравшаяся на тротуарах позади велосипедистов, аплодирует, потрясенная до глубины души.

Наскоро позавтракав в супрефектуре в обществе генерала Мод Гюи, я отправляюсь в Гот-Авен, где находится штаб одного из корпусов армии Мод Гюи. На небольшом лугу у деревни выстроено немного войск, чтобы получить из моих рук ордена и медали. Непрерывный пушечный грохот сопровождает команду: «Знамя!». Затем мы идем по дороге несколько километров пешком и доходим до горы Сент Элоа, имя которой так часто встречается в официальных сводках главной квартиры. Немцы бомбардируют ее беспрерывно, и окутывает серая туча от взрывов гранат. Наступает ночь. Уезжаем в Аббевилль, где останавливаемся у мэра Биньона, брата симпатичного депутата от департамента Нижней Сены.

Среда, 4 ноября 1914 г.

На сегодняшний день назначено у нас посещение генерала де Кюрьер де Кастельно. Его штаб-квартира находится в [335] Каньи, близ Амьена. Но он ожидает нас на своем командном посту, который находится несколько далее на восток, на Сантеррском плато, в деревне Виллерс-Бретонне. Мы встречаем его там среди жителей, оказывающих нам горячий прием. Хотя генералу де Кастельно стукнуло шестьдесят три года, у него чисто юношеская энергия и пыл. Низкого роста, он производит впечатление крепкого и коренастого горца из Севанн. Речь его с небольшим южным акцентом одновременно точна и образна. Он с юмором рассказывает нам, что наш 4-й корпус взял вчера Кенуа-ан-Сантерр и продолжает сегодня свое наступление на Андеши. После некоторого сопротивления он дает свое согласие на то, чтобы мы отправились — всего с двумя автомобилями — до Линьера, который, как он сообщает нам, находится под огнем неприятеля. Там командный пост командира 4-го корпуса, и я не могу упустить случая поздравить его войска с успехом. По дороге мы встречаем отдыхающую эскадрилью. Летчики совершили на этих днях замечательные полеты, но теперь идет дождь, и воздушная разведка почти невозможна. Несколько дальше нам попадается лазаретная фура с только что подобранными ранеными. Все они говорят мне: «Будьте спокойны, господин президент, мы прогоним бошей». Боши — это кличка, входящая в употребление у солдат и означающая немцев. Генерал де Кастельно, у которого в автомобиле всегда имеются запасы папирос, щедро наделяет ими раненых. Из Линьера, где нас встретил генерал Боэлль, командир 4-го корпуса, мы видим невооруженным глазом наши 75-миллиметровые орудия на позициях, горящие дома Андеши, взрывы немецких снарядов, а далее — пехотинцев, выходящих из леса и продвигающихся вперед под неприятельским огнем. На переднем плане вырисовываются на фоне этой мрачной картины крестьянин за плугом и женщина, собирающая свеклу. Жизнь бросает вызов смерти.

Мы возвращаемся в Париж через Мондидье, где я осмотрел врачебно-санитарный пункт на вокзале, и Крейль, в котором несколько кварталов разрушены огнем. [336]

Четверг, 5 ноября 1914 г.

Провожу день в Париже. Принимаю префекта Сены Деланне. Он говорит мне об интригах, которые ведутся в окружении Гальени против Жоффра, но не приводит никаких деталей, которые могли бы остановить мое внимание. Председатель торговой палаты Давид Менне вручил мне меморандум, в котором излагается выработанный им с товарищами план пропаганды в нейтральных странах; она должна вестись в брошюрах и газетах и служить ответом на немецкую пропаганду. Социалистический депутат Варенн, лейтенант запаса, прикомандированный по воле правительства к цензуре, рассказывает мне о ней остроумные анекдоты.

В завершение нашей поездки на фронт я обращаюсь к военному министру с поздравительным письмом, которое прошу объявить по войскам, затем в тот же вечер уезжаю специальным поездом в Бордо, куда меня снова призывают обязанности по председательствованию в совете министров. Я позаботился, однако, об объявлении в печати, что останусь в Жиронде всего несколько дней и по своем возвращении посещу наши армии на восточных окраинах, которые до сих пор оставались у меня против моей воли немного в загоне.

Пятница, 6 ноября 1914 г.

Утром приезжаю в Бордо. Министры ожидают меня на перроне. Не успел я стряхнуть с себя дорожную пыль, как уже председательствую в совете министров. Несмотря на возражения некоторых членов кабинета, а именно Бриана и Рибо, к которым присоединяюсь я, правительство утверждает назначение Кайо, уже решенное в принципе. Кайо едет в Бразилию для изучения вопросов об океанском кабеле и о наших торговых сношениях с Бразилией. Как ни важны эти вопросы, никто не может серьезно поверить, что это назначение надолго удовлетворит жажду деятельности и честолюбие Кайо.

Я докладываю совету министров о своей поездке к армиям и, со своей стороны, прошу министров поставить меня в известность о том, что произошло во время моего отсутствия. [337] Важные сведения имеет для меня главным образом Делькассе. Турция сбросила маску. Как видно, она намерена открыть военные действия против Египта; Кроме того, 29 октября два турецких миноносца проникли в одесский порт, пустили ко дну одну русскую канонерку и стреляли во французский пакетбот «Португалия»{*279}. Согласно сообщению Мориса Бомпара, это нападение является делом рук немецких офицеров и матросов{*280}. Три посла союзных держав в Турции находили целесообразным объявить Порте, что, если она не уволит немедленно иностранных военных и матросов, она этим самым возложит на себя ответственность за совершенный ими акт войны. Делькассе в согласии с Лондоном одобрил этот демарш наших представителей. Но Сазонов, не согласовав своего шага с нами, уже предписал своему послу потребовать свои паспорта. Затем он предложил вручить Порте коллективную ноту, более сухую, чем нота послов, с требованием отослать в двадцать четыре часа немецкую миссию. Правду сказать, Великий Визирь не знал о проектах немцев, но Энвер-паше они были известны{*281}. Такие же атаки немцев, произведенные под турецким флагом, повторились в Феодосии и Севастополе. Это было завершением всех интриг Вильгельма II в Константинополе со времени отправки миссии Лимана фон Сандерса. Впрочем, русское правительство с большим хладнокровием относится к тем осложнениям, которые должны последовать в результате этого. «Ни один солдат, — сказал Сазонов Палеологу, — не будет снят с европейского фронта. Прежде всего необходимо победить Германию, ее поражение повлечет за собой гибель Турции. Поэтому Россия сведет к минимуму свою оборону против турецкой армии». Вечером 30 октября состоялось под председательством Великого Визиря заседание верховного совета турецкого правительства и комитета «Единение и прогресс». Оно единогласно высказалось за сохранение [338] мира с державами Тройственного согласия и постановило вручить русскому послу ноту с предложением уладить инциденты на Черном море полюбовно или с помощью третейского суда. Джавид бей был послан к трем послам, чтобы подготовить пути к соглашению. Бомпар ответил, что оно невозможно, покуда немецкие военные и морские силы будут оставлены в Турции. Джавид бей должен был признать невозможность добиться удаления их или, во всяком случае, бессилие турецкого правительства декретировать это удаление, особенно же осуществить его{*282}. Три посла потребовали у Великого Визиря свои паспорта.

Несмотря на этот разрыв с Турцией, сэр Эдуард Грей считает, что нейтралитет Болгарии остается надежным. Во-первых, болгарское правительство обещало Панафье и русскому посланнику, что оно не воспользуется случаем для вступления в войну{*283}; во-вторых, оно понимает, что, выйдя из нейтралитета, оно вызовет против себя выступление Румынии. Но если английское министерство иностранных дел остается еще спокойным относительно Болгарии, оно уже отнюдь не считает нужным щадить Высокую Порту. Последняя обречена в глазах Англии, она не может более быть стражем проливов{*284}.

Теперь, когда Великобритания должна оказаться официально в войне с Турцией, она намерена провозгласить свой протекторат над Египтом и низложить хедива, позиция которого становится все более двусмысленной. Лондонский кабинет уведомил нас о своих намерениях. За наше согласие мы требуем от него, в свою очередь, признать наш протекторат в Марокко. Несмотря на наше соглашение от 8 апреля 1904 г., Англия еще с 1912 г. не признала этот протекторат, так как связывала это признание с окончательным разрешением танжерского вопроса. Но теперь она с готовностью обещает признать наш протекторат, если Англия установит свой протекторат в Египте{*285}. [339]

Клобуковский телеграфирует из Гавра{*286}: «Де Броквилль, с которым я беседовал сегодня утром, подтверждает мне то глубокое и благоприятное впечатление, которое произвел в бельгийской главной квартире визит президента республики королю и королеве». Этот визит был для меня обязателен во всех отношениях, и если я о чем-либо сожалею, то только о том, что он так долго откладывался. Необходимо было, чтобы я перед лицом всего мира сказал королю, что Франция связывает свою судьбу с судьбой Бельгии.

Великий Князь Николай Николаевич телеграфирует сегодня генералу Жоффру{*287}: «Развивая наши успехи на Висле, наши войска одержали полную победу. Австрийцы бегут в беспорядке по всей линии фронта в Галиции. Таким образом, тот стратегический маневр, на который я вам указывал в начале его исполнения, счастливо закончен и, бесспорно, увенчался самым важным успехом, достигнутым нами с начала войны. Желаю и твердо надеюсь, что наша общая задача будет быстро и полностью разрешена, убежден, что окончательная победа будет на стороне союзников».

Суббота, 7 ноября 1914 г.

На текущем заседании совета министров Делькассе сообщает нам, что сэр Эдуард Грей официально известил Францию об аннексии Кипра Великобританией{*288}. Фактически англичане занимают этот остров с 1878 г. и неоднократно выражали намерение возвратить его Греции. Но жители острова, в большинстве своем греки, никогда не знают, какая судьба им уготовлена. Возможно, что Англия аннексирует остров только для того, чтобы защищать их против Турции.

Я продолжаю внимательно следить за ходом нашего оборонного производства. Выпуск гранат и шрапнелей увеличивается. Число используемых заводов растет. Армиям посланы мортиры 220-миллиметрового калибра, орудия длиной 155, 120 и 105 сантиметров, батареи 95-миллиметрового [340] калибра на полевых и крепостных лафетах, снаряды 90– и 80-миллиметрового калибра.

Мильеран, отправившийся в поездку к армиям на восточных окраинах, телеграфирует мне из Вердена: «Из вашей страны на Маасе, опустошенной неприятелем, но ежедневно дающей славные примеры героизма наших солдат, посылаю вам вместе с уверениями в своей преданности привет от ваших земляков и от армии. Просил губернатора передать ваш и мой привет сержанту Мажино, получившему военную медаль за отличие перед лицом неприятеля и за участие во взятии леса и двух деревень на север от Вердена».